Едва мы с Иркой выгрузились из автобуса и поставили свои чемоданы на снег, как нас огорошила пионервожатая Люся:

- Девочки, подбирайте себе подружку. К вам поставят еще одну кровать.

Я оглянулась на Ирку - что за дела? Ведь это она уговорила меня сюда приехать.

Ирка, в свою очередь, многозначительно посмотрела на вожатую:

- Нам, вообще-то, двухместный номер обещали.

Ирка была не просто девочкой, приехавшией в заводской пионерлагерь по путевке профкома, а дочкой профессора, у которого директор этого завода недавно защитил диссертацию. Но Люсе было наплевать на наши связи. Ее темно-карие глаза за очками сразу стали сердитыми.

- Мест не хватает. Прикажете мне самой спать в коридоре? Не понимаю, чем вы недовольны. Остальные палаты, между прочим, десятиместные... Первый отряд, - закричала она, отворачиваясь от нас,- еще раз проверили вещи, построились!

- Что будем делать? - растерялась Ирка.

Позвонить отцу прямо сейчас не представлялось возможности - мобильники тогда еще не изобрели. А строгая Люся была рядом и, похоже, собиралась воспитывать нас все две недели. Зимние каникулы показались безнадежно испорченными.

- Давай быстро кого-нибудь искать, - вздохнула я.

Мы всмотрелись в девчонок нашего отряда. По тому, как они бойко шумели около Люси, было видно - девчонки провели в этом лагере не одну веселую смену. Их ответные взгляды были уверенными и даже полными превосходства. Нет, ни одна из них не согласится стать третьей в нашей комнате.

Сняв варежку, Ирка стала грызть заусенец. Она всегда так делала, когда нервничала. И тут мы заметили в стороне Римму. Большая, с неуклюже опущенными вдоль клетчатого пальто руками, она посматривала на девчонок, робко надеясь,что те примут ее в свою компанию. Новенькая! Именно такая нам была нужна, ведь мы с Иркой искали не подружку, а жертву. Хотя возмутились бы, если б кто сказал нам об этом.

- Хочешь жить в нашей комнате?

Римма сразу кивнула, доверчиво побрела за нами в корпус и вскоре уже распаковывала свою потертую дерматиновую сумку, ожидая продолжения знакомства. Но радость ее быстро затухла. Поняв, что дружить с нею никто не собирается, наша кроткая соседка замерла в тихом огорчении.

Так и повелось: Ирка и я жили своей жизнью, секретничали по ночам под одеялом, а она или безмолвно сидела на кровати, положив свои крупные, покрытые цыпками руки на колени, или лежала, глядя на нас своими круглыми доверчивыми глазами.

- Взгляд, как у Чебурашки,- задыхались мы под одеялом от беззлобного, но жестокого смеха.

Она жила в соседней деревне, а сюда попала потому, что ее мать работала в столовой нашего лагеря. Нас удивляли ее страшные штопаные колготки, висевшие на стуле. Таких в Москве никто не носил. И одежду такую никто не носил.

Казалось, Римме самой было совестно, что она, со своими некрасивыми вещами, занимает так много места в нашей комнате. Но на самом деле она не сильно мешала - мы вели себя, как хотели.

- Спички куда-то пропали! - заметила я, доставая из чемодана надорванную пачку "Пегаса". В ней уже не хватало двух сигарет - мы недавно выкурили их на балконе, не затягиваясь, пуская красивые клубы. А потом, чтобы перебить запах, натерли зубы Иркиными духами.

- Попросим у кого-нибудь,- откликнулась Ирка.

Она подошла к зеркальной двери шкафа и сразу ссутулилась. Ирка стеснялась своего роста - длинногогих худых девчонок тогда еще не называли моделями. Кто бы поверил, что через пять лет она расцветет в красавицу, на которую будут засматриваться на улице. Вот только замуж выйдет неудачно: за пьяницу циркача, который бросит ее с ребенком.

Мы собирались на новогодние танцы. Намазались голубыми тенями до самых бровей, наслюнявили туши из старой маминой коробочки, густо накрасили ресницы. Я покрутилась перед зеркалом в своей гэдээровской водолазке-"лапше" и почувствовала себя хорошенькой. Но в самых смелых мечтах мне не пришло бы в голову, что меня пригласит на танец самый взрослый, самый интересный парень нашего отряда.

Когда Сережа прошел через весь зал к эстраде, на которую мы с Иркой облокачивались, коленки мои ослабели. Я уже танцевала до этого с мальчишками, осторожно проверяя свою женскую власть над ними. И мне были лестны учащенные удары их сердец и дрожание рук.

А рядом с Сережей вдруг сама задрожала: под песню Донны Самер в полуобморочном состоянии цеплялась я за его плечи и едва передвигала ватные ноги. Неужели нравлюсь ему? И не просто так он подмигивал, проходя мимо нас в столовой: "Девчонки, берите больше плюшек, здесь повара добрые!".

И его частые разговоры с другой девочкой из нашего отряда, которую я назвала Мадонной за окружавший ее мягкий свет, ничего не значили. Пусть у нее были белокурые локоны, безмятежный красивый лоб - ну и что?

Сережа протанцевал со мной весь вечер, потом предложил проводить. Проходя мимо своей поверженной соперницы и окруживших ее сердобольных подруг, я удивилась спокойному лицу Мадонны. Оно не было замутнено обидой.

- Значит, вы на Речном живете, -сказал Сережа на улице. Вместе с нами вышли его приятель и Ирка. - А мы на Автозаводской.

-Далековато...

-Не так уж и далеко, - улыбнулся он.- Полчаса на метро. Каждый день можно друг к другу в гости ездить.

- Урловый район,- вдруг ляпнула Ирка. - Рабоче-крестьянский.

Сережа на секунду посерьезнел.

- У меня батя - рабочий класс, - предупредил он с таким спокойным достоинством, что мне стало жалко Ирку.

Мы вчетвером уселись на спинке скамьи. Редкие снежинки кружились в свете паркового фонаря, пар наших дыханий смешивался с сигаретным дымом. В полумраке Сережино лицо показалось мне некрасивым, но в его легкой широкоплечей фигуре, во всей повадке была та веселая мужская уверенность победителя, которая важнее любой красоты.

И этот парень теперь мой! Счастливо рассмеявшись, я закашлялась, выбросила сигарету - не получалось у меня курить. Ирка и Сережин приятель все настойчивее звали нас домой, у них не было причины замерзать в этом темном парке, но Сережа и я их не слышали. Под прикрытием ничего не значившей болтовни мы вели свой тайный разговор, где каждый взгляд и прикосновение были то вопросом, то приговором.

- Тебе холодно, - заметил он, снимая с меня варежку и тепло дыша на мои онемевшие от мороза пальцы. Потом вдруг начал не спеша целовать их, один за другим. - Можно?

Я выдернула руку, стряхивая с себя стыдное и сладкое марево, в которое по вине Сережи погрузилась на глазах у двух насмешливых свидетелей:

- Нельзя!

Он снова посерьезнел на мгновение, словно что-то решая для себя. Но вечер оставался счастливым до самого конца.

- Даже не верится, - шепнула я Ирке, когда мы с ней отогревались под нашим одеялом. Римма давно спала, она рано ушла с танцев.- Ты слышала, он и в Москве хочет встречаться?

- Слышала, не глухая, - с легкой завистью фыркнула подруга, обдав меня табачно-парфюмерным духом.

Я и Ирка только однажды ходили на свидание. Мальчик тот был сыном знакомых ее отца, нашим ровесником, и ростом - Ирке по плечо. Но зато он был кинозвездой и не снимал свои черные очки даже в затемненном кафе "Метелица", где мы пили безалкогольные коктейли - говорил, что глаза у него болят после блеска софитов.

Надо же, поначалу простодушно удивились мы, до чего вредны эти софиты: ведь в кино он появился всего один раз, когда играл четырехлетнего сына главной героини. Зато потом мы с Иркой часто поддевали друг друга: "Глаза от софитов не устали?"

Но с Сережей все обещало быть по-настоящему. Представив, как мы с ним идем солнечным летним днем по улице, словно настоящая влюбленная пара, я, в восторге от поджидавшего меня счастья, чмокнула Ирку в нос. Он оказался не только холодным, но и мокрым.

- Не нос, а малосольный огурец, - хихикнула я. - Ты чего?

Ирка откликнулась не сразу.

- Теперь ты все время с этим Сережей будешь, -ревниво сказала она, перебарывая слезы.

- Не говори ерунды! - обняла я ее.

Мы с ней дружили с тех пор, как ее и мои родители купили кооперативы и привезли нас в панельные новостройки на окраине Москвы. Наши нервные ученые матери приходили с работы к семи-восьми вечера, и все время до их возвращения мы проводили вместе - два заброшенных ребенка с недолеченными ларингитами.

Наигравшись и кое-как сделав уроки, делили обеды, оставленные для нас в термосах. Если обед не нравился, что случалось часто, мы дружно спускали его в унитаз. Грешно было нас ругать. В моем термосе, например, чаще всего плавала переваренная капуста с ошметками свинины и сгустками картошки - хотя папа называл свое творение суточными щами, сутки эти длились по три-пять дней. Но баранину на косточках, которую он жарил, Ирка обожала. Объела меня в детстве, дылда модельная...

- Нехорошо у меня вышло насчет рабочего класса, - извинилась она.

- Да ладно, он не обиделся, - я в тот вечер была счастливой и великодушной.

Странно все-таки, что Сережа выбрал меня, салагу. Ведь девчонки нашего отряда не притворялись взрослыми, они ими уже были. И разговоры у них были о вещах, которые мы с Иркой стеснялись обсуждать между собой.

"Наверное, Сережа удивился, когда я руку отдернула. Или подумал, что это мне неприятно", - запоздало разволновалась я, засыпая, и решила, что больше не буду с ним такой резкой.

Утром, в коридоре, я поймала несколько недобрых взглядов. А близкая подружка Мадонны даже толкнула меня: "Сережка твоим парнем никогда не будет!". Только сама Мадонна оставалась невозмутимой, хотя мне и почудилось страдание на ее гладком лбу.

Но Сережа больше не огорчал ее. Он не подошел ко мне ни в тот день, ни на следующий. Лишь дружелюбно помахивал издали рукой или кидал несколько веселых фраз.

Прошло три дня, а я все не могла расстаться с мечтой, в которой мы с ним гуляли по московским улицам. Поэтому придумывала объяснения: он просто не хочет, чтобы девчонки меня возненавидели, он обязательно подойдет перед отъездом - попросить телефон.

- Или, может, он просто обиделся? - пытала я Ирку.

- Господи, да на что? -теряла она терпение.

Бедная Ирка вынуждена была шпионить для меня.

- А сейчас он что делает? - в который раз спрашивала я ее. Гордость не позволяла самой посмотреть.

- Стоит с Мадонной, рукой уперся в стенку позади нее, не дает ей пройти, - вонзала она ножи, один за другим, в мое сердце.

Походы в столовую и на отрядные мероприятия стали мучением. Сама Мадонна не выказывала злорадства. Где научилась она этому ровному внутреннему свету? Неужели родилась с ним? Зато ее подружки смеялись мне в спину.

Я все больше времени проводила теперь в корпусе, у телевизора, рядом с малышней. Они смотрели мультики. Одним из любимых был "Волшебник Изумрудного города". Даже сейчас, стоит мне услышать песенку из него, я вспоминаю ту зиму. Казалось, весь лагерь напевал:

Мы в город Изумрудный

Идем дорогой трудной,

Идем дорогой трудной,

Дорогой не прямой.

- Не хочешь смотреть? - спросила вожатая, когда я засобиралась в свою комнату. Люся упаковывала новогодние гирлянды и была похожа на фокусницу с экзотическими змеями.- Тогда помоги мне.

- Мультик для детсадовцев, - объяснила я, подавая ей пустые коробки .

- Ничего подобного. Детсадовцы увидят сказку, ты увидишь другое. Вот скажи, о чем эта история?

- Ну, Дровосеку нужно сердце, Страшиле - мозги, Льву - храбрость. Хотя все это у них есть, просто они не догадываются. Но, все равно, "заветных три желания исполнит мудрый Гудвин", - иронично повторила я слова песенки.

- Желания! - она усмехнулась.- Хорошо, когда их три... Вот вы взрослеть торопитесь, а сами ни себя, ни других пока не понимаете.

И тут Люся задала вопрос, который я никак не ожидала услышать:

- Давно вы с Ирой курите?

"Римка настучала!" - подумала я, отвечая онемевшими губами:

- А мы не курим.

- Чья же идея была взять "Пегас" в лагерь?

- Ничья,- я сделала самые честные глаза, на какие была способна, но они предательски моргнули.

- Если это,- жестко отчеканила Люся. - Еще раз повторится. Мы поставим в известность Ириного отца.

Она обвила вокруг ладони последнюю блестящую змею и ловко швырнула ее в коробку.

В комнате я первым делом бросилась к своему чемодану. Сигарет там не оказалось. Римка... А притворялась тихушницей!

Не тратя времени на объяснения, мы устроили Римме бойкот. Опыт у нас имелся: наш класс бойкотировал как-то одну ябеду. Все двадцать пять человек перестали замечать несчастную девочку, она словно стала невидимкой.

Пытка молчанием оказалась ужасной и для Риммы, поэтому мы с Иркой не удивились, когда наша соседка навсегда исчезла из комнаты и, вообще, из лагеря.

В тот день мы, как обычно, подошли к раздаточному окошку столовой за чудесными дополнительными плюшками, но вместо знакомого: "Кушайте на здоровье, дочки" - услышали от прежде доброй тетеньки:

- Дома пусть вас родители балуют! - и она с грохотом захлопнула перед нами окошко.

Это оказалась Риммина мать, у нее были такие же круглые чебурашечьи глаза и маленький ротик. Только она была Чебурашкой, умевшим постоять за себя.

- Слушай, а может зря мы так с Риммой? - впервые засомневалась Ирка. - Ведь кто угодно мог Люсе про нас наговорить...

Наконец наступил день отъезда. Было уже темно, когда мы несли свои чемоданы к автобусам, по утоптанной парковой дорожке - мимо знакомых елей, мимо фонаря и памятной скамейки.

Сережа так и не подошел ко мне. Он шагал в конце колонны рядом с Мадонной и тащил два чемодана - ее и собственный. Их смех то и дело долетал до нас.

Размытая ранняя луна плыла над нашими головами. Я смотрела на нее и представляла безмятежное лицо Мадонны. "За что, за что?" -спрашивала я непонятно кого, удивляясь, как несправедливо со мной поступили. Взрослеть оказалось больно. Хорошо, что в той темноте никто, кроме поддерживавшей меня Ирки, не видел, что я плачу.

Сейчас-то я знаю, что Люся была права. Я тогда не понимала ни себя, ни других людей, и мне предстояло пройти долгий путь - найти в себе сердце, смелость и мудрость, чтобы догадаться, почему обидчик всегда сам становится обиженным.

Думаю, Сережа в концов-концов женился на своей Мадонне. Я легко представляю их вместе, потому что... ну какой мужчина откажется от этой всепрощающей женственности?

Вот Римму не могу представить. Осталась ли она такой же безответной? Или превратилась в боевого Чебуратора? Я только надеюсь, что она простила нас с Иркой.