В рощах фисташковых, в рощах челона, олу, дулона
Над Душанбе, над холмами хромая пасется луна.

Там над Табачкой боярка дурманится, брызжет в цвету,
Вишня невестится и ежевика сочится во рту.

Ветер листает страницы и рвет их для семечек дней.
Дырку в кармане ветровки никто не заштопает мне.

Дальше и дальше страницы, границы верстаются, но
Время лукавит и не сокращает того, что должно.

Все еще помню, как ты хохотала, влажнела луна,
Как на холмах наливались челон, алыча, дулона.

Что остается мне - память под солью и перцем седин?
Лампу мечтаний до блеска видений натер Аладдин.

Помнишь, как мартовский ветер - в созвездии рыбы - Магриб
Пел нам в грозу и под влагою полнился зреющий гриб?

Где этот ветер, чей шепот смущает примятый ковыль?
Нет ни весны, ни страны, только шорох летящей листвы.

Там в одиноких садах заросли' на стволах имена.
Там запустенье живет и дрова собирает война.

Вот отчего, отчего, отчего, отчего, отчего
Алые маки встают, окружая засохший челон.

В рощах фисташковых, в рощах челона, олу, дулона
Над Душанбе, над холмами хромая пасется луна.

Там, где прошла ты, был ветер улыбчив, певуч и медов.
Тысячи маленьких солнц поднимались из пьяных следов.

Ветер листает страницы и рвет их для семечек дней.
Дырку в кармане ветровки пусть вовсе не штопают мне.