Джон Стивенс вдумчиво теребит вдохновенными пальцами густую университетскую бороду и утомленно произносит:
- Психология человека, друзья мои, в основном определяется его родным языком.
Он внимательно осматривает меня, потом Джеффа, очевидно убеждаясь, что наш внешний вид полностью подтверждает сказанное.
- Различие в психологии базируется на различии языков. Люди, адаптируясь в культурной среде другого народа, по мере освоения чужого языка усваивают элементы иной психологии. Но она никогда не станет присущей им в полной мере. Только их дети, а скорее, внуки, для которых выученный отцами или дедами язык будет являться безоговорочно родным, действительно окажутся принципиально неотличимы по психологическому типажу от представителей, условно говоря, коренного населения.
Джефф, давно позабыв о пиве, слушает профессора с благоговением апостола, внимающего Сыну Божьему.
- Такие мысли подлежат страхованию, Джон. Я никогда не слышал ничего подобного.
- Мой друг, это не мои мысли, хотя в правоте их я глубоко убежден. К сожалению, и сегодня многие, очень многие, не готовы с ними согласиться.
Опечаленный профессор делает осторожный глоток виски и обреченно всматривается в глубины толстостенного стакана, как человек, решивший утопиться, всматривается в глубины омута.
- Вот вы, Алекс, сами находитесь в процессе упомянутой адаптации. Вы могли бы со мной согласиться?
- Только не сейчас, Джон. В данный момент у меня абсолютно нет на это времени. Сами посудите.
Я показываю в сторону окна. Человек, из которого Господь без особых затруднений мог бы выкроить трех богатырей вместе с тремя богатырскими лошадьми, прижимается лбом к тонированному стеклу и пытается рассмотреть происходящее внутри таверны. Вопреки гарантиям всех производителей тонирующих пленок, ему это удается, и он, мотая головой и загребая воздух ладонью, настойчиво призывает меня выйти на улицу.
Джефф поворачивается к окну.
- Это же МакДугал. Почему он так странно одет?!
Видимо, общение с Джоном Стивенсом пробудило в Джеффе жажду постижения непостижимого.
Но профессор поводит узкими плечами, давая понять, что наука не в состоянии объяснить, зачем в погожий летний день на угол Рыночной улицы и дороги Губернаторов надо являться, нарядившись китобоем девятнадцатого столетия, готовым пережить среди гарпунов и канатов беспощадные ночи штормящей Атлантики.
А я, ничем не способный помочь науке, встаю из-за стола:
- Мы уходим в открытое море, Джефф. Пожелай мне удачи. Если не вернусь, заплати за пиво, передай счет за водку еврейской общине города Гамильтона и прости, что, уходя, не успел согласиться с профессором.
Задержавшись возле стойки бара, хлопаю по плечу Тома, склонившего лысину над потрепанной книжкой рецептов экзотических коктейлей.
- Посмотри-ка на Роба, Томми! Не пожалеешь.
Том исподлобья смотрит в окно и многозначительно вращает растопыренной пятерней возле виска.
- Он давно уже ку-ку. Дверь найти не может.
- Судя по одеяниям, сегодня намечается охота на китов.
- Будь осторожен, Алекс. МакДугал - оружие массового поражения.
Насупив брови, Том снова погружается в экзотические рецепты, а я выхожу навстречу радостному солнцу. Оно ласкает спящие на парковке машины и шустрых воробьев, скачущих у края невысохшей после ночной грозы лужи.
Хочется прикрыть глаза и подставить лицо приветливым лучам. Хочется остаться в этом праздничном дне, на этой счастливой земле. Остаться без прошлого, с его оборванными нитями и вчерашним телефонным звонком, без будущего, в котором нечему рваться и нет причины надеяться на звонки. Остаться в неисчезающем настоящем, вместе с машинами, воробьями и лужами.
- Сегодня замечательная погода, Алекс.
Моё настоящее, вместе с воробьями и иллюзиями, покидает парковку. Я знаю, что, если Роба МакДугала устраивает погода, значит, будущее приближается ко мне, как грохот колес курьерского поезда к пассажиру на заброшенном полустанке.
- Да, погода действительно замечательная, и твое одеяние убедительно подтверждает это. Но кто и зачем принудил тебя скрывать от всего мира такой роскошный наряд? Почему я ни разу не видел его на тебе в День Благодарения, за праздничным столом? Почему ты не явился в нем на похороны Эйба Уолтерса или на свадьбу Стива Бингхэма? Почему, наконец, сегодня ты не порадовал своим видом заслуженных завсегдатаев таверны, а решил бессовестно подсматривать за ними в окошко?
Смахнув невидимую пылинку с рукава, Роб одобрительно и заботливо разглядывает самого себя.
- Это одежда моего отца. Она хранилась на чердаке в картонной коробке.
- Извини, Роб, я совсем упустил из виду, что у тебя был отец и что он оставил тебе в наследство картонную коробку. Теперь всё становится на свои места. Ты совершенно обоснованно опасался, что Том, ослепленный завистью, подсыпет в твою рюмку снотворное и овладеет наследством.
Придонной рыбой проплывает в серо-зеленых озерах глаз никогда не водившееся там смущение.
- Не в Томе дело.
- А в ком?
Безнадежен взмах руки, а придонная рыба поднимается к самой поверхности.
- Валери.
- Валери?! Она сегодня в прекрасном расположении духа и являлась нам из кухни, вызывая у присутствующих учащенное сердцебиение. Все были рады ее видеть. Почему Робби боится Валери? Что ты натворил? Признавайся чистосердечно, и я замолвлю за тебя словечко.
Роб усмехается и вздыхает одновременно:
- Я предложил Тому пойти со мной на стриптиз. Там новых цыплят развели. А Валери услышала из кухни и чуть не прибила меня.
- Валери чуть не прибила тебя, Робби! Как можно быть такой жестокой?! Но, в принципе, мне ее гнев понятен. Тому абсолютно незачем куда-то ходить. Каждый вечер он созерцает у себя дома стриптиз, какого ни один синтетический цыпленок ему показать не может. Валери - рачительная хозяйка, а ты подбивал её мужа выбросить деньги на ветер!
- Вот и она кричала то же самое. И про деньги, и про синтетику.
- Видишь ли, Роб, русские и словаки говорят на родственных языках. А следовательно, у нас с Валери родственные психологии. При этом я не являюсь собственным внуком, а она - собственной внучкой, что не позволяет нам обоим полностью усвоить твою психологию.
На серо-зеленые озера ложится тревожная тень.
- Где ты этого дерьма набрался?
- Не дерьма, а ума. У профессора Стивенса.
- Длинного худого бородача?
- Как ты угадал?
- Вы сидели за столиком втроем. Третьего зовут Джефф.
- Вот видишь, Роб, твоя психология делает тебя исключительно наблюдательным. Недаром у вас с Шерлоком Холмсом один родной язык на двоих.
- У Шерлока Холмса английский акцент. Я слышал, как он выступал по телевизору...
Серо-зеленые озера сужаются и превращаются в непроглядные жерла башенных орудий.
- ...Алекс, люди вроде тебя приезжают в Канаду, чтобы жить по-человечески. А всякие траханные неудачники забивают им головы лошадиным навозом.
Собственные слова еще сильнее распаляют Роба. Дредноут угрожающе разворачивает главные калибры в сторону беззащитных дверей таверны.
Черт бы побрал мой лопнувший желчный пузырь! Он не выдержал вчерашнего телефонного разговора. Ранящего, как справедливый плевок в лицо. Мучающего, как смерть зачатого в грехе младенца. Желчь разлилась, впитывая ревность завистника, страсть и унижение отверженного. Я произношу отравленные слова, я выдыхаю отравленный воздух.
Если этот двухсоткилограммовый отпрыск клана МакДугалов втемяшит в свою чумную башку идею моего спасения, то страхование мыслей Джона Стивенса навсегда утратит какую-либо актуальность.
Я хватаю брезентовый рукав и тяну в свою сторону. Роб невольно оборачивается. Но он еще не со мной. Он еще на миссии. Он еще гремит металлоломом в походе за освобождение Гроба Господня из рук зловредных сарацин.
Тяну упрямее и злее. В непроглядных жерлах появляются слабые проблески, и жерла постепенно превращаются в туннели. Темные, но уже ведущие к свету.
- Что ты делаешь, Алекс?! Если рукав оторвется не по шву, мне придется выбросить штормовку.
- Я хочу знать, зачем меня выманили из прохладной таверны, где я лицезрел женщину и беседовал с мудрецом, на этот солнцепек, от которого может случиться головокружение, и где не с кем беседовать и некого лицезреть, потому что ты своим видом распугал всех воробьев.
- Мы должны ехать на Черную речку. Фрэнки ждет нас.
- Фрэнки ждет меня на Черной речке?! Скажи мне, Роб, дорогой, почему Фрэнк Анжелини, живущий в пяти минутах ходьбы от моего дома, ранним субботним утром уехал аж на Черную речку, чтобы со мной повидаться? Или ты привез мне вызов на дуэль, и этим объясняется парадная форма одежды?
- Вызов куда?!

Да, она так и сказала во вчерашнем разговоре: "Ты должен научиться иначе относиться к жизни и к людям. Для тебя чужие чувства не стоят и ломаного гроша"
Так и сказала.
Правда, не уточнила, во сколько ломаных грошей оцениваются мои чувства.
Но при чем же тут МакДугал?! Чего я, собственно, добиваюсь?

- Объясни мне, Роб, почему Фрэнки Анжелини ждет нас на Черной речке?
- Потому что я его туда отвез.
- Я догадываюсь, что его законная жена Люси этого не делала, но никак не могу догадаться, зачем это сделал ты.
- Знаешь Каменный ручей, который впадает в Черную за две мили от разрушенной дамбы?
- Понятия о нем не имею.
- Ладно, я тебе покажу, когда приедем. Ты не поверишь, но ручья не видно.
- Ага. Ты хочешь показать мне ручей, которого не видно, и поручил Фрэнки сторожить его за две мили от разрушенной дамбы. Я правильно понял?
- Нет, Фрэнки ничего не сторожит, он собирает речных раков.
- Что значит "собирает раков"?! Они там, у невидимого ручья, в грибы превратились и растут под осинами и березами?
- Алекс, представь себе, что от самых порогов и до реки не видно ни дна, ни камней. Все русло покрыто раками. Месиво из раков. Ловить не надо, можно просто собирать. Ты, кажется, говорил, что умеешь их варить.
Что-то в рассказе Роба пробуждает призрак тревоги, будто меткой ложится на судьбу.
- Да, я умею варить речных раков, но ты ведь их не ешь. Канадский кошрут запрещает.
- Кто запрещает?! Алекс, ты очень неразборчив в знакомствах.
Взгляд потомка китобоев гарпуном прошибает входную дверь, и уже можно видеть Джона Стивенса пригвожденным к стене общего зала таверны прямо над каминной полкой.
Однако Роб чувствует, что правый рукав ему собираются оторвать не по шву, и вынужден отвлечься:
- Почему ты виснешь у меня на рукаве? У тебя что, действительно кружится голова на солнцепеке? Пойдем-ка лучше в тень. Она сейчас позади таверны, возле мусоросборника.
- Не надо, Роб, мне уже лучше. Я только хотел сказать, что у канадцев не принято есть речных раков.
- Ты знаешь, сколько сейчас стоят живые морские раки? Семнадцать долларов за фунт. Не очень-то наешься. А Том говорил, что речные ничуть не хуже, только меньше. И Фрэнки это подтверждает. Такой случай упускать нельзя. Едем?

Едем? Вчера я весь день бродил по дому. Спальня, ванная, еще одна спальня, лестница, кухня, столовая, гостиная, лестница, туалет, прачечная, подвал, гараж, и все в обратном порядке, от гаража до спальни. Бродил с обожженным коленом, с разлившейся желчью, со словами, застрявшими между ребрами и в лобовой кости. Бродил с литровой бутылкой водки в руке, и присаживался отдыхать на дряхлом диване в подвале, на ступенях лестницы, на стульчаке в туалете, на кровати в спальне, на ковре в гостиной.
Я уезжал. Я уезжал навсегда, на год, на неделю, на день, на час. Я уезжал в холодный темно-серый Петербург, в теплый светло-желтый Иерусалим, в расплавленную Бухару, в зачарованную Суздаль, в пенящуюся Одессу, в игрушечный Таллин, в сумасшедший Нью-Йорк, к Акопянам в Чикаго, к Гиреевым в Миссиссуагу, к Дорманам в Гамильтон, к Лушнянам на Замковую, туда, где меня нет, а значит, туда, где можно жить.
Ночью грянула гроза и принесла с собой сонливость. Я отложил отъезд до утра. За окном гремел гром, сверкали молнии, шумел ливень. Во снах моих шумел ливень, сверкали молнии, гремел гром. Я проснулся одновременно с солнцем, и, казалось, мы оба не знали, куда нам деваться. А потом вспомнили, что по субботам Том открывает таверну на час раньше. Я не уехал никуда дальше таверны, а солнце повисло над парковкой.
Человек слеп и слаб. Он сам не может найти пути, он сам не может осилить дороги.
И вот Господь посылает ему мессию, высокого ростом, широкого в плечах, глубокого в груди, одетого в брезент и резину, с рукой, протянутой в сторону Каменного ручья, что впадает в Черную речку за две мили от разрушенной дамбы.
Едем. Мое отсутствие здесь не будет оплакивать никто, кроме меня самого. Я не ел раков с тех пор, как покинул Питер. Нет, вру, гораздо дольше. Когда я покидал Питер, там было не до раков.

- Хорошо, мы поедем, но при одном условии - ты мне скажешь, почему сегодня утром решил отвезти Фрэнки на Черную речку. Ведь с твоего заднего двора невозможно разглядеть раков в Каменном ручье, даже при трехметровом росте.
Скажи мне, Роб, что ночью тебя разбудила гроза, и ты подошел к окну. При свете молний можно было видеть, как с небес спускаются на землю миллионы, миллиарды, триллионы речных раков, а рокочущий голос, перекрывающий гром, повелевал тебе: "Роберт Арчибальд МакДугал, сегодня, с первыми лучами солнца, ты поднимешься на чердак, откроешь картонную коробку и облачишься в отцовские одежды. Затем соберешь народ свой и уведешь его на Каменный ручей, впадающий в Черную речку за две мили от разрушенной дамбы. Там отныне и до скончания времен будете жить вы и потомки ваши. Пить воду, из камней текущую, есть раков, с небес спускающихся".
Скажи мне, Роб, что так и было. Не говори, что ты бежал на Черную, спасаясь от Валери, а Фрэнка прихватил как заложника, на случай, если она настигнет тебя, размахивая поварешкой. Скажи мне, Роб!
Теперь я обеими руками вцепляюсь в брезент рукава и снизу вверх неотрывно смотрю в серо-зеленые очи мессии.
- Алекс, пойдем к мусоросборнику. Тебе надо прийти в себя. До Черной часа два езды.
- Если ты мне немедленно не скажешь, почему увез Фрэнки от любимой жены на Черную речку, я отправлюсь к Валери на кухню и буду мыть там посуду до полуночи. Тебе придется ждать меня у мусоросборника, а Фрэнки съедят волки.
- Волки приходят на Черную только зимой, не раньше Рождества, и уже к концу марта уходят дальше на север. Редко задерживаются. Этим апрелем я прогнал двоих лопатой. Они мешали Фрэнки жарить рыбу.
- Роб, я не хочу даже слышать о том, что ты гонялся с лопатой за голодными, вместо того чтобы накормить их хлебами и наловить им рыб. Если сию же минуту не скажешь мне, почему увез Фрэнки, я не отойду ни на шаг от Валери до самой зимы.
Роб на пару минут замолкает, будто проговаривает какой-то текст про себя, и только после этого возвращается ко мне:
- Время наступает осетрам появиться в Черной. Парни из Гринберри всегда собираются на реке ровно за неделю до прихода рыбы. Мы с Фрэнки хотели проверить, приехал ли кто. В следующие выходные должен уже осетр клевать.
- Ну и что?
- Нету парней из Гринберри. Никого нет на реке. Одни раки.
Всё, я не собираюсь спрашивать, зачем пилигримы из Гринберри совершают паломничество к реке ровно за неделю до начала клева. Я не собираюсь спрашивать, почему на встречу с ними мессия должен являться в водолазном скафандре. Я не собираюсь больше ничего спрашивать, потому что мессия не принимает решений сам. Он лишь безоговорочно и беспрекословно выполняет волю Всевышнего. А Всевышний нам не подотчетен.
- Хорошо, Роб, поехали. Но чтобы раки получились, надо будет кое-что прихватить с собой.
- Я заезжал домой за солью.
- Соль - это необходимо, но не достаточно.
- Мы можем остановиться на Университетской площади и взять в "Барне" все, что ты хочешь.
- Всего в "Барне" нет. Нам нужен укроп.
- В "Барне" нет укропа?!.
Во взгляде Роба трепещет материнская тревога, в голосе рокочет отцовский гнев:
- ...Почему ты ходишь под солнцем с непокрытой головой? Когда так коротко стрижешься, надо носить бейсбольную кепку. Мы заедем к тебе, и ты переоденешься.
- Не стоит заезжать, Роб. Отец ничего не оставил мне для подобного случая. В "Барне" продают мягкие молодые веточки, а я хочу разжиться старым матерым укропищем с желтыми цветочками.
- Без него никак нельзя обойтись?
- Без него обходиться нежелательно. Мы можем добыть такой укропище у поляков на Бартоне.
- Это где?
- Один квартал к востоку от Шермана.
Роб почти радостно фыркает.
- Крюк совсем небольшой.
- Тогда садись в машину, пока Валери тебя не изловила и не отшлепала. А я пойду расплачусь с Томом.
- Только ты не слушай там этого траханного.
- Роб, мои уши залиты воском. Клянусь тебе.

Пикап выползает из парковки и берет курс на Гамильтон. Он мчится весело и вдохновенно, как в фильмах моего детства мчались по дорогам освобождаемой Европы танки-освободители. Белки, еноты, гуси, встречные и попутные машины едва успевают выскакивать из-под наших колес.
В открытые окна водительских дверей высовываются кулаки с торчащими в небеса средними пальцами. Роб даже не смотрит в их сторону. Средний палец его левой руки, покоящейся на торце опущенного оконного стекла, неизменно нацелен на весь мир, никого в нем не выделяя и в то же время адресуясь каждому
Мы огибаем университет, минуем госпиталь и несемся по широкой и самоуверенной Главной улице, сворачиваем на чопорную и старомодную улицу Королевы Виктории, съезжаем на шумную и дымную Пушечную, упираемся в заселенное освобожденными чернокожими авеню освобождавшего их генерала Шермана, и вот уже перед нами светофор на Бартоне, а по правую руку виден сильно полинявший, но гордо развевающийся бело-красный флаг.
- Еще Полска не сгинела!
- Что ты сказал?
- Это я про себя, по-русски. Остановись под тем флагом.
На дорогу от таверны Тома до "Старопольских деликатесов" мне понадобилось бы минут двадцать. Роб остановил пикап у вращающихся дверей, оклеенных фотографиями покойного Папы Римского, на исходе тринадцатой минуты. Меня, как и большинство жителей Канады, штрафуют пару раз в год за нарушение правил дорожного движения. Роберт Арчибальд МакДугал не был ни разу оштрафован с того давно позабытого дня, когда он впервые сел за руль автомобиля. Я это объясняю тем, что вождение Роба никакого отношения к правилам не имеет и лежит далеко за пределами воображения онтарийской полиции.
Мы выходим из машины, и Роб принимается одобрительно пинать покрышки передних колес.
- Робби, здесь нет Валери, ты можешь пойти со мной.

Я вступаю в мир, где пища еще имеет вкус и запах. Мир, от которого меня запоздало, но непреклонно отучают. Роб шумно втягивает воздух носом.
- Воняет!
- Да, человеческая пища должна пахнуть. Тебя этому в школе не обучали.
- Пахнуть должно не в магазине, а возле кухни в ресторане.
- За время моего недолгого отсутствия, Робби, Валери выгнала тебя из таверны на большую дорогу прогресса, и ты уже научился ценить запахи кухни. Это впечатляет. Ведь мы не виделись всего две недели.
Я огибаю заставленный банками с маринованными овощами стеллаж и в конце прохода вижу точеную фигурку Гражины, укладывающей сыры в недра прилавка-холодильника.
- Як се маш, яшневелможна пани?!
Подростковые плечи вздрагивают. Но она уже освещает мое лицо светло-голубыми огнями.
- Добже, пание Олку! Бардзо дзенкуе.
Гражина поправляет выбившийся из-под кокетливой пилотки каштановый локон и закрывает стеклянную дверку прилавка.
- Ты за покупками пришел или повидаться?
Она прекрасно говорит по-русски. Практически без акцента, разборчиво и назидательно, как школьная учительница в младших классах. Хорош у нее и английский, но там назидательную интонацию почему-то сменяет вопросительная. Гражина как бы просит собеседника подтвердить каждое сказанное ею слово.
Со мной она всегда разговаривает по-русски. Все-таки гораздо приятнее назидать, чем спрашивать.
- И за покупками и повидаться.
- Редко тебя и то и другое приводит. Ярек уже боится, что ты умер.
- Я не видел Ярека столько же времени, сколько он - меня. Если боится, мог бы приехать и проверить мой пульс.
- Ты же знаешь, что Ярек сам никуда не звонит и не ходит.
- Ты могла бы.
- Алекс, мне кажется, что из нас двоих, женщина - это я.
- Хорошо, что подсказала! Я бы сам ни в жисть не догадался.
- Так зачем ты пришел? А этот медведь в брезенте с тобой?
Движение ее бровей направлено в сторону Роба, от безделья переставляющего банки на стеллаже, как оловянных солдатиков.
- Со мной.
Я беру Роба под локоть и представляю, переходя на английский:
- Вот, познакомься, мой друг Роберт МакДугал.
Гражина протягивает изящную руку, и полудетская ладошка исчезает в чудовищной лапе.
- Гражина Гурецка.
Рукопожатие затягивается. Смятенно полыхают голубые огни, на матовые щечки ложатся лепестки роз. Роб разглядывает ее, как старый цыган разглядывает молоденькую лошадку. Под этим взглядом лошадка едва сдерживает себя, чтобы не начать гарцевать, и я чувствую, что пора возвращаться в родную речь:
- Слушай меня внимательно - нам нужны лук, чеснок, лавровый лист, душистый горошек и укроп.
Но не льется свет из-под занавесей ресниц в мою сторону. Не приходит в гордую головку пани Гражины ни одно русское слово. Заполонил ее сверхдержавный язык колонистов и колонизаторов.
- За чесноком, луком и укропом вам придется пойти к зеленщику. А специи сейчас принесу.
Докладывает она это исключительно Робу и дефилирует походкой манекенщицы, чудом не вывихивая тазобедренные суставы, к самому дальнему стеллажу самым длинным путем. Ширококрылые птицы взлетают с серо-зеленых озер и парят вcлед за ней безмолвно и неотступно.
Лавровый лист и душистый горошек обрели, очевидно, способность самостоятельно перемещаться в пространстве. Их невозможно поймать ни на одной из полок ни одного стеллажа, которые Гражине приходится обыскивать, принимая самые различные позы, в зависимости от высоты и глубины каждой полки. Только вернувшись туда, где стоим мы с Робом, ей удается наконец настигнуть беглецов. Ярко вспыхивает радость, светло-голубые звезды тонут в серо-зеленых озерах, на совковые лопаты ладоней укладываются дюжина целлофановых пакетиков с желанными листиками и горошинками. Розовые нежные пальчики пытаются разместить их самым красивым образом. Роб не может оторвать взгляда от своих собственных рук.
- Алекс, нам ведь этого хватит, как ты думаешь?
- Нужен укроп. А она жадничает
Гражина удивительно быстро вновь овладевает русским языком:
- С чего ты взял?! Почему ты не хочешь пойти к зеленщику?
- Потому что мне не нужен молодой и свежий укроп зеленщика. Мне нужен тот, который ты используешь при солении огурцов.
- Ты собрался огурцы солить? Зачем? Я целый бочонок засолила. Бери, сколько хочешь.
- Я собрался речных раков варить.
- Это ты так шутишь?
- Мне не до шуток. У меня нет укропа.
- Откуда у тебя речные раки? Их в продаже не бывает.
- От него. Ему Бог послал до востребования несколько тонн раков. Мы едем на Черную речку получать бандероль.
Я показываю на Роба, и он, улыбаясь, кивает мне в ответ, как раздутый до невероятных размеров китайский болванчик.
- Они же не едят речных.
- Этот готов пожертвовать желудком ради восстановления исторической справедливости по отношению к речным ракам.
Но Гражина уже не слушает моей болтовни. Какая-то совсем не русская и не английская, а своя, родная, польская мысль свивает гнездышко в очаровательной головке.
Мысль эта вскармливается заботливо и превращается в замысел, а вернее - в план, который вдумчиво переводится на назидательный русский язык.
- Ты знаешь, Ярек тоже очень любит речных раков. Он мне рассказывал, что в Польше всякий раз покупал их, когда подворачивался случай. Если раков много, ты можешь взять Ярека с собой. А вечером все к нам приедете. Я ужин приготовлю.
Кто же откажется от ужина у Гражины?! Такого дурака поискать надо. Лучших, чем у нее, вареников с грибами и капустой, лучшего пряного борща я никогда не ел и уже, наверняка, не придется.
- Предлагаю соглашение. Я кормлю Ярека раками, а ты для этих раков добываешь мне укроп.
- Алекс, почему ты так волнуешься из-за укропа? Как старый дед! Подожди одну минуту.
Из-под заманчиво приталенной курточки на свет Божий является пиликающий мобильник, и миниатюрный пальчик с розовым ноготком отстукивает по кнопочкам стаккато. Мир наполняется жужжанием жуков, шорохом шагов, шипением шин, щелканьем щеглов, стрекотанием, журчанием, свистом, щебетом и наконец - долгожданное "до видзениа!" Наступает короткий, внезапный миг тишины. Это мобильник исчезает под накрахмаленной курточкой.
- Ярек так обрадовался. Он очень хочет поехать с вами. Сказал, что пойдет и купит белое вино. Ты ведь знаешь, белое вино хорошо с раками.
- Где укроп?
Светло-голубые огни укоризненно покачиваются, а с аккуратненьких пухленьких губок слетает аккуратненький вздох осуждения. Гражина обходит прилавок и исчезает за глухими крашеными дверями. Ширококрылые птицы не успевают влететь вслед за ней и кружат теперь в воздухе, отвергнутые, растерянные, ждущие.
- Роб, я с ней заключил соглашение. Она нам дает укроп, а мы берем с собой на Черную ее дружка Ярека.
Серо-зеленую гладь озер затягивает вечерняя грусть. На лице, обращенном ко мне, - вопрос и разочарование.
- Ты думаешь, это хорошее соглашение?
- Я думаю, Роб, что оно приемлемо. Последний пункт гласит, что мы сегодня ужинаем у Гражины.
Костры ликующих язычников, разгоняя грусть, отражаются в глубинах вод и устремляются к небесам.
- Да, это хорошо. Что может быть лучше приглашения на ужин?!
- Сам ужин. Кстати, я о выпивке к ракам не подумал.
- Ничего страшного. У Фрэнки всегда с собой граппа, а у меня в машине два ящика пива для нас с тобой.
- Роб, ты взял на нас двоих сорок восемь бутылок пива? Я тяжелею после третьей. Пиво - не водка, четыре бутылки - мой предел.
- Тогда нам вроде бы должно хватить.
Цокают копытца по керамическим плитам. Молоденькая лошадка, бренча связкой ключей, подчеркнуто строго и скромно пересекает ярмарочную площадь и останавливается у обитой жестью двери.
Ключ поворачивается в замочной скважине с утомительно долгим скрипом.
- Замок заедает? Тебе помочь?
- Уже открыла. Можете войти.
В кладовой, на деревянных поддонах, красуется строгий строй молодцеватых ведер, наполненных квашеной капустой, селедкой и солеными огурцами, а позади этого строя, задвинутое к самой стене, сиротливо ютится захудалое ведерко, из которого торчат полдюжины стеблей укропа. Роб морщит нос и крутит головой, а я занимаю пост у непригодного к строевой службе ведра.
Аккуратненькие губки снова издают осуждающий вздох.
- Сколько тебе нужно укропа? Мы им не торгуем, это для производства, ты знаешь.
- Забираю все, что есть. Нас ждут великие дела.
- Тогда ты привезешь раков и для меня. Я их тоже люблю.
- Привезу. Но если хочешь крупных, то, не упоминая зеленщика, выдашь мне лук и чеснок. Они у тебя тоже где-нибудь имеются для производства.
- Ты стал старым и противным.
Гражина снимает с некрашеного стеллажа капроновую сетку с луком и короткую косичку чеснока, а Роб, выудивший из полумрака кладовой упаковку полиэтиленовых мешков, распихивает по ним нашу добычу.
Я обнимаю Гражину за плечи:
- Платить в кассе?
- Не надо платить. Я вас выпущу через заднюю дверь. Но раки должны быть огромными, понял?!
Я целую ей руку и получаю шлепок по затылку. Роб обшаривает её глазами и получает улыбку, сопровождаемую пленяющим движением ресниц.

Пикап, почти соблюдая правила, плавно выкатывается на Бартон.
- Куда едем, Алекс?
- В сторону бульвара Альбион.
- Это не сильно нас задержит.
- Будем надеяться.
Церковь за церковью, купол за куполом, колокольня за колокольней проплывают за окнами пикапа. Поляки, сербы, украинцы, хорваты, венгры...
Пикап сворачивает направо и покидает Бартон.
- А ты видел, Алекс, какой тоненький золотой крестик у нее на шее? Она католичка.
- Почти все поляки католики.
- Католики по-настоящему празднуют и Рождество, и Пасху. Большие обеды. Меня несколько раз приглашали итальянцы.
Роб погружается в теплое море воспоминаний. Как хорошо, как славно его кормили в былые времена!
Но не в прошлом ли свивают себе гнезда мечты о будущем?!
Как хорошо, как славно будет кормить его Гражина! А как она красива! Как красивы могут быть при ней и Рождество, и Пасха!
- Алекс, Рождество - это когда Христос родился. А Пасха?
- Это когда его распяли.
- А за что его распяли?
- За дебош в Храме, приведший к значительному материальному ущербу.
Роб, не отрывая глаз от дороги, косится в мою сторону.
- Я думал, его распяли за то, что он был христианином.
- За это его бы тоже распяли, но тогда еще не было христиан.
- Христос был, а христиан не было?!
- Такое часто случается.
Восточный Гамильтон, людный и беззаботный, расступается перед нами, поглощает нас, смыкается за спиной. Сегодня суббота. Сегодня португальцы играют в карты, негры гоняют баскетбольный мяч, ирландцы пускают по кругу бутылку виски.
Завтра воскресенье. Завтра многие из них пойдут в церковь.
Может быть, завтра Роб МакДугал надумает пойти в церковь. Пути к вере неисповедимы. Пока же он возмущенно качает головой. Приговор по делу Иисуса Христа кажется ему вопиющей несправедливостью.
- Один дебош, даже с причинением ущерба, и уже высшая мера?! Его, видимо, здорово невзлюбили.
- Да, пожалуй.
- А за что?
- Роб, вот ты говоришь со мной о Христе, а думаешь о Гражине. Если бы я потребовал от тебя стать порядочным человеком, ты бы меня полюбил?
- Она тебе очень нравится?
- Она мне нравится, но не очень.
- У тебя странный вкус.
- Откуда ты знаешь мой вкус?
- Тебе никто не нравится.
Вчера, сжимая в кулаке телефонную трубку, я слушал: "Саша, поверь, что все это вымысел, что этого нет на самом деле, и существует только в твоем мозгу. Ты даже не знаешь меня толком".
Где же это еще должно существовать? Где же она сама хранит это?
- Я думаю, Алекс, что тебе надо попробовать принимать виагру. У таджиков ее скопилось - девать некуда. Она может помочь.
- В чем?
- Ты попробуй, тогда и узнаешь. Меня Али недавно угостил. Я по дороге домой съел четыре таблетки.
- И в чем они тебе помогли?
- Трудно сказать. Я в тот вечер неважно себя чувствовал.
- Что же с тобой было?
- Лежал на диване и обливался потом.
- Роб, когда Али опять тебя так щедро угостит, ты не съедай все сразу. Отложи немного про запас. Если мне захочется вспотеть на диване, ты поделишься со мной парой таблеток.
- Зачем делиться? Я могу взять у Али на твою долю.
- Не жадничай, Роб! О шотландцах и так всякие слухи ходят.
- О евреях тоже.
- Вот поэтому перед такими добрыми людьми, как мы с тобой, стоит задача своим примером доказывать остальному человечеству, что оно заблуждается.
- Это из-за англичан. Все зло от них идет.
- Совершенно с тобой согласен. Стоит кому-нибудь, вроде меня, приехать в Канаду, чтобы жить по-человечески, как тут же из всех щелей выползают англичане и начинают источать зло. Бежать хочется куда глаза глядят. И давно бы уже все разбежались, но не тут-то было. Везде и повсюду расселились сплошные англичане.
Пикап издает три протяжных салютующих гудка. Это Роб подтверждает, что в моих словах заключена правда, вся правда и ничего, кроме правды. Но даже англичане сегодня не могут конкурировать с Гражиной.
- Ты давно Гражину знаешь?
- Столько лет, сколько живу в Канаде.
- Как вы познакомились?
- Мы с ней квартиры снимали по соседству и в школу вместе ходили.
- Какую еще школу?!
- Святого Чарльза. Там английскому бесплатно обучали.
Мысль о том, что взрослые люди ходят в школу, чтобы изучать язык, на котором они разговаривают с Робом, застает его врасплох.
- Как бы я жил, не зная английского...
- Ты бы жил очень плохо.
- Надо думать. А представляешь, однажды утром можно проснуться и обнаружить, что находишься не в Канаде, а где-нибудь...
Роб задумывается в поисках подходящего для себя места и наконец делает выбор:
- ...в Шри Ланке.
- Вот видишь, Роб, какой ты везучий! Ты знаешь английский язык и ни разу не проснулся в Шри Ланке.
Пикап сворачивает на бульвар и чинно катит вдоль широких тротуаров. В тени ветвистых деревьев, взявшись за руки, гуляют пожилые парочки. Маленькие, чистенькие, словно выстиранные, старушки. Худощавые, подтянутые, отутюженные старички.
У меня щемит сердце. Хочется, чтобы пикап остановился, дал мне выйти и оставил здесь навсегда. Хочется затеряться среди этих пар, стать худощавым, подтянутым, отутюженным, хочется почувствовать ее руку в своей и гулять с нею рядом по широким тротуарам, пока не наступит тот совсем не страшный час, когда вызовут семейного врача, чтобы засвидетельствовать мою смерть.
Нет, я никогда не почувствую ее руку, она никогда не пойдет со мной рядом, меня никто не примет за своего на вековечном бульваре Альбион.
Почему так медленно движется пикап и так долго молчит Роб? Что с ним?
- Алекс, я хочу у тебя спросить...
- О чем, Робби?
- Крис говорил, ты знаешь парня с Замковой, который разбирается в компьютерах как лев.
- Да, знаю. По-моему, он разбирается лучше льва.
- Крис так сказал.
- У тебя что-нибудь случилось?
Весной подарил сыну компьютер на день рождения. Вчера звонила моя бывшая. Что-то там не работает. А я ведь из компа только порнуху добывать умею. Ты не можешь попросить своего друга, чтобы глянул?
- Мэриан живет с Риком в Гримсби?
- Да, но я бы привез.
- Хорошо, Роб, поговорю завтра же.
- Только не торгуйся, ладно?
- Не думаю, что Майк представит счет.
- Почему? Он ведь потратит время, и сами знания стоят денег.
- Как мне тебе объяснить?! Вы с ним разговариваете на разных языках. Это я говорю, а не Джон Стивенс.
- Ты - совсем другое дело.
Да, я - совсем другое дело. Я - тот, кто собирается оставить вокруг себя развалины, я - тот, кто не знает, зачем нас изгнали из рая, я - тот, кто готов перечеркнуть десятилетия чужой жизни. Какой сегодня год? Пока что я перечеркнул пятнадцать лет своей.
- Роб, следующий поворот направо - наш.

Но почему нас все-таки выгнали из рая? Бог непостижим, но не мог же Он, дав разум, запретить познание, создав женщину, осудить совокупление. Нет, такие идеи я не покупаю даже по бросовым ценам. Непостижимость и парадоксальность не означают абсурдность. Он не изгонял нас из рая, Он отпустил.
Вкусив желанный плод, мы не познали Добро и Зло, но научились выращивать хлеб, содержать скот и шить одежды. Жизнь вдали от финиковых пальм и персиковых деревьев уже не пугала, а влекла. Женщины рожали детей, мужчины могли прокормить их. Адам, подталкиваемый в спину Евой, принял вызов.
Бог не наказывал нас, не приговорил быть несчастными. Он предоставил нам право обрести судьбы, и Каин убил Авеля. Возобладала зависть, за ней - трусость, жизнь превратилась в наказание. Разочаровавшись в себе, задним числом мы назвали тот плод запретным и стали мечтать о возвращении. Выяснилось, что возвращаться некуда. Невинность можно потерять, но ее нельзя обрести. Рай невозможен там, куда ступила нога человека. Мы не знаем, где спастись от самих себя.
Завтра я буду звонить Лушнянам. Роб добровольно отсылает в Гримсби больше половины того, что зарабатывает, но Мэриан подпускает его к Рику только на расстояние судебного постановления. Ремонт компьютера - это лишнее, нет, это два лишних свидания с сыном.
Лушняны помогут. Я представляю себе крепко сбитого широкобрового молдаванина и русоволосую статную волжанку. Миша в гостиной, неподалеку от дверей в столовую, возится с очередным компьютером. Ира, сидя на ковровом полу, наблюдает в зеленых глубинах аквариума безмолвное движение малиновых рыб. Он пытается освоить, она желает познать. Они всегда рядом, они неразделимы, они вместе вышли из рая.
Звонит телефон. Рука рассеянно снимает трубку.
- Алло...
- Здравствуй, Миш!
- Сашка?! Ирка, это Сашка звонит.
- Как дела, Миш?
- Ирка, он спрашивает, как дела. Нормально дела. Ирка говорит: "Какое твое дело?!"
- Мое дело маленькое. А к тебе есть просьба.
- Ирка, у него дело маленькое, а ко мне просьба. Какая просьба? Ирка говорит, что если маленькое, то ей надо очки надеть.
- Ты не мог бы комп приятеля моего посмотреть? Для меня это важно. Скажи Ире, что никакие очки уже не помогут. Совсем маленькое.
- А где комп сейчас находится, в Дандасе? Ирка, у него дело совсем маленькое. Она говорит, что совсем маленькие дела не в ее вкусе.
- Комп сейчас в Гримсби. Его можно привезти к тебе, когда скажешь. Передай Ире, что я рассчитываю на более тонкий, чем у нее, вкус.
- Если не пожар, то привозите в следующую субботу, но не раньше полудня. Если пожар, то в любой день после пяти вечера. Ирка, он рассчитывает на тонкий вкус. Ты слышал, что твое дело и тонкий вкус - несовместимые вещи?
- До субботы перетопчемся. Слышал. Скажи ей, что я свое дело ни с каким вкусом не совмещаю. У меня другие традиции.
- Я не спрашиваю, что с компом. Ты все равно ничего толкового не скажешь. Ирка, у него другие традиции. Она говорит, что, если дело маленькое, да еще и традиционное, то тебе можно посочувствовать.
- Хорошо, Миш, значит - до субботы. Ире скажи, что ее сочувствие - это как раз то, чего я добиваюсь.
- Она слышит. Говорит, чтобы водку не приносил. Ну, до встречи.
Он положит трубку, закурит, отдаст сигарету ей и прикурит для себя другую. А я воображаю Мишу, спящего под персиковым деревом на подстилке из пальмовых листьев. Спящего ровным спокойным сном мужчины, собравшего за день достаточно сочных плодов для себя и для женщины, сотворенной из его ребра. Лежа рядом, она не спит. С любопытством вглядывается в тайнопись усыпанных звездами небес и с тревогой вслушивается в ночную жизнь на другом берегу великой реки, где вопли восторгов сменяются хрустом ломаемых шейных позвонков.
Каждый год я прихожу к Лушнянам на Рождество в поисках спасения. Ждать его от отвергнутого и распятого пророка, на чьи худые плечи взвалили ответственность за весь людской род, не приходится. В одиночку с этим делом никто не справится.

Заторможенно катится пикап вдоль подножия Зеленых холмов, слева остаются двухэтажные умильные домики с балкончиками и плющами. Стриженые лужайки усыпаны розовато-сиреневыми лепестками запоздало отцветших магнолий.
- Остановись за микроавтобусом.
- За тем, надраенным как рубин?
- Ты наблюдаешь поблизости какой-нибудь еще? Кстати, рубины, сэр Роберт, не драют.
- Это машина ее дружка?
- Да.
- Зачем ему микроавтобус?
- Ты же видел Гражину. Ее надо на чем-то перевозить.
В доме напротив поворачивается ручка дверей, украшенных лакированной подковой. Я вылезаю из кабины. Ярек появляется с пенопластовым ящиком в руках.
- Здравствуй! Як се чуеш? Хорошо всё?
Он с трудом говорит по-русски. Еще хуже по-английски. Поэтому чувствует себя лишним и потерянным всюду, где не звучит польская речь. Мы действительно давно не виделись. Его мягкие светлые волосы поредели, заметно увеличилось нависающее над ремнем брюшко.
- Да ничего, Яр! Видишь, жив еще. Ты как?
- Я думал, зачем не звонишь. Где девался?
- Сам не знаю. Что в этом ящике?
- Я покупил шесть баттелс белый вина. Взял из рефриджерейтор, чтоб было хлодне. Червоне не надо для рака.
- Мы ему красного и не дадим. Пусть белое пьет.
Возле пикапа Ярек ставит ящик на асфальт. А я поворачиваюсь к Робу:
- Знакомься, Роб, это мой друг Ярослав Шурковски.
Но чуткая душа Роба заворожена видом опадающей магнолии. Ему не оторвать от нее очей своих. Откуда-то издалека едва уловимо доносится до него мой голос, и он отрешенно кивает кому-то невидимому, стоящему рядом с Яреком.
Бедный толcтеющий и лысеющий Ярек, зачем твои растерянные глаза обращены ко мне? Что ждешь ты от меня, почему на меня надеешься?!
Вчера глубокий, с оттенком печали голос произнес в трубку: "Боюсь тебя. Еще больше боюсь за тебя. Мне кажется, что, пренебрегая прошлым, ты потерял ориентиры".
Не следует ли из этого, что ориентиры есть только у того, кто установил их в прошлом?
- Роб, можно поставить ящик с вином в кузов?
- Ты что, не видишь, там нет места. Пусть берет в кабину.
Только сейчас я замечаю, что пятнистое полиэтиленовое полотнище, привязанное пеньковыми веревками к бортам кузова, скрывает под собой гору, неизвестно что хранящую в своих недрах.
- Что это ты везешь?
- Я же говорил тебе, что заезжал за солью.

Мне хочется сесть на ступеньку кабины и заплакать. У меня действительно не было ориентиров в прошлом, и поэтому не я, а усатый московский пижон забрел на вечеринку в университетское общежитие, и не по моим, а по его плечам рассыпались льняные волосы. Теперь у меня нет будущего, потому что она не может вернуться в прошлое и снова стать двадцатилетней.
Идиотизм жизни неисчерпаем. Неизвестно на что ориентированный сумасшедший везет тонну соли, чтобы сварить себе раков к пиву и увести женщину у человека, который после этого станет полуглухим и полунемым юродивым. Человека, который своими руками вырастил для нее сад, построил дом и прибил на дверь подкову.
Но разве обязана она жить с юродивым, садовником, строителем или суеверным кузнецом? Что такое, вообще, жизнь - самореализация или оплата долгов? Чем мы занимались в раю, когда еще не имели судеб?
О чем, покинув подстилку из пальмовых листьев, рассказывала Ира малиновым рыбам в зеленом ручье? Они до сих пор хранят ее тайны.
Судьба настигла или искушение совратило Гражину среди стеллажей с копченьями и соленьями?
Являюсь ли я в ночных женских грезах на ту студенческую вечеринку? Рассыпаются ли в тех грезах льняные волосы по моим плечам?
Тогда этого не могло случиться. Мы существовали в разных мирах. Сейчас она не может стать двадцатилетней. Ее ждет дома давно не носящий усов и утративший природный зов, но привычный и удобный муж.
"Это не имеет значения, Саша, как я к тебе отношусь. Это ничего не изменит", - голос был полон печали и тревоги. О чем же она печалилась, о чем тревожилась? Что, вообще, имеет значение? Что изменяет наши судьбы?
Я забираю вино, обхожу пикап, открываю дверь и ставлю ящик на пол перед пассажирским сиденьем.
- Ярек, садись на заднее.
- До куда мы хотим ехать?
- На Черную, к разрушенной дамбе.
- Это один и полчаса отсюда.
- Значит, через час будем на месте.
Залезаю вслед за Яреком и со злостью хлопаю дверью.

Пикап срывается с места как пес с цепи и, швыряя нас из стороны в сторону, несется по узкой, серпантином извивающейся дороге на вершину Зеленых холмов. С глухим рычанием мечется он на изрытой и заставленной дорожной техникой Грязной улице и наконец, сметая пластмассовый барьер, выбрасывается на шоссе Столетий.
Второму, третьему, четвертому светофору пикап не позволяет сменить желтый свет на красный. Гамильтон остается позади, Путь Королевы Елизаветы - внизу, под переездом.
Растерянность не исчезает из бледных глаз Ярека, но надежду сменяет беспокойство.
- Олэк, покажи ему, что желтый линия должна быть налево, а белый - направо.
- Он сам должен догадаться об этом.
Истомленное шоссе безропотно отдается неистовому пикапу, и он овладевает дорогой со страстью, измеряемой в несколько сотен лошадиных сил. Ветер уносит кряжистые постройки, скачущих лошадей, пасущихся коров, колосящиеся поля, а из-за горизонта надвигается мохнатая громада леса, жаждущая нежного нагого солнца.
Мы мчимся на север. Основной поток машин зачарованно ползет на юг. Окружающий мир кажется целомудренно-чувственным и гармоничным. Даже Ярек все реже и реже посматривает на спидометр, очевидно, не желая разрушать гармонию своими тревогами.
Он еще не знает ближайшего будущего, а тем временем, впереди нас, занимая обе ведущие на север полосы, неутомимо пожирают километры два расписанных рекламой и украшенных американскими флажками трейлера. Они держат скорость гораздо выше разрешенной, и у водителей нет намерения уступать нам дорогу.
Полосы встречного движения забиты машинами, и мне любопытно, что предпримет Роб. Он все чаще и чаще косится влево, но не может найти ни одной лазейки.
Трейлеры вырастают в размерах, закрывая собой горизонт. Пикап не снижает скорости. Еще пара секунд и...
- Матка Боска!!!
Это Ярек подпрыгивает на заднем сиденьи и хватает меня за плечо.
Роб швыряет машину вправо. Мы вылетаем на обочину. Пулеметной очередью стучит летящий из-под колес гравий, ветер визжит в щели между пикапом и трейлером, бетонное ограждение проносится в двух дюймах справа. Доли секунды, ничтожные мгновения, глоток жизни, и вот уже трейлер проваливается куда-то за спину, бетонная стенка смещается, смолкает пулемет, а пикап со звериной яростью вновь овладевает дорогой.
Я поворачиваюсь назад. Трейлеры истошно гудят, но, безнадежно уменьшаясь, исчезают за широким изгибом шоссе.
Бесцветное лицо Ярека покрыто алыми пятнами.
- Олэк...
- Ничего, Яр, минут через двадцать доедем.
- Не до госпиталь?
Кто знает? Только что был упущен хороший шанс.
- Роб, ты когда последний раз был в госпитале?
- Позавчера.
- Что ты там делал?
- Они предписание получили перемонтировать новые щиты электропитания. Кривой Билл все стандарты нарушил.
Что же представляет из себя этот Кривой Билл, если Роб выступает в роли защитника стандартов?!
Ярек дотрагивается до моего плеча:
- Что он муви?
- Говорит, что пожалуется в полицию на водителя трейлера, занявшего левую полосу.
- Он сумасшедший?
- У него есть справка судмедэксперта, что здоров.
- Он, я думаю, ее покупил.
- В каком-то смысле, Яр, мы все живем по подложным справкам.
- Я не разумем, что ты мувешь. Если бы я так водил машину, Гражинка бы меня убивала.
- Вполне возможно, она тебя когда-нибудь убьет как раз за то, что ты не водишь так машину.
- Нет. Она эфрейд быстро ехать.
- Я в этом не уверен, Яр.
Но Ярек не слышит моих слов. Взгляд его не отрывается от фольксвагена, горбатым жуком ползущего впереди нас.
Однако пикап уже покидает шоссе и, свернув на восток, трясется по рытвинам лесной дороги, разбрасывая во все стороны комья бурой грязи.
- Роб, ты не можешь сбавить скорость?! Раки разбегутся, увидев нас такими чумазыми.
- Я спешу, потому что Фрэнки перенервничал.
Лес редеет. В просветы между деревьев видна темная, похожая на невскую, вода. Пикап, каким-то невероятным образом вписавшись в узкую тропинку, переваливает через пологий холм, выскакивает на бугристую поляну и останавливается как вкопанный.

В двух шагах от нас, на сложенной вчетверо непромокаемой подстилке, лежит перенервничавший Фрэнк Анжелини. Лицо его покрыто развернутой "Торонто сан". Сразу за ним, на отполированном ветрами пне, в синем пиджаке, кремовых брюках и модельных вишневых туфлях сидит Крис Стефанидис, при нашем появлении отложивший в сторону газетные страницы. А уже подальше, за спиной Криса, дремлет, пристроившись к немолодой застоявшейся сосне, обляпанный грязью хандай.
- Роб, как это всё понимать?
- Что-то случилось с Фрэнки. Нас не было, и вызвали Криса.
- Кто его вызвал?
- Сейчас узнаем.
Мы покидаем присмиревший пикап, а Крис вскакивает с пня и спешит нам навстречу.
- Роб, ты же меня знаешь, я примчался как лев и чуть не сошел с ума. Представляешь, никого нет, кроме Фрэнки, лежащего под кустом.
- Он дышит?
- Кто?
- Фрэнки.
- Думаешь, он мог задохнуться под этой газетой? Роб, ты же меня знаешь, но я не укрыл его всей "Торонто сан". Страницы объявлений оставил себе почитать, а спортивный раздел ещё в Дандасе отдал Джеффу. Джефф набросился на него как лев. Он просил передать тебе, Ал, что "Лифс" и в этом году не выиграют кубок. Они купили не того шведа, на которого вы с ним рассчитывали.
- Джефф прав. Как могут выиграть кубок люди, неспособные отличить одного шведа от другого.
- Да, Ал. Торговлей должен заниматься тот, кто без накладных распознает товар. Это тебе Христо говорит, положа руку на сердце.
Хмуро выслушав новости про неведомого шведа, Роб сгибается в три погибели, бережно снимает с лица Фрэнка газету и почти касается своим ухом его губ.
Выездная сессия дурдома. Вот поляна, на которой неизвестно в чем, неизвестно на чем, я должен варить несуществующих раков, которых скончавшийся Фрэнк собрал в невидимом ручье.
Вот потерянно бредет через поляну на звук воды, журчащей где-то за кособоким бугром, Ярек. Ему повезло, он не понимает сути происходящего.
А вот и Крис, примчавшийся как лев, очевидно, только для того, чтобы возложить газету на тело Фрэнка.
- Ал, ты же меня знаешь, но я не понимаю, почему Роб так расстроился из-за газеты. Мне просто не хотелось, чтобы Фрэнки покусали комары. Среди них теперь есть очень опасные. Они прилетели из Египта.
Комары! Это слово возвращает меня к действительности. Я прислушиваюсь и приглядываюсь. Нет, не слышно омерзительного писка кровососов и не видно роящейся мошкары. Почему? Рядом река, рядом ручей, рядом кустарник. Похоже, что не только парни из Гринберри сегодня отсутствуют. Райское место. Я совсем не против того, чтобы здесь поселиться. Бог послал нам неизвестное количество граппы, сорок восемь бутылок пива, шесть бутылок вина, тонну соли, дюжину пакетиков со специями, лук, чеснок, укроп и Криса. Пару дней можно будет продержаться. Потом подъедут Люси с кастрюлькой спагетти и Гражина с миской вареников, а к тому времени из камней потечет водка и осетры войдут в Черную.
Здесь по крайней мере не зазвонит телефон, не обожжет колено сковорода, и яичница не соскользнет на пол.
Надо уговорить Роба остаться в этом раю навсегда. Без него в апреле некому будет гоняться за волками.
- Алекс, он дышит. Думаю, что ничего страшного не случилось.
- Слава Всевышнему! Я, Роб, просто остолбенел от ужаса. Думал, что плененные раки восстали, убили поработителя, уложили его тело на непромокаемую подстилку, вызвали по спутниковой связи Криса, а сами отправились громить Гринберри, как и положено всем тем, кто обрел свободу и независимость.
- А при чем тут Гринберри?
Упоминание этого города пришлось Робу явно не по вкусу. Он даже отворачивается, и в поле его зрения попадает маячащий на бугре Ярек.
- А этот твой поляк трусоват.
- Он не трусоват, Роб. Он просто нормальный человек, который еще не устал жить и который ехал сюда не для того, чтобы пасть смертью храбрых, а всего лишь поесть на природе раков. К сожалению, как я понимаю, несуществующих.
Крис, закуривающий сигарету, поперхнулся, закашлялся и засипел:
- Ал, ты же меня знаешь, но ты не прав. Раки есть, миллионы раков. Я их видел собственными глазами.
- Где? В "Торонто сан"?
- Вон там, Ал...
Он показывает на Ярека. А Ярек, полагая, что все теперь разглядывают его, машет рукой и кричит:
- Олэк, ходж до мне!
Внезапный этот крик будит Анжелини. Фрэнк садится на своей подстилке, обводит нас изнывающим взглядом мученика и молча закуривает. Весь Фрэнк - это одна сплошная скорбь от разочарования и усталости.
Зато ободренный его успешным воскрешением Роб настроен добродушно:
- Фрэнки, почему ты не собрал раков?
- Во что?
Мессия легонько пинает носком сапога подстилку.
- Ты мог сложить их на эту штуку.
- А на чем бы я спал?
Это не ответ, это удар ниже пояса. Из тех, что сбивают дыхание любому МакДугалу. На всей поляне нет ни одного предмета, который мог бы послужить кроватью для Фрэнка. Крис чуть не сворачивает себе шею, крутя головой во все стороны:
- Ты же меня знаешь, Роб, но Фрэнки говорит чистую правду. Это так же верно, как то, что меня зовут Христо Стефанидис, и что нет никакого Стамбула, а был, есть и будет Константинополь. Можешь быть уверен как лев.
- Как это нет Стамбула? Я видел карту у Рика в школе. На ней недалеко от Африки написано "Стамбул".
- Роб, ты же меня знаешь, но это написали турки. Им нельзя верить. Они все время лгут. Их надо разоблачать.
- Там было написано по-английски.
- Конечно, по-английски. Кто бы им поверил, напиши они по-турецки?! Люди думают, что это англичане написали, и поэтому верят. До многих ведь не доходит, что турки манипулируют англичанами.
- Турки манипулируют англичанами?! Ты не знаешь англичан, Крис. Алекс их хорошо знает. Это они манипулируют турками. Кого, вообще, волнуют твои траханные турки?!
- Ал приехал из России, он знает меня и знает турок лучше, чем твоих вшивых англичан. А ты не знаешь, но я тебе открою глаза как льву.
Я не могу идти к Яреку и наконец увидеть мифических раков. У меня перед носом назревает катастрофа столкновения цивилизаций, а появление льва с открытыми глазами на юге Онтарио грозит непредсказуемыми экологическими последствиями.
- Нет, Крис, ты не будешь сейчас открывать глаза Робу, потому что я первым занял очередь на эту операцию. Я хочу знать, как, почему и зачем ты сюда явился, помимо того, чтобы спасти Фрэнки от египетских комаров.
Последние мои слова полностью меняют выражение лица Фрэнка. Наконец-то прозвучало что-то разумное и стоящее интереса от абсолютно безнадежных людей, которые его окружают. Не выпуская сигареты из плотно сжатых губ, он подходит и становится рядом со мной.
В интонации Криса начинает ощущаться значимость:
- Ал, ты же меня знаешь, но я тебе все объясню. Том просил меня выяснить условия договора между цыганом-скрипачом и венгерским рестораном на улице Джона Гамильтона.
- И ты за этим сюда явился?
- Нет, за этим я вчера явился к Ласло. Понимаешь, цыган играет в "Будапеште" каждую пятницу и субботу. В пятницу он делает тонны денег, а в субботу - так себе. С Ласло у них контракта нет, ресторан только предоставляет ему возможность играть. Все, что скрипач имеет - наличные с посетителей. Это хорошие деньги, Ал, и никаких налогов. Ты же меня знаешь.
- Уже не знаю.
- Ал, не говори так. Наверняка ведь помнишь этого цыгана. Ты был когда-нибудь у Ласло в пятницу вечером?
- Был.
- Ну вот видишь! Цыган играл для тебя?
- Играл.
- Что он играл и сколько времени?
- Минут пятнадцать играл. Что-то вроде попурри из русских песен. К чему ты клонишь?
- Ал, ты же меня знаешь. Сейчас все поймешь. Сколько он с тебя получил?
- Двадцатник. Тебе осталось жить считаные мгновения.
- Двадцатник за пятнадцать минут, как льву. Если бы вас было двое, вы бы ему кинули тридцать, а втроем - как минимум, пятьдесят баксов. За те же пятнадцать минут.
Мы с Нико ему вдвоем пятьдесят отстегнули, когда он нам греческие песни играл.
- Роб, возьми этого человека, отнеси туда, где живут миллионы членистоногих, и брось его им на откорм. Мы обещали привезти Гражине огромных раков.
Роб опускает на Криса взгляд голливудского ковбоя, который вынужден пристрелить лошадь, сломавшую ногу.
- Роб, ты же меня знаешь, но я не понимаю Ала. Просит, чтобы ему все объяснили, а сам сходит с ума после каждого моего слова.
- Алекс хочет выяснить, как ты сюда попал. Он не бизнесмен, поэтому ничего не понимает в цыганах.
- Роб, здесь не надо быть бизнесменом. Это я, Христо, тебе говорю. Когда цыган играет по пятницам, ресторан битком набит. Ласло процветает. Он бы каждый день радовался цыгану. Но в субботу два хоккейных матча. В одном всегда Торонто участвует. Мы в Канаде живем. В центре Гамильтона полно спортивных баров. Народ не идет к Ласло. Они с цыганом меньше зарабатывают.
- Алекс, мне кажется, Крис правильно рассуждает.
- О чем?
- О цыганах. В субботу народ в спортивные бары идет, игру посмотреть, Дона Черри послушать.
Крис в порыве предпринимательской солидарности обнимает Роба за талию.
- Роб, ты же меня знаешь, и ты прав как лев. Но это в центре Гамильтона. А в Дандасе? Сколько спортивных баров в Дандасе?
Роб беззвучно шевелит губами и загибает пальцы сначала на одной, а потом на другой руке.
- Один. Возле украинской лавки.
- Один! Значит, в субботу народ все равно пойдет к Тому, и пойдет он к нему не с пустыми карманами. Вот видишь, Ал, теперь тебе все ясно.
- Роб, ты будешь его топить или раки подохнут с голода?!
- Я не понимаю, Роб, что случится плохого, если Том заработает пару долларов. Мы все в этом заинтересованы. Представляешь, каково нам будет, если он понесет убытки и продаст таверну?!
- Да, Алекс, я согласен с Крисом. Вспомни, что было до того, как Том выкупил дело у Рябого Ларри.
Я помню Ларри, его покрытое шрамами от выдавленных прыщей лицо и вечно грязный фартук. Он ненавидел каждого, кто не пил темное ирландское пиво.
- Что было? Ларри сыпал мне лед в водку, хотя я тысячу раз просил его этого не делать.
- Вот именно, Алекс. А помнишь, какими длинными и темными были зимы? Ветер постоянно дул прямо в лицо.
- Весь декабрь шли ледяные дожди, весь январь падал снег, весь февраль мели метели. Ты же меня знаешь, Ал, но я тогда отморозил себе кончики ушей и мучался как лев.
Роб кладет свою гренадерскую ручищу на картинно расправленные плечи Криса, и они теперь представляют собой скульптурную группу товарищей по оружию. Причем товарищи эти смотрят на меня с единодушным осуждением.
- Летом невозможно было дышать со Дня Виктории до Дня Труда. Я потратил восемнадцать сотен на центральный кондиционер. Иначе моя постель не просыхала от пота.
- Вы хотите сказать, что покупка Томом таверны изменила климат в Южном Онтарио?
Роб утверждающе мычит, а Крис разводит руками так, чтобы мне стало совершенно ясно - с фактами не спорят, их принимают такими, какие они есть.
- Ал, если ты не веришь нам с Робом, спроси у Джеффа.
- Джефф тоже что-нибудь отморозил, и поэтому до сих пор не готов жениться?
- У тебя устаревшие сведения, Ал. Это Христо тебе говорит. С тех пор, как Том купил таверну, дела Джеффа пошли в гору. При Ларри, когда Джефф звонил клиентам и предлагал обсудить их финансовое положение, все принимали его за мошенника, желающего обчистить чужие карманы. Сейчас все знают, что Джефф Таккер - славный малый, помогающий людям зарабатывать на вкладах. Джефф теперь состоятельный парень, и Валери почти его женила.
- Почему только почти?
- Ал, ты же меня знаешь, но я храню тайны как лев. Поэтому говорю только то, что мне доподлинно известно. Ты помнишь Аду, блондинку из Литвы? Ту, что умудрилась приехать по американской визе, не имея никаких канадских бумаг? Вы еще любили с ней поболтать на своем языке? У нее было всё, что требуется от женщины, и она не очень умничала. Валери помогала ей устроиться. Мы могли бы гульнуть на свадьбе, после которой Джеффа ждала масса удовольствий, а девушка получила бы документы. Однако Таккер решил подождать годик, чтобы окончательно встать на ноги. Аду понесло зачем-то в Буффало, на обратном пути выяснилось, что виза просрочена, и американцы депортировали её в Литву.
Вот такое веселенькое дельце, Ал, и я скажу тебе, что Валери от этого веселья до сих пор отойти не может.
Роб сочувственно хлопает Криса по спине и умудренно покачивает головой:
- Шансы используют или теряют.
Вчера она сказала: "Все уже сложилось, исторически. Раз нам не было дано шансов в прошлом, значит, их уже не может быть в будущем". Неужели усатый пижон обнаружил свой шанс, как только явился на свет в палате родильного дома где-нибудь в Коломне или Подольске? Я-то точно в свое время на Петроградской стороне в городе трех революций ничего не обнаружил.
- А что делать, Роб, если шансов нет?
- Такого не бывает. Ты, Алекс, всегда унылый, потому что не веришь в шансы. Тот, кто не верит в шансы, проигрывает драку до того, как в нее вступает.
- Кому?
Кому же я проигрываю драку? Тусклому умнику, из тех, что ложатся в постель к жене только для того, чтобы повернуться на правый бок и уснуть? Абсурд.
Ей? Женщины перестают привлекать меня, если мое присутствие делает их несчастными и запуганными. Какая там может быть драка?!
Себе? Интересно, премудрый Роб когда-нибудь побеждал себя?
- Я не знаю, кому. Но кому-нибудь обязательно проиграешь, несмотря на свою злость.
- Хорошо, Роб, проиграю и тебе пожалуюсь. Заступишься?
- Ты не пожалуешься. Пустой разговор. Давай раками заниматься.
- Нет, Роб, раками я не буду заниматься до тех пор, пока ты не выяснишь у этого человека, что его сюда привело. Точка.
Фрэнк, который давно уже изнывал от никчемности всего происходящего, вновь оживает и пристрастно разглядывает Криса. Роб почти осуждает нас.
- Алекс, что ты хочешь узнать?
- А ты не хочешь?
- Нет, потому что я знаю.
- Ты знаешь?! Тогда расскажи.
- Что ты сказал Тому, когда пошел платить за выпивку?
- Что ты меня везешь на обетованную землю у Каменного ручья, побаловаться раками.
- Ну вот, когда Крис принес хорошие вести о цыгане, Том ему посоветовал тоже поехать сюда и поесть с нами раков. Так ведь было, Крис?
Знаменитые маслины греческих глаз просто тонут в глубинах недоумения.
- Так это Ал помянул Обетованную землю! Христо никого не вводит в заблуждение, но Том мне ничего не говорил.
Роб с подозрением щурится на нас с Фрэнком.
- Кто ему сказал?
- Роб, ты смотришь в сторону северо-востока, а должен смотреть на юго-запад.
Гренадерская ручища вновь ложится на плечи Криса. Но теперь в этом жесте присутствует ультиматум и отсутствуют всякие сантименты.
- Почему Том тебе ничего не сказал?
- Ты меня знаешь, Роб, но я все узнал по секрету от Тома.
- Где?
- Я честен как лев. У Тома забарахлил насос, и он не мог разливать пиво. Ему пришлось пойти в подвал.
- У него же три насоса для разных бочек.
- Забарахлил один. Он не мог налить пиво Джеффу.
- Джефф пьет "Лабатт". Этот насос у Тома постоянно хандрит. Его надо переключить на тоник. Пиво заказывают гораздо чаще.
- Ты меня знаешь, Роб, но я с тобой согласен. Тоник идет с джином. Джин пьют, в основном, пожилые англичанки и голландки. Их не так много бывает у Тома. А тем временем я бы раздобыл по дешевке новый насос. Ты же знаешь меня, Роб.
- Да, правильно. Но голландский джин хоть пить можно. Английский годится только на травлю насекомых.
- Так же, как и вонючая турецкая ракия. Ал знает, он ее не пьет.
Голос Роба пропитан надеждой:
- Алекс, ты ведь не пьешь английский джин?
- Роб, спроси у человека, которого ты обнимаешь, кто по секрету от Тома его сюда послал?
- Крис, скажи наконец Алексу, кто тебя послал. Иначе мы не поедим раков. Он все время будет отвлекать нас.
- Ты же меня знаешь, Роб, но не волнуйся, я ему все сейчас объясню как льву.
Он подходит вплотную, надеясь, что сокращение расстояния усилит мои способности к восприятию. Однако Фрэнк стоит со мной плечом к плечу, давая понять, что не намерен упустить из объяснения льву ни единого звука.
Крис доверительно касается одной рукой моего локтя, второй - локтя Фрэнка и осваивает драматическую тональность:
- Вы оба меня знаете. Слова Христо не нуждаются в заверении нотариуса. Слова Христо - это уже заверение. Когда Том спустился в подвал, Валери позвала меня на кухню и закрыла дверь.
- Как же ты выжил?!
Фрэнк ударяет меня кулаком в бок
- Алекс, молчи, а то мы ничего не узнаем.
Что рассчитывает узнать Фрэнк, мне не понятно, но хрипит его бас убедительно. Я подбадриваю Криса:
- Итак, тебя, воспользовавшись отсутствием Тома, заманили на кухню и закрыли дверь. Что же было дальше?
- А дальше Валери спросила : "Известно ли тебе на Каменном ручье заведение под названием "Обетованная земля", где женщины танцуют голыми?"
Я вижу, как стискивает зубы, чтобы у него не отвалилась нижняя челюсть, Роберт МакДугал. Я вижу, как сигарета обжигает губы забывшего вынуть руки из карманов Фрэнка Анжелино.
Я сквозь пять тысяч лет вижу, как наивный Искуситель пытается облапошить Еву, в результате чего становится гадом ползучим, а она - женщиной.
Вчера совсем тихий, еле слышный голос произнес в трубку: "К сожалению, ты видишь во мне только женщину". Кого же я должен в ней видеть? Кого видел в ней сизым московским утром, лежа в студенческой постели и уверенными мужскими пальцами лаская льняные волосы, усатый улыбчивый гость? Кого видел он в ней каждый раз, когда, гонимый приступом желания, возвращался в ночное общежитие на узкую панцирную кровать?
Это потом, оформив с помощью Отдела записей актов гражданского состояния свой брак на Небесах, сбрив усы и набрав вес, он, как водится, перестал видеть в ней женщину.
Теперь её долгие вечера заполняют одолженные у парикмахерши романы про любовь и привязчивый фокстерьер. Вот эти-то вечера она и защищает от меня. Вот этим-то вечерам я и грожу разрушениями.
- Ну и что же ты ей ответил, Крис?
- Ал, я напрягся как лев, но ни одного стрип-клуба, ни одного стрип-бара под названием "Обетованная земля" не вспомнил. Зато вспомнил, что есть ручей в двух милях от разрушенной дамбы, который называется Каменным. Ты же меня знаешь, Ал. Я не мог не вспомнить.
- Да, я знаю тебя, ты не мог не вспомнить и не сказать Валери.
- Ал, тебе все известно. Ты как будто был с нами на кухне.
- Мы не поместились бы там втроем. И что же Валери?
- Спросила, чем я сегодня собираюсь заниматься. Я-то думал вечерком свести Тома с цыганом.
- У тебя были благопристойнейшие планы. Кто-нибудь помешал?
- Валери решила, что на цыгана у нас еще хватит времени. Она хотела, чтобы я отдохнул - поехал на Каменный ручей и побаловался с вами раками. Такой случай редко выпадает. "Том, конечно, может рассердиться, - сказала она,- но ему об этом совершенно незачем знать".
- Роб, я передаю Христофороса Стефанидиса, агента Валери Голонковой, проникшего с целью шпионажа на территории, находящиеся под нашей юрисдикцией, непосредственно в твои руки. Теперь ты можешь один на один выяснять с ним англо-турецкие отношения.
- Ал, ты же меня знаешь, но я последний раз ел раков, когда служил в армии. Мы располагались в Македонии, и временами случался хороший улов. Но такого, как здесь, я не мог себе даже представить.
- Я думаю, Роб, что, учитывая боевые заслуги Криса, мы накормим его раками, но в целях полного удовлетворения Валери он должен будет танцевать перед нами голым.
Фрэнк одобрительно хрюкает и занимает место в партере, усевшись на пень. Однако лицо Роба кривится, как оно кривилось от запахов в "Старопольских деликатесах":
- Алекс, достаточно будет того, что он снимет туфли и закатает по колено брюки. В ручье не так много воды. Ему не обязательно раздеваться догола. Я выдам ведра для раков Фрэнки, Крису и этому. А ты поможешь мне разгружать пикап. Там есть тяжелые вещи.
Я ликую. Только что сам мессия признал физическое превосходство русского над итальянцем, греком и поляком. Не кого попало, а именно русского назначил он свом заместителем по поднятию тяжестей. Завистливый грек, конечно же, не может с этим справедливым решением смириться.
- Ты меня знаешь, Роб, но если я сниму туфли, мне придется босиком идти в ручей, а там раки.
- Поэтому я тебе и советую разуться. Кто в таких туфлях раков собирает?! Надо носить удобную обувь, как эта.
Роб поочередно выставляет на обозрение свои ноги, обутые в резиновые сапожища, действительно очень удобные для того, чтобы перейти вброд Атлантику и потрясти воображение измельчавших европейцев.
Криса при виде великолепия этих сапог начинает распирать коммерческий энтузиазм.
- Я обязательно достану что-либо подобное. У меня есть на примете пара адресов в Ньюфаундленде, где можно навести справки и закупить целую партию.
- Не тяни время, потому что твои туфли ни на что не годятся.
Роб вышагивает к пикапу, а мы мельтешим за ним следом, изображая из себя свиту Петра Великого.

Развязывать пеньковые веревки, которыми пятнистое полотнище крепится к бортам пикапа, не входит в обязанности заместителя мессии и, уж тем более, сборщиков раков. С узлами, затянутыми Робом МакДугалом, не переломав себе пальцы, может справиться только Роб МакДугал. Поэтому мрачный Фрэнк равнодушно курит в стороне, Крис бестолково суетится, взобравшись на подножку кабины, а я, стоя у бортика, гадаю, во сколько же рядов расставлены в кузове ведра с солью.
Наконец мессия скатывает полотнище в рулон, и способность издавать членораздельные звуки, соблазненная пылкостью грека, покидает меня, чтобы поселиться у Криса.
- Я догадался, Роб, что задержало тебя и Ала. По дороге сюда вы сгоняли на блошиный рынок и скупили все это. Я восхищен как лев.
- Мы не доехали до рынка несколько кварталов. Нам надо было в "Старопольские деликатесы".
- Роб, ты знаешь меня, но ты смеешься над Христо. Вы не могли все это приобрести в "Старопольских деликатесах".
Какие там деликатесы! В кузове пикапа, переложенные деревянными брусьями, плотно и надежно прихваченные ремнями, располагались:
железная бочка, которую еще до Великой депрессии кто-то пытался покрасить в голубой цвет;
три старорежимных котла, помнивших, как дореволюционные петербуржские прачки кипятили постельное белье благородных господ;
три эмалированных таза моей бабушки, готовившей брусничное варенье на кухне коммунальной ленинградской квартиры;
ржавый, высотой с человеческий рост, увенчанный вентилем на закругленной макушке газовый баллон;
две гигантские помятые лейки, наверняка принадлежавшие когда-то британским колонизаторам, поливавшим баобабы в Африке;
невиданных размеров, изрытая оспой отбитой эмали и лишенная ножек четырехкомфорочная газовая плита;
четыре метровой длины трубы из нержавеющей, но покрывшейся темными пятнами стали;
полдюжины двенадцатилитровых пластмассовых ведер;
разобранный на части деревянный стол, вокруг которого без тесноты и давки могли бы раположиться десятка полтора пирующих обжор;
три складных стула, обтянутых выгоревшим, полудюймовой толщины брезентом;
обитый полосами меди дубовый сундук с амбарным замком, рассчитанный на самые алчные вожделения капитана Флинта, и...
картонная коробочка с солью крупного помола стоимостью один доллар девятнадцать центов без скидки при распродаже.
Крис, видимо пытаясь выявить связь между бочкой и польской кулинарией, стучит по железу костяшками пальцев, прислушивается, принюхивается, забегает с другой стороны, вновь стучит, а ко мне тем временем постепенно возвращается дар речи:
- Роб, ты ведь не хочешь сказать, что, заехав домой за пачкой соли, обнаружил все, как выражается Крис, "это" в своем кухонном шкафчике и по рассеянности прихватил с собой. Ты ведь хочешь честно признаться, что ограбил городскую свалку. Когда и зачем ты это сделал?
Теперь мы обречены, как разбойники, скрываться в дремучих лесах. Королевская конная полиция наверняка уже рыщет по всем дорогам Онтарио в поисках пропавшего имущества. Ты ведь знаешь, что содержимое свалок является государственной собственностью.
- А в чем бы ты варил раков?
Роб откидывает задний бортик кузова, и теперь даже Фрэнк может видеть наши сокровища. На него они не производят никакого впечатления. Он вминает окурок носком кроссовки в мох и равнодушно хрипит:
- Такими вещами, Алекс, у Роба гараж битком набит.
- Роб, зачем ты битком набил свой гараж такими вещами?
- Потому что пикап в нем все равно не помещается.
Фрэнк, подавая признаки интереса, укоризненно кивает:
- Я, Алекс, говорил ему, что этот пикап в ворота его гаража не войдет. Он все равно купил. Люси его поддерживала, как будто что-то в машинах понимает.
- Зато смотри, какой она мне фонарь подарила.
Роб открывает дверь кабины и выуживает из-под сиденья фонарь с магнитным основанием.
- Видишь, во все стороны направлять можно, и рук не занимает.
Он любуется фонарем, потом неожиданно ложится на землю и ползет под пикап.
- Ты куда?
- Хочу осмотреть повреждения от гравия.
- Ты не мог бы это сделать позднее?
- Потом я наемся раков.
- Ты боишься, что они откажутся лезть с тобой под машину?
Но Роб меня уже не слушает. Из-под носа пикапа торчит только пара его достойных зависти резиновых сапог.
Полюбовавшись несколько секунд на эти сапоги, Крис подходит ко мне, доверительно касается моего плеча и понижает голос:
- Ал, ты же меня знаешь, но я не могу догадаться, что в этой бочке. Как ты думаешь?
- Думаю, что там авиационное топливо.
- Мне это не пришло в голову. Роб собирается купить себе самолет? Я поражен как лев.
- Вряд ли. Единственный самолет, который устроил бы МакДугала, - это стратегический бомбардировщик. А частное владение стратегическими бомбардировщиками запрещено городским управлением Гамильтона.
- Тогда зачем ему топливо?
- Думаю, что речь идет о возобновлении Второй мировой войны. Американцы намерены бомбить Гамбург и планируют производить дозаправку "летающих крепостей" на нашей поляне. Ты ведь читал сегодняшнюю газету. Там ничего об этом не сказано?
- Нет, Ал, ты же меня знаешь. Я бы немедленно поставил тебя в известность.
- Возможно, новости были на тех страницах, которыми укрывался Фрэнки.
- Ал, такие сведения не могли пройти мимо меня. Нико не спускает глаз с политики как лев. У него в гостиной над камином висит портрет Черчилля.
- Но если война возобновилась в тот момент, когда вы с Валери заперлись на кухне, Нико просто не мог до тебя добраться.
Крис достает из бокового кармана пиджака мобильник и подносит его к моим глазам.
- Когда вершится большая политика, никакие двери не остановят Нико. Ты же меня знаешь, Ал.
- Ну, если Нико и Черчиллю ничего не известно, тогда я не знаю, что в этой бочке. Спроси у Фрэнки.
Оставив в покое мое плечо и еще раз полюбовавшись на торчащие из-под машины сапоги, Крис преисполненными конфиденциальностью шагами подходит к Фрэнку и что-то шепчет ему на ухо. Фрэнк недовольно прочищает ухо пальцем, но все же басит в ответ:
- Вода, наверное.
- Ал, ты слышал, Фрэнки говорит, что там вода.
- Почему бы и нет?! Роб, вероятно, заказал бочку святой воды из спецколодца константинопольской патриархии, чтобы окропить эту поляну как наше постоянное место жительства.
- Ты же меня знаешь, Ал, но мы действительно можем здесь чудесно устроиться. У нас есть стол, стулья и кухонная утварь. Всё - как в раю. Ты согласен со мной?
- Абсолютно. Том в целях улучшения климата откроет на берегу ручья таверну, цыган будет играть на скрипке песни народов мира, а Валери плясать голой вокруг пня.
Крис быстро поворачивается и жадно осматривает пень. Но ничего похожего на Валери не обнаруживает.
- Ты, оказывается, шутник, Ал! Нико мне говорил, что русские - большие шутники.
- Да, этого у нас не отнимешь. Однако пора, Крис, за дела приниматься. Роб, видимо, из-под машины уже не вернется. Вот вам шесть ведер - для тебя, Фрэнки и Ярека. Отправляйтесь собирать раков, а я начинаю разгрузку кухонной утвари.
- Его зовут Ярек?
- Да, а что?
- Роб его называл Этот.
- Роб пока не освоил польские имена. Но ему предстоят занятия с очень хорошим преподавателем.

Фрэнк курит, игнорируя появление ведер, а на мой неуступчивый взгляд отвечает взглядом, которым истинный поклонник Девы Марии просто обязан отвечать христопродавцу. Но в конце концов он наклоняется и с неимоверным усилием отрывает от земли два пустых пластмассовых ведра. Неровной походкой, заплетаясь нога за ногу, рискуя всякую минуту пасть под непосильной ношей, Фрэнк Анжелини отправляется в дальний поход к берегу ручья. Крис снимает пиджак, бросает его на сиденье в кабину пикапа, подхватывает четыре ведра и со словами: "Ал, ты же меня знаешь, считай, что раки уже варятся" быстрыми шагами делового человека, для которого время - деньги, а потому он не имеет ни того ни другого, удаляется, обгоняет переутомленного Фрэнка, и уже через несколько секунд оказывается рядом с Яреком.
Я сбрасываю на траву крестовины и брусья стола, стулья, котлы, тазики, лейки, трубы. Потом с некоторым усилием, осторожно выгружаю сосновую столешницу и газовую плиту. Абсурдность происходящего раздражает.
Остаются баллон, бочка и сундук. Бочку оставляю в покое, все же надеясь, что она не имеет к нам отношения. Еще более загадочный сундук пытаюсь сдвинуть с места, но прихожу к выводу, что Роб приболтил его, опасаясь карибских пиратов, способных спереть такую вместительную сокровищницу. Баллон пододвигаю к заднему краю кузова и начинаю осторожно стаскивать вниз. В этот самый момент из своего небытия под пикапом возвращается вполне живой и здоровый Роб.
- Отличный фонарь. Очень удобно работать под машиной.
- Много ранений высветил?
- Нет, пустяки.
Он берет баллон, рывком укладывет его себе на плечо, осматривает поляну и победоносно марширует в направлении пня. Я волоку следом за ним пару котлов.
- Роб, почему ты хочешь перетащить все сюда?
- Нам нужен этот пень. На нем будет сидеть Фрэнки.
- Зачем?
- Я привез только три стула. Один для тебя, второй для Криса, а третий для меня.
Отдаленный приступ злости начинает шуметь в моих ушах.
- Нас пятеро, Роб. Свой стул я уступаю Яреку.
Роб круто разворачивается, идет к машине, залезает в кузов, поднимает сундук и спрыгивает с ним на землю. Господи, никаких болтов, никаких пиратов! Я просто не способен передвигать сундуки гигантов.
- Что у тебя в этом хранилище?
- Инструменты. Я их всегда вожу с собой.
- Зачем они тебе сейчас? Ты хочешь отремонтировать какое-нибудь дерево?
- Я буду сидеть на сундуке. Он прочный и удобный.
Мне нечего сказать, и злость от этого только усиливается. Переношу тазики, лейки, крестовины. Роб прикрепляет трубы к плите и ставит ее на ноги.
- Алекс, подключи баллон, а я буду стол собирать.
Клинья, скрепляющие части стола, он загоняет в пазы ударами ладони, и вот уже почти все готово. Мне остается только почистить лук и чеснок, а Роб тем временем натаскает лейками воду в котлы, стоящие на плите.
- Роб, ты принесешь воду?
Он кивает, отправляется к пикапу и начинает возиться с краном, приваренным к бочке.
- Алекс, тащи сюда лейки, я отойти не могу.
- Ты хочешь сказать, что привез в этой бочке воду, чтобы варить раков?!
- Да, в нее вмещается больше двухсот литров.
Затихающий шум в ушах вновь нарастает. Этот человек издевается надо мной. А если он мессия, то надо мной издевается сам Господь. Так оно и есть, именно так оно и есть. Я, Бергман Александр Львович, оставил могилу отца на Преображенском кладбище в Ленинграде и свое отчество в отобранном ОВИРом паспорте, чтобы превратиться в ничтожество, над которым может измываться каждая женщина, каждый мужчина, каждый идиот, переросший колокольню и позаимствовавший мозги у новорожденного цыпленка. Все, хватит. Всего хватит.
- Скажи мне, Роб, откуда берет начало Каменный ручей?
- Из родников у минонитских ферм.
- Значит в нем течет родниковая вода, за бутылку которой я опускаю в автомат на двадцать пять центов больше, чем за стакан кофе. Зачем ты привез сюда водопроводную воду из отстойников озера, расположенных рядом с двумя сталелитейными комбинатами?
- Вода в ручье нефильтрованная. От нее может быть расстройство желудка.
- Кто тебе это сказал, турки или англичане?
- При чем тут турки с англичанами? Тот парень в тюрбане был из Пенджаба.
- Роб, я три года работал у Прана. Кроме меня и Джимми Тейлора там все были парнями из Пенджаба. Ни один из них за эти три года не порекомендовал мне возить с собой везде и повсюду четверть тонны водопроводной воды. Из всех сикхов ты выбрал единственного себе подобного. Он в тюрбане и ты в килте составили бы замечательную пару.
Роб поднимает на меня многопудовый взгляд, а температура его голоса опускается ниже нуля по Цельсию:
- Люди Прана не торгуют фильтрами, поэтому ничего в воде не понимают.
- Значит это торговец фильтрами сказал тебе, что нельзя пользоваться нефильтрованной родниковой водой, и ты поверил?
- Он подкрепил свои слова химическими опытами.
- Химическими опытами?! Где же они проводились?
- У меня на кухне. Сначала Радж налил в стакан воду из-под крана, а потом высыпал в нее пакетик белого порошка. Вода стала желтой, как чай. Тогда он установил на кран фильтр, снова налил воду и высыпал в нее порошок из другого пакетика. Вода осталась прозрачной. Я купил у него фильтры для всех кранов в доме. Теперь у меня из любого крана течет фильтрованная вода.
- А кроликов за уши он из своего тюрбана не вытаскивал? Очень жаль. Ты бы мог купить у него тюрбан и всю жизнь питаться бесплатным рагу. У идиотизма даже твоего размера должен быть предел.
Грозящие бедой тучи сгущаются над серо-зелеными озерами.
- Алекс, я не люблю, когда со мной так разговаривают.
- Сообщи это тем, кого волнует, что ты любишь.
Роб расправляет грудь и делает шаг вперед.
- Ты из-за Гражины бесишься!
- К тебе что, бородатая Гражина в тюрбане приходила порошок по стаканам рассыпать?! А если нет, то зачем ее упоминаешь?! Не будь бабой, МакДугал!
На тяжеленных кулачищах вздуваются жилы. Ну, что же ты медлишь, Роберт Арчибальд?! Еще один шаг, еще одно движение, и я повисну на твоей глотке так, что тебе придется переломать мне все кости, прежде чем сможешь сделать свой следующий вдох. Ну же, ну, бесстрашный МагДугал! Разве это не ты схватился на Гуроне с негром-тяжеловесом, зарабатывающим свой хлеб кулаками на ринге?! Только просверливший небеса визг Люси и ее вцепившиеся в твою шевелюру ручки позволили тяжеловесу выбраться живым из этих вот напрягшихся от нетерпения лап. Что же ты сдерживаешь биение сердца, стук в висках, подрагивание мышц?! Что же ты трусишь?! Ты трусишь! Ты трусишь!
Роб плюет мне под ноги, и я вкладываю весь свой вес в хук правой, столько раз выручавший меня на путях и беспутьях нашего несовершенного мира.
Но сегодня не мой день. Инстинктивно опасаясь оказаться в медвежьих объятиях противника, я наношу удар слишком рано, не сократив достаточно дистанцию. Кулак безнадежно скользит вдоль массивного подбородка, и МакДугал попросту отшвыривает меня в сторону. Я падаю на спину метрах в трех от него. Рука отчаянно пытается нащупать какой-нибудь камень.
Не глядя в мою сторону, Роб расстилает рядом с газовой плитой покинутую Фрэнком непромокаемую подстилку. На нее, по-видимому, сборщики раков должны будут высыпать к ногам мессии принесенные в ведрах богатые дары.

Сигарета раскуривается только с третьей попытки. Я бреду туда, где ручей впадает в реку, и где, взобравшись на бесплодный утес, умирает старый, неспособный уже удерживать листву дуб. Сидеть среди его корней, облокотясь спиной на ствол, покойно и приятно. Внизу копошится серо-буро-малиновое русло ручья. От самого устья и до поворота, укрытого от глаз низко склонившимися ивами, оно представляет собой сплошную шевелящуюся массу. В таком количестве раки могли явиться только с Небес. Зачем? Чтобы я набросился на Роба? Чтобы Роб третировал Ярека? Вот она, великая иллюзия побега. Мы приехали сюда и привезли себя. Куда бы мы ни поехали, мы привезем себя. Я здесь, и вчерашний телефонный разговор, сумбурный, скомканный, бессмысленный, в котором разум пытался доказать свою правоту чувству, и потому все обернулось пошлостью, тоже здесь, со мной, под этим самым дубом.
Слева от меня, угловато балансируя на камнях, Ярек выхватывает из ручья раков и осторожно складывает в ведро, прислоненное к гнилой коряге. Вокруг ведра, закатав до колен брюки, скачет, уворачиваясь от клешней, босой Крис. У самого берега курит критически наблюдающий за ними обоими Фрэнк. Пройдет недели две, и, возможно, они соберут шесть ведер раков, сварят их в воде, которая не желтеет, когда в нее сыпешь белый порошок, но мир не изменится. В нем кому-то хватит для обретения счастья одного танца на студенческой вечеринке, одного рукопожатия в продовольственном магазине, а кому-то не хватит всей прожитой и оставшейся жизни.
С обрывистого склона, пружиня могучими ногами, спускается Роб. Темпы сбора раков, судя по жестам, его явно не устраивают. Он выходит на середину ручья, расставляет ведра на плоских камнях, и два экскаваторных ковша, зачерпывая из воды все без разбора, в считаные минуты заполняют их. Обувшийся и вернувший себе деловитость Крис убегает с ведрами и прибегает с тазами. Неутомимые экскаваторы вновь приступают к расчистке русла. Теперь, пожалуй, двух недель для завершения работ не потребуется.

Закрываю глаза и опираюсь на ствол затылком. В пятницу утром закончилась моя последняя ночная смена. Я ехал домой через город, чтобы не засыпать за рулем на монотонном шоссе. Но и в городской суете неудержимо проваливался в сон при остановках на светофорах. Будили меня и отправляли в путь гудки разъяренных водителей и собственный животный инстинкт. В Дандасе измученные веки слипались уже безо всяких светофоров. Отвешивая себе пощечины и горланя блатные песни, загнал машину в гараж. Сонливость исчезла, как только закрылись его ворота. Теперь предстояло ворочаться в неудобной постели часа два-три, чтобы так и не уснуть.
Войдя на кухню, почувствовал жажду. Достал из холодильника бутылку пива и включил телевизор. На экране по улице, затянутой дымом, бежали смуглые взъерошенные мужчины. Прикрывая лицо сползающим с головы платком, неуемно рыдала пожилая женщина. Вдоль домов, направив в небо стволы автоматических винтовок, цепочкой шли одетые в камуфляж американские солдаты. Кривоносый небритый репортер с австралийским акцетом объяснял разницу между гражданской войной и общинно-религиозными столкновениями. Из его объяснений можно было сделать только один вывод - разницы никакой нет.
Ему платят не за то, чтобы он мыслил, а за то, чтобы говорил. До тех пор, пока упакованные отдельно от мыслей слова являются ходовым товаром, трудно обвинять в чем-либо людей, торгующих ими. Об этом я думал, жаря себе яичницу и допивая пиво. В тот момент, когда уже отставил пустую бутылку и снял глазунью с плиты, зазвонил телефон.
- Хэлло?
- Саша, здравствуй, это я, Лена.
- Лена! Ты звонишь мне?!
Внезапность надежд всей своей тяжестью легла на сковородку, рука опустилась, раскаленный металл обжёг колено, яичница, скользнув по тефлоновой поверхности, упала на пол.
- Да. Я всю зиму не могла отойти от шока после нашего разговора. Давно хотела, долго собиралась и вот наконец решилась позвонить. Ты напугал меня, и я растеряна. Боюсь тебя. Еще больше боюсь за тебя, и не знаю, чего ожидать. Мне кажется, что, пренебрегая прошлым, ты потерял ориентиры. Ты понимаешь меня, Саша?
- Лена, я понимаю только то, что у меня нет прошлого и что я люблю тебя.
- Ты это уже говорил.
- Но не был услышан.
- Саша, поверь, что все это вымысел, что этого нет на самом деле, и существует только в твоем мозгу. Ты даже не знаешь меня толком.
- А где это должно существовать на самом деле, и почему ноет сердце?
- У меня тоже ноет сердце, но нас изгнали из рая не для того, чтобы мы были счастливы.
- Значит, вот зачем нас изгнали.
- А ты как думал?
- Думал, чтобы в поте лица своего плодились и размножались.
- Саша, не ерничай! Ты должен иначе относиться к жизни и к людям.
- Они об этом просят?
- Я прошу. Почему ты полагаешь только свои чувства святыми?! Я замужем, и вышла замуж не по расчету. Для тебя, похоже, чужие чувства не стоят и ломаного гроша.
- Ты так считаешь, потому что я люблю тебя?
- Я так считаю, потому что ты готов оставить вокруг себя развалины, готов перечеркнуть десятилетия чужой жизни.
- Лена, что же делают порядочные люди, когда они испытывают любовь к замужним женщинам? Холостят себя из уважения к институту брака?
- Саша, еще раз прошу тебя! Все уже сложилось, исторически. Если нам не было дано шансов в прошлом, значит, их уже не может быть в будущем. Я не могу снова стать двадцатилетней и забыть свои чувства и свою семейную жизнь. Я просто не могу.
- Но ты ведь зачем-то звонишь. Наверное, не по указанию Андрея. Скажи, Лена, как ты ко мне относишься?
- Это не имеет значения, Саша, как я к тебе отношусь. Это ничего не изменит. К сожалению, ты видишь во мне только женщину.
- Кого же я должен видеть?
- Человека.
- Но если из человека вычесть женщину, то, при отсутствии представителя уважаемых меньшинств, не останется никого, кроме мужчины.
- Мы можем быть друзьями. Ведь ты дружишь с Лушнянами.
- Нет, не дружу.
- Все знают, что у тебя с ними есть отношения.
- Они основаны на интересе.
- О чем ты говоришь, Саша?
- Миша ремонтирует мой компьютор, а Ира кормит меня фаршированной индейкой и жареной форелью.
Гудки в трубке раздались частые, громкие, безоговорочные.
Я, кажется, не пригоден быть героем книжного романа. Я, кажется, вообще мало к чему пригоден.

На тропинке, ведущей к дубу, слышны шаги. Они недостаточно тяжелы для Роба, недостаточно быстры для Криса, недостаточно ленивы для Фрэнка. Это Ярек. Еще две-три-четыре секунды, и я открою глаза.
- Грек муви - ты сик. Что нехорошо?
- Ничего страшного, Яр, расстройство желудка.
- Соль с вудкой пей.
- Так ведь нет водки. Забыл купить.
- Грек бренди покупил и шампейн. Хочешь?
- Нет, Яр, не хочу. Тут посижу.
- Раков много набрали. Варить надо. Кто будет?
- Яр, ты и свари. Ты ж, наверняка, умеешь.
- Я так. Ты лучше. Сколько соли положишь?
- Пару ложек на литр. Остальное все раскидай поровну в котлы. И смотри, не перевари. Это главное. Удачи тебе.
Хрустят сухие веточки на тропинке. Затихают шаги. Что он будет делать, если уйдет Гражина? А что должен делать Роб, у которого нет Гражины? А что, собственно говоря, собираюсь делать я?
Долгий, бесконечно долгий подъем в гору, на вершине которой состоялось объяснение, позади. Спуск почти не занял времени. Теперь идти некуда и незачем. Теперь можно сидеть под умирающим дубом, курить и ждать захода солнца. Рай для того и предназначен, чтобы в нем можно было жить, не имея судьбы. Не потому ли мы мечтаем о рае? Многие хотели бы избавиться от судьбы, и мне моя оказалась не по плечу и не по карману.
Слава Богу, что греет солнце, слава Богу, что дует ветер, слава Богу, что небо синее, а трава зеленая. Слава Богу, что мы умеем дышать, что сегодня нет комаров и есть раки. Слава Богу, что Том купил таверну у Рябого Ларри, слава Богу, что на свете существует водка и что можно спиться, если ничего другого в этой жизни не получается.
Хрустят сухие веточки на тропинке. Приближаются шаги. Это опять Ярек.
- Олэк, ходж до раков. Там еще варятся, а есть, что наварили.
- Ты-то поел уже?
- Немного. Еще буду. Только итальянец уже пошед с газетой в кшаки.
- Он всегда ест мало, а в кусты ходит часто. Мне, Яр, что-то раков не хочется. Я и без них задом пячусь. Когда Фрэнки из кустов вернется, скажи ему, чтобы ко мне с граппой пришел. Ладно?
- Хорошо. А грек шампейн и бренди мешает. Я пробовал - смачно. Тебе принести?
- Нет, ты ко мне Фрэнки пришли.
Я снова закрываю глаза и снова слышу голос в трубке. Слышу его успокаивающую печаль и тревожащую чувственность, слышу эхо своей собственной любви. Слышу голос предначертанного, но не случившегося счастья.
Однако, когда говорят, что как бы к вам ни относились, это не имеет значения, приходится понимать, что к вам никак не относятся, ибо все остальное имеет значение.
Нет, я не должен слушать этот голос. Я не должен закрывать глаза.
Фрэнк наклоняется надо мной. В руках у него поллитровая металлическая фляга и два прозрачных пластмассовых стаканчика.
- Ты спал?
- Просто задумался. Садись рядом, Фрэнки.
Он отдает мне стаканчики, отвинчивает пробку, наливает из фляги граппу и садится. Мы выпиваем, салютуя друг другу.
- Вы с Робом повздорили?
- Что он сказал?
- Сказал, что у тебя расстройство желудка.
- Разве это означает ссору?
- А что же еще?
Я хмыкаю, протягиваю ему сигарету и закуриваю сам. Фрэнк смотрит на меня задумчиво, словно оценивая, стоит ли начинать разговор.
- Алекс, как ты думаешь, откуда взялось тут столько раков?
- Наверное собрались в поиках счастья, а вместо этого попали в кипящие котлы. Обычная история.
- Ты слишком много общаешься с Робом. Все, кто общаются с Робом, рано или поздно...
Фрэнк стучит себя согнутым средним пальцем по лбу.
- Но ведь ты, Фрэнки, общаешься с ним больше всех.
- У меня организм такой. Я всегда последним заражаюсь.
Он снова разливает граппу по стаканчикам, и мы снова выпиваем.
- Алекс, я рыбу ловлю на Черной с тех времен, как из Италии приехал. Здесь никто никогда ни одного рака не видел.
- Что ты хочешь этим сказать? Ведь не пригнали же сюда трейлеры с раками, чтоб нам было кого из ручья вылавливать. Такая идея могла родиться только в голове, принадлежащей мистеру МакДугалу. Но где бы он раздобыл столько раков? У Криса в Македонии?
- Нет, Роб тут ни при чем.
- А кто при чем?
- Не знаю. Мы с Робом и Риком собирались сегодня рыбачить у дамбы. Но Роб еще в начале недели лодку свою к таджикам отвез. Али обещал мотор перебрать и не успел. Страховые компании неожиданно заказы ему подбросили. Им не откажешь, если не хочешь воздухом питаться. А без лодки на Черной делать нечего.
- Зачем же вы сюда приехали? Хотели с парнями из Гринберри участвовать в торжественной встрече осетров ровно за неделю до их появления?
- Это Роб так объяснил?
Фрэнк сокрушенно вздыхает и наполняет стаканчики граппой.
- На здровье! Вы так по-русски говорите?
- Нет, так мы говорим по-польски. Что же вас все-таки сюда занесло?
- Алекс, ты-то ведь в своем уме. У осетров биологические циклы. Они в соответствии с ними мигрируют. А у парней из Гринберри коллективный отпуск. Они в соответствии с ним приезжают. Всегда в одно и то же время. То есть обычно дней за пять-десять до прихода осетров из Глубокой. Рыболовный клуб сегодня должен был лагерь разбивать. В понедельник отпуск начинается. Когда точно осетры придут, никто не знает.
- Но вы-то тут при чем?
- Роб этих ребят из Гринберри терпеть не может. Они униформу клуба носят, у них эхолоты, подводные видеокамеры, компьютеры. Одиночек с тех мест, где хорошо клюет, в наглую вытесняют.
- Вас тоже?
- Алекс, ну как ты Роба вытеснишь?! Они его просто ненавидят. Он заявился утром и говорит: "Мэриан отказала мне в свидании с Риком. Сказала, что увидимся, когда компьютер забирать в ремонт приеду. Али звонил, что мотор через неделю переберет. Но я думаю все равно махнуть на Черную. Пускай придурки из Гринберри на меня в этом костюме посмотрят. Не долго им на реке хозяйничать".
Он опять стучит себя средним пальцем по лбу:
- Чокнутый! Что с него возьмешь?! Я ехать не собирался, но Люси на меня насела: "Поезжай, Фрэнки, я тебя прошу - поезжай, а то он неизвестно что натворит". Зудила, как муха. Я от ее зуда сбежал.
- Да, такой костюм не удалось продемонстрировать. Подумать только! Где же организованные рыболовы скрываются?
Фрэнк встает и вытаскивает из заднего кармана джинсов сложенную страницу газеты.
- Вот, почитай.
- Ты что, ее в кустах читал?
- А ты что, в кустах не читаешь?
На странице, оторванной от газетного разворота, напечатаны объявления мужчин и женщин, озабоченных поиском друг друга. Пробегая объявления глазами, обращаю внимание, что все озабоченные предъявляют своим теоретическим избранникам одни и те же требования - любовь к обедам в ресторанах, музыке, путешествиям и романтическим вечерам. Каждый в свою очередь представляет себя любителем обедов в ресторанах, музыки, путешествий и романтических вечеров. Не очень понятно, как при таком совпадении достоинств и требований люди умудряются оставаться одинокими, и еще менее понятно, зачем все это надо было сохранять после чтения в кустах.
Фрэнк, сочувственно поглядывая на меня, терпеливо ждет завершения смотра романтиков, первопроходцев, музыкантов и гурманов.
- Алекс, если ты уже закончил выбирать, посмотри заметку на обороте.
Я переворачиваю страницу. В левом верхнем углу читаю о том, что впервые за пятьдесят лет своего существования вторая по величине в Северной Америке компания-производитель пневматических тормозных систем, расположенная в Гринберри, отменила летний коллективный отпуск для рабочих и служащих в связи с возникшей производственной необходимостью. Далее следуют рассуждения о вреде и пользе высокой стоимости канадского доллара, интервью с представителем руководства компании, жалующимся на постоянное уменьшение прибыли, и представителем профсоюза, жалующимся на всё, за исключением того, что Земля круглая.
- Как я понимаю, без отпуска остались ваши вооруженные эхолотами недруги?
- Весь Гринберри существует благодаря этой компании, и рыболовный клуб при ней организован. Интересное дело получается.
- Пожалуй, да.
- В Гринберри производственная необходимость возникла, на таджиков заказы свалились, Роба Мэриан отшила, меня Люси погнала, Валери Криса снарядила. Как ты сюда попал?
- Меня на все четыре стороны послали.
- Кто?
- Ты ее не знаешь.
- А поляк?
- Ему поездку организовали.
- Кто?
- Ее ты тоже не знаешь. Скажи мне, Фрэнки, тебя хоть один комар сегодня укусил?
- Нет. Давай твою стопку.
Он разливает остатки граппы. Мы поднимаем стаканчики и чокаемся. Граппа пьется сегодня удивительно легко, и дым сигарет необыкновенно сладок.
- А что, Фрэнки, с тех пор, как ты из Италии приехал, на Черной никто никогда ни одного комара не видел?
- Шутишь? Две недели назад на этой же поляне меня и Пола Тапелини комары и мошки чуть ли не до костей обглодали.
- Значит, комары неизвестно куда исчезли, а раки неизвестно откуда явились. Я все-таки думаю, Фрэнки, что приползли они за счастьем, соблазнившись отсутствием комаров.
- Раки за счастьем не ползают. Раки ползают за пищей.
- В том-то и дело, что ползут они за счастьем, а приползают - за пищей. Фрэнки, когда ты на Люси женился, вы любили друг друга?
Он бесконечно долго разминает сигарету, глядя куда-то внутрь себя, закуривает и наконец поворачивается ко мне:
- Я итальянец, и Люси итальянка. Мы оба из Калабрии. Там мужчины нуждаются в женах, а женщины - в мужьях. Каждый из нас получил то, в чем нуждался. У вас в России это не так?
- Кто его знает?!
- Ты.
- Фрэнки, в России мужчине кажется, что он нуждается в жене, а женщине кажется, что она нуждается в моряке торгового флота.
- Ну и?
- Ну и выяснилось со временем, что права была женщина. Скажи лучше, ты мог бы жениться не на итальянке из Калабрии?
Фрэнк выпускает дым и, уже не глядя на меня, мотает головой.
- Она бы не понимала, что нуждается в муже. Как Мэриан.
Имя Мэриан Фрэнк произносит почти шепотом, потому что на тропинке слышны тяжелые, хорошо знакомые шаги. Поднявшись на утес, Роб вырастает до самого облака и нависает над нами.
- Фрэнки, ты целый день ничего не делаешь. Пойди, помоги Крису и этому вещи собирать. Все тяжелое я уже уложил.
Глаза Фрэнка наполняются возмущением и скорбью. На своих изможденных, истертых лямкою судьбы плечах ему приходится нести всю тяжесть человеческой несправедливости. Он понуро встает, швыряет взглядом возмущение и скорбь в лицо Роба и уходит, с величайшим трудом осиливая каждый шаг.

Загораживающий солнце Роб усаживается на то место, где только что сидел иссушенный этим солнцем Фрэнк. Я протягиваю ему пачку сигарет. Он, кряхтя, достает из кармана штанов зажигалку.
- А у тебя быстрая правая, Алекс. Если бы не мой рост...
- Не будем об этом. Нам обоим повезло с твоим ростом.
- Да, обоим.
Дым сигарет разделяет нас с Робом, мне непонятно выражение его глаз и непонятно предчувствие, томящее мое сердце.
- Алекс, ты можешь поехать с Крисом к Гражине? Мне надо Фрэнки домой отвезти. Люси ждет. И сам я занят.
- Чем ты занят?
- Я не хотел говорить раньше времени, но у меня теперь подруга есть.
- Подруга? Что же ты ее прячешь?
- Я не прячу. Просто, вроде как медовый месяц, сам знаешь. Она на прошлой неделе весь дом вычистила, в порядок привела...
- Чей дом? Твой?! Тогда о ней пора мифы складывать. Теперь у тебя - как у Люси?
Роб вздергивает голову. Сравнение с Люси его чем-то не устраивает, но он предпочитает не объясняться.
- Да, почти как у Люси. Во время уборки этот костюм нашелся. Скоро мы вечеринку соберем. Вы тогда с ней и познакомитесь. Она очень красивая. Даже тебе понравится.
- Поэтому ты от нее сюда сбежал?
- Она к родителям в Стратфорд уехала. Фото мое с собой взяла. К ночи обещала вернуться. Её Линда зовут.
- Как же ты собирался на ужин к Гражине идти?
- Я не знал, что мы так задержимся. Все из-за Фрэнки, бездельника.
- Да, все из-за Фрэнки. Я из-за него тоже на ужин пойти не смогу. Так что с вами поеду. Мы Ярека из дома забрали, нам его и возвращать. Крис тут ни при чем.
- Ты так хочешь?
- Так будет, Роб.
- Ладно. Я раков для нас двоих в ящики из-под пива сложил. Для Фрэнки и Люси - в мешки освободившиеся. Самых крупных этому отдал. А Крис себе в багажник прямо на газету навалил. Еще один таз остался.
- Отдай его Крису. Пусть от твоего имени Валери поднесет.
- Хорошо. Только это ты сам ему скажи.
- Скажу, Робби, скажу. Ну давай, начнем двигаться. Пора уже, темнеет.

При выезде на шоссе серый хандай прощается с нами короткими гудками и уносится куда-то на север, в сторону минонитских ферм. У Криса в этом мире свои, одному ему ведомые, дороги. Те, которые только он выбирает. А пикап неохотно, но неумолимо движется на юг, разрезая сумрачный воздух лучами дальнего света. Манящие пятна освещенных окон перемещаются в сгущающейся тьме. На переднем сиденьи Ярек, ощетинившись, вглядывается в ночь, Роб курит сигарету за сигаретой. А Фрэнк, сидящий рядом со мной на заднем, достает вторую фляжку и неизменную пару стаканчиков. Да, пожалуй, к тому времени, когда приедем, лучше всего быть пьяным.
- Наливай по второй, Фрэнки!
- Куда спешишь?! Я уже двадцать минут, как не курил.
Роб едет все тише и тише, Ярек ерзает на сиденьи нетерпеливее и нетерпеливее, Фрэнк, погрузившись в клубы табачного дыма, спасает свой особый организм от отравления ночным воздухом полей и лесов. Я не выдерживаю, закрываю глаза и проваливаюсь в бездонный, непроглядный сон. Останавливается ход времен, обрываются мысли и связи, растворяется горечь во рту и на сердце. Темнота ослепляет, тишина оглушает, дорога убаюкивает.
Пикап трясет на железнодорожном переезде. Мелькает первый, второй, третий, четвертый светофор шоссе Столетий. Я окончательно просыпаюсь. Мы свободно катимся по серпантину дороги вниз, к подножию Зеленых холмов. Роб останавливает машину перед утратившим в ночи рубиновое сияние микроавтобусом. Ярек поворачивается ко мне.
- Олэк, Гражинка гневач будет. Она ведь ждет.
- Ты видишь, как поздно, Яр?! Извинись за нас и поцелуй.
- Ну, до видзениа тогда! Все хорошо?
- До видзениа, Яр!
Он пересекает улицу. Навстречу ему ярко вспыхивают фонари освещения лужайки, а из открывшихся дверей выходит сверкающая глазами и ожерельями, обтянутая вязаным платьем, увенчанная короной каштановых волос Гражина. Она спускается к Яреку и о чем-то его спрашивает. Он, отвечая, кивает головой в нашу сторону. Гражина сердито топает изысканной туфелькой, неожиданно толкает Ярека в грудь и быстрыми, решительными солдатскими шагами направляется к пикапу. Рука Роба тяжело ложится на рычаг переключения скоростей. Гражина уже не шагает, она неловко бежит, подворачивая каблуки, но в эту самую минуту по-звериному взвывший пикап безоглядно бросается в ночь. Граппа из стаканчика в руке Фрэнка проливается мне на колени. Роб остервенело ревет: "Долог путь до Типперери, долгий путь передо мной..."
Мы мчимся по Анкастерской дороге, слепя ее дальним светом. Орут клаксоны шарахающихся во все стороны встречных и попутных машин, а Роб тем временем, наперекор любым расстояниям, обнаруживает свое сердце в Типперери. Фрэнк кое-как умудряется наполнить стаканчики. Мы выпиваем и закуриваем. Разговаривать под этот рев невозможно. Знаками показываю Фрэнку, чтобы пил из горлышка. Он кивает, прикладывается к фляжке губами и передает её мне. Сделав глоток, я с удивлением убеждаюсь, что пикап уже врывается в Анкастер. Под колесами извивается Старая Дандасская дорога. Роб всей мощью своей глотки призывает тискать и целовать Мари непременно тем способом, который ей нравится.
А сразу за поворотом к дороге Губернаторов остолбеневший полицейский патруль потрясенно вслушивается в обрушившийся на него вопль о том, что Роб научился-таки правильно это делать.

Пикап останавливается у дома Фрэнка. Мы выходим из машины. Я - с ящиком, он - с рюкзачком и мешками. Роб уносится, не прощаясь. Фрэнк вздыхает, и я вздыхаю вслед за ним:
- Его Линда ждет.
- Какая Линда?
- Новая подруга. У них сейчас вроде медового месяца. Потом нас всех на вечеринку соберут. Она уже в доме прибрать успела.
Фрэнк ошарашенно смотрит на меня:
- Когда это он тебе сказал?
- Сегодня.
- Алекс, пойдем ко мне на крыльцо, допьем, что во фляге осталось.
Мы подходим к крыльцу, я ставлю ящик и сажусь на ступени. Фрэнк делает знак, чтобы я подождал минутку, и входит в дом. Поочередно зажигаются окна в комнатах и на кухне. Фрэнк возвращается с длинногорлой бутылкой и садится рядом со мной.
- Поужинаешь у нас. Люси домашние равиоли приготовила. А я вот еще граппу принес.
- Тогда наливай.
- Наливаю.
Фрэнк, морщась, выпивает стопку и закуривает.
- Алекс, на прошлой неделе Люси ключи от дома у Роба забрала. Два дня там прибирала. Мы с ним каждый день по пикапу хлама вывозили, и еще мусорщикам шесть мешков оставили.
Полнотелая луна заливает лужайку перед домом Анжелини. Здесь, над Дандасом, совсем безоблачное небо, а там, на севере, уже собрались тяжелые тучи. Я вижу их.
Открывается дверь, и на крыльцо выходит с тонкой коричневой сигаретой, зажатой между двумя крохотными пальчиками, Люси. Нежная ладошка теребит волосы на моей голове.
- Алекс, я забыла, ты грибной соус любишь или чесночный?
- Тот, в котором помидоров нет.
- Ну и вкус у тебя!
- Я ведь не из Калабрии.
- Это по всему видно.
Она отходит к перилам крыльца, прислоняется к ним и поворачивает лицо навстречу лунному свету. Фрэнк, не поднимая головы, хрипло басит:
- Люси, подскажи, кого у нас в округе Линдой зовут?
- Линдой? Собаку Бингхэма, соседа МакДугала.
- Точно. А я никак вспомнить не мог.
- Её сегодня Бингхэмы взяли с собой в Стратфорд. Поехали навещать родителей Стива.
Я разливаю граппу.
- Люси, ты будешь?
- Один глоток из стопки Фрэнка сделаю. Смотри, Алекс, север весь тучами обложен. Вчера с юга гроза пришла. Этой ночью, наверное, придет с севера.
- Не придет, не бойся.
- Почему ты думаешь, что не придет?
- Потому что незачем.