1. Бабушкин завет

Линда шлa длинным коридорoм мимо скучных плакатов по эвакуации, не обращая на них никакого внимания. Шла быстро, но не настолько, чтобы вызвать подозрения дежурного охранника. Её шаг лишь слегка отличался от шага коллег — служащих Театрального музея, спешивших вместе с ней к выходу: как известно, любая деятельность на благо общества уступает место непонятно когда y кем заведённому правилу торопиться домой после рабочего дня. В правой руке девушка несла большой кожаный портфель, а левой крепко прижимала верхнюю часть пуховой куртки. В портфеле лежала толстая, тянущая килограмма на три, книга материально-вещевого учёта, а за пазухой — предмет, из-за которого сердце Линды колотилось, как после спринтерского забега. По закону невезения проскочить незамеченной ей всё-таки не удалось — вечно скучающий охранник оторвался от газеты именно в ту минуту, когда она поравнялась с его столом:

—  Не иначе как к жениху спешишь, Линда?

—  Да что вы, Степан Петрович, какие женихи! У меня на развлечение времени нет. Спешу чемодан собирать. Завтра лечу в командировку.

Сказала правду и, навалившись плечом на тяжёлую деревянную дверь с тугими пружинами, вышла на  улицу.

По дороге домой она успокаивала себя, что если кто-нибудь и узнает o её проступкe, всё-равно не осудит, так как, видит бог, совершила она его не из корысти, а исключительно из любви к искусству. От метро «Кропоткинская» Линда дошла пешком до дома N°21 в Сивцевом Вражеке и поднялась в квартиру на втором этаже. Там она стащила с ног сапоги, в нетерпении дёрнула металлические кнопки пуховика и аккуратно вынула драгоценный предмет. Обернув его в несколько слоёв бумаги, она уложила свёрток в приготовленный для поездки чемодан. После этого Линда достала из портфеля учётную книгу музея и в разделе «Убытки от потерь» красивым почерком вывела: «Мёртвые души», издание 1842 года...

Линда была обладательницей тонких рыжих волос, курносого носа и круглых, всегда удивлённых глаз. На испанском языке её имя означало «красивая», однако никому из мужчин не приходило в голову разглядеть в ней привлекательные черты, поэтому в свои тридцать пять лет она была не замужем. Линдой девушку назвали по настоятельной просьбе бабушки, в честь её возлюбленного — известного в Москве гоголеведа по фамилии Линдин, с которым у той был любовный роман. Родители  возражать не стали, считая, что у них есть дела и поважнее, чем выбор имени для дочери. Были они лингвистами по профессии и круглый год мотались по глухим российским деревушкам в поисках шедевров устного народного творчества. Домой наведывались редко — исключительно на Первомай и Новый год — поэтому воспитание Линды целиком и полностью лежало на совести бабушки. Таисья Никаноровна за свою долгую жизнь никакой профессии не обучилась, зато отменно вела домашнее хозяйство, а про себя говорила, что если бы не превратности судьбы, то стала бы она известной писательницей. Её метод воспитания был мягким, но страдал излишней «гоголеманией»: по утрам она кормила внучку гоголем-моголем, после обеда водила гулять на Гоголeвский бульвар, а перед сном пересказывала истории, поведанные ей профессором Линдиным:

— Давным-давно, когда тебя, моя крошка, ещё и на свете не было, позвонили моему Володеньке (так ласково Таисья Никаноровна называла Линдина) из Исторического музея и сказали: «Приезжайте завтра в Данилов монастырь, там будут вскрывать могилу Николая Васильевича». Он страшно обрадовался и на утро поспешил на кладбище. День стоял тёплый, июньский, но работа не спорилась и затянулась до самых сумерек. А когда, наконец, лопаты дошли до крышки гроба и рабочие убрали гнилые доски, обнаружилось, что черепа внутри не было. Все расстроились, а особенно мой милый друг — ему так хотелось приобрести новый экспонат для музея! Взамен черепа он позволил себе отрезать кусок сюртука Гоголя (надо заметить, прекрасно сохранившийся), который впоследствии вставил в футляр первого издания «Мёртвых душ»...

Бабушкины рассказы возымели на Линду такое сильное воздействие, что по окончании школы она устроилась на работу в Театральный музей, с целью отыскать во что бы то ни стало исчезнувшую часть скелета известного писателя.

2. Дело Бонелли

У Маурисио Бонелли нет выходных. Он не покидает свою лавку ни в воскресные, ни в праздничные дни, потому как знает, что люди постоянно нуждаются в покупке кладбищенской утвари. Первым из рода Бонелли, заметившим это обстоятельство, был дед Донато. Родился и вырос он в Бергамо, где однажды взялся помогать мастерам сооружать надгробные скульптуры и так этим увлёкся, что про другие занятия и думать забыл. Поначалу oн стеснялся распространяться о своём сумрачном ремесле, но осознав, что дело даёт надёжный доход, успокоился и решил никогда ему не изменять. Когда Донато сам, без посторонней помощи, научился высекать фигуры ангелов со скорбно сложенными крыльями, Италию захлестнули перипетии Рисорджименто, и он был вынужден отправиться на поиски счастья в другие края. Долго ли, коротко ли продолжались его искания, в 1868 году приплыл он в Буэнос-Айрес, где вскоре по приезде ему посчастливилось найти работу на центральном кладбище Реколета и поселиться в двух кварталах от него в красивом каменном доме. Да. Воистину был он тысячу раз прав в выборе профессии! В ней нуждались в той же мере, как и в услугах повара, сапожника или парикмахера.

Kогда в порту разразилась жёлтая лихорадка, и люди стали умирать как мухи, дела Донато пошли ещё лучше: богатых и знатных везли хоронить на Реколету, где он возводил для них замечательные склепы. Но, к слову сказать, как ни востребован был труд Донато, о себе мастер старался не забывать, и как только пришла пора влюбиться, он тот час же женился. Жена его была женщиной на удивление спокойной, крупной в теле и в добром здравии. Её спокойствие муж сравнивал с вечным покоем на кладбище, а подтверждением её крепкого здоровья явилось появление на свет трёх милых карапузов. Когда детки Донато подросли, их излюбленным местом для забав стало кладбище, где они ватагой носились по мощёным дорожкам между склепами. А по вечерaм счастливый отец собирал их в кружок и долго рассказывал им кладбищенские легенды. Самой любимой из тысячи историй, рассказываемых им при свечах и в полной тишине, была легенда о внебрачном сыне Наполеона — графе Александре Валевском, который давным-давно, в середине 19 века, приплыл вместе с женой в Буэнос-Айрес, чтобы уладить какие-то политические проблемы:

—  Спустя некоторое время, родилась у него дочка по имени Эльвира Изабель — болезненная и слабенькая, которая прожила всего несколько месяцев и умерла. Родители захоронили малышку на Реколете рядом с могилой её крёстной, а сами вернулись во Францию. С тех пор на её могиле каждую ночь слышится детский плач....

Рассказывая об этом, Донато сам непременно разражался безутешными слезами.

Так проходили дни и годы. Денег у Донато становилось всё больше, а жизненных сил всё меньше. Перед смертью позвал он к себе старшего сына — Фабиана — и объявил, что дело всей жизни теперь переходит в его руки, и нужно не жалея себя работать во славу будущих поколений семьи Бонелли. Фабиан волe отца не воспротивился и взялся трудиться с большим вдохновением: выдумывал новые скульптурные ансамбли, заасфальтировал дорожки на Реколете и даже постарался закончить факультет архитектуры местного Университета. Новое положение позволило ему собрать бригаду наёмных работников, a самому путешествовать по миру. В одном из далёких городов привела его судьба на аукцион, где выставлялся весьма странный предмет — череп. Был тот обычным на вид — лысым, пожелтевшим, с выступающими лобными буграми и надбровными дугами. Но так как он принадлежал создателю «Мёртвых душ», Фабиан решил незамедлительно приобрести его как символ фамильного дела Бонелли.

Старость и болезни застали Фабиана за работой. Позвал он к себе сына Маурисио и строго-настрого наказал ему не забрасывать семейного предпринимательства. Маурисио был парнем покладистым и послушным, однако после похорон отца пришлось ему поменять место жительства. Ничего нельзя было поделать — из-за отсутствия свободного пространства склепы на Реколете возводиться перестали, а кладбище постепенно превратилась в музей под открытым небом. Маурисио продал дом и переехал в окрестности другого городского кладбища — Чакарита, где открыл лавку по продаже кладбищенской утвари.

3. Линда и Николас

Когда Линда подъехала к дому №1023 на проспекте Доррего, она увидела нечто похожее на огромный амбар. Это была лавка Бонелли. За широко открытыми дверьми всё её многочисленное серо-белое содержимое прoсматривалось как на ладони. С правой стороны одна на другую громоздились мраморные урны и амфоры вперемешку со скульптурами скорбящих богинь, а слева возвышались ангелы в длинных балдахинах. В глубине виднелись тяжеловесные гипсовые плиты с барельефами на известные и неизвестные мифические темы. Сам хозяин передвигался на цыпочках у фигуры Аида, прикрепляя на его шее гирлянду из цветных электрических лампочек.

—  Здравствуйте, сеньор Бонелли. Меня зовут Линда. Я вам писала.

— А! Проходите, проходите сеньорита! Хорошо ли добрались?

— Да. Всё в порядке. Как же у вас здесь тесно, однако! И отчего у Аида гирлянда на шее?

— Это вы правильно заметили: здесь тесно, как на кладбище. А гирлянда это потому, что на носу — Рождество, и пока мы живы ничто человеческое нам не чуждо, сами понимаете.

— Понимаю... Я привезла вам то, что вы просили.

— Просто замечательно! Давайте-ка сюда скорее!

— Извините, но сначала покажите мне череп.

— Ну, конечно, конечно! Поднимайтесь за мной наверх, пожалуйста.

Линда зашагала за Маурисио по винтовой металлической лестнице, непроизвольно считая ступеньки. Наверху находилась дверь, ведущая в жилое помещение. Там, у высоких стеллажей с многочисленными книгами, стояло кресло-качалка, a в нём —    человек. Когда Маурисио и Линда вошли, кресло развернулось, и незнакомец поднялся к ним навстречу. Он был невысокого роста, с длинными прямыми волосами тёмного цвета и острым носом. Сначала тот пристально посмотрел на Линду, а потом улыбнулся ей едва заметной улыбкой. Эта улыбка, да и вся его внешность, показались Линде до боли знакомыми.

— Николас, — представился молодой человек и протянул Линде руку.

— Знакомьтесь, Линда, — это мой сын, — вежливо проговорил Маурисио.

— Линда, — представилась в свою очередь девушка.

— Николас, — начал Маурисио, – Линда только что прилетела из Москвы. Она привезла нам первое издание «Мёртвых душ». Принеси-ка череп и мы прямо сейчас совершим обмен.

Николас с минуту стоял молча, о чём-то напряжённо размышляя. При этом он, не отрывая глаз, смотрел на Линду. 

— Нет, отец, я всё передумал, — наконец вымолвил он. — Наш план отменяется.

— Как отменяется?! Что ты такое говоришь?!

— Ты не учёл одного обстоятельства...

— Какого, чёрт побери, обстоятельства?!

— А такого, что я не могу позволить, чтобы эту красивую девушку осудили бы за кражу ценной книги в канун двухсотлетия Гоголя!..

4. Вместо эпилога

Спустя год после описанных событий, экспозиция Театрального музея Москвы пополнилась новым экспонатом — черепом Николая Васильевича Гоголя. А среди жителей города с быстротой молнии распространилась новость о том, что в столице появился молодой человек, который восхитительно читает надгробные речи. Зовут его Николас Бонелли. Правда, мало кто знал, что текст этих речей ему помогает писать его жена — Линда.