Заранее решено, что человек не гений. Кроме того, он естественный мерзавец. В итоге этих двух «уверенностей» получился чиновник и решение везде завести чиновничество.В.В.Розанов

Теперь шутить никому не надо. И так все вокруг смешно.Нынешний филосф


– Вень, ты, слыхала я, едешь в этот… ну как его… который был… А-а! Сект… нет, Сакт… Тьфу! ну, в Питер. Да? – милейшая моя тетка Дуся говорила скороговоркой, торопилась, – счетчик-то телефонный тикает, и от этого слова ее спотыкались больше обычного. – Ты б, милок, заехал ко мне до отъезда своего. У меня просьба до тебя. Ма-ахонькая совсем. А?

Отказать любимой своей тетушке я б не мог, будь ее просьба и не совсем «ма-ахонькая», и в день отъезда в этот самый «Сакт-Питер» заскочил к ней.

– Я тут, Веня, соорудила внучатам гостинчик. Жалко, что тебя посылают не в Москву саму. Но, слыхала я, у них там, в России-то, посылочку почтой – недорого. Так ты вот из этого, ну, Питера и пошлешь, – она протянула мне небольшенький, величиной с кирпич, но оказавшийся совсем легким сверток.
– Теть Дусь, а давай я сейчас же зайду на почту, да и отправлю отсюда. И заплачу сам, не беспокойся.
– Ты богача-то из себя не корчь, – голос тетки покрепчал и построжел. – Если взялся, так сделай, как прошу. Вот тебе два долара. А станет дороже, я тебе потом додам. Ишь, транжиры! Квитанцию привезешь, покажешь! У самого-то, вон, туфли скособенились, – так и ходишь, а туда-а же. Да и пропадают посылки от нас-то. Небось, слыхал?
– Ну хорошо, хорошо, сделаю, как скажешь, теть Дусь, – я приобнял ее за плечи и коснулся губами седых волос. – Ты только не волнуйся.
– То-то же! – голос ее вновь потеплел. – Так вот, слушай. Видишь, я тут аккуратненько тряпочкой ее обшила, как раньше на почте были правила. Но вдруг там у них что-то поменялось, Бог их знает, так вот тебе иголка с длинной ниткой. Я ее в иголку-то вдела, чтоб тебе там не возиться, если что. Руки-то у тебя вроде на месте, зашьешь по-ихнему, если надо будет. А надпись не сделала. Как там теперь - и не знаю. Да и ты не знаешь. Может, там на почте наклейки какие выдают, и на них писать. Посмотришь, сообразишь. Адрес-то Варин московский помнишь? Ну и ладно. Хорошего тебе пути! Да смотри там, не суйся, куда ни попадя. Борони тебя Господь! У них там теперь…

Через два часа пути по дороге, объятой очень уж вялой для середины апреля весной, мы подкатили к границе. Автобус вез нас, ансамбль аккордеонистов, на конкурс в северную российскую столицу.

Свои стражи рубежей пропустили нас без ощутимых задержек. На российской же стороне все погранично-таможенные инструкции исполнялись с особыми тщанием и рвением. С дорожными сумками и аккордеонами в футлярах вышли мы из автобуса под навес, продуваемый с востока на запад резким свежачком. По требованию служивых открыли футляры, извлекли инструменты и погудели, каждый своим, в доказательство того, что в меха не спрятано чего-чего. Затем вывернули из сумок все их содержимое, дабы дать убедиться, что и тут не везем запретного. Претензий ни к кому не было. За «ма-ахоньким» исключением, – посылка тетки Дуси привлекла внимание бдительного стража:
- Что это у вас? – прозвучал заученно вежливый вопрос.
- Так ведь это же… гггостинчик… внучкам… от ббабушки, – стал я заикаться.
- И что здесь?
- Нн-нне ззнаю… Пп-пп-ппеченьки… нннаверно, – заикание мое становилось мучительным.
- Вскройте! – вежливый голос построжел, как давеча у доброй моей тетушки.
- Тт… ттт… ттак ввведь…
- Вскройте!! – в голосе моего оппонента проявились нотки не жидкого металла.
- А ккак же й-й-йа ппотом…
- Я сказал – вскройте!!! – металл стал напряженно вззванивать.
Судорожно поискал в карманах что-нибудь, чем надорвать нитку шва. Нашел лишь ключи. Самым тонким поддел петлю, нервно рванул. Шов собрался гармошкой, но нитка не поддалась. Рванул еще и еще… Лопнула, наконец. Дрожащими пальцами стал расшнуровывыть пакет. Показалась коробка из-под обуви. Дернул за угол, и в раскрытый еще футляр просыпалось домашнее печенье и карамельки в веселых фантиках.
- Собирайте! – уже бархатным баритоном, но с ликом Будды, скомандовал страж рубежей Российской Федерации.
И я собрал.

С полчаса еще подвергался досмотру бригады таможенников наш пустой автобус. Мы же, чтобы согреться и взбодриться, раз по пять сыграли всем ансамблем по предложению нашего руководителя Михалыча «Польку-бабочку» и «Полет шмеля». Репетиция, однако!

Наконец, поехали дальше. За окнами прозябала все та же хилая весна да мелькали убогие, но уже российские городки и села. А я, то и дело укалываясь теткиной иглой, зашивал несчастную посылку.

Конкурс аккордеонистов стран Балтийского региона проходил в концертном зале Лицея музыкальных искусств, что разместился в новом микрорайоне Санкт-Петербурга.

Принимали нас хорошо. И выступили мы не плохо, получили кучу всякоразных наград. Валерий Лежукин, Михалыч наш, говорит, что должны были мы и Гран-при получить, да помешали какие-то заморочки, – то ли мы уехали раньше, чем надо бы, то ли наш администратор не сориентировался и гавкнул там, где не мешало бы лизнуть. Но речь сейчас не об этом.

Про посылку тетки я, конечно, не раз вспоминал за те пять дней, что были в Питере, но все откладывал на «потом». Многое мешало-отвлекало: репетиции, конкурсные и концертные выступления, дружеские тусовки и застолья, визиты к старым знакомым, то да се. Дотянул до последнего дня и кинулся выполнять обещанное буквально за три часа до обратного отъезда.

Вышел на улицу из гостиницы в этом же микрорайоне и спросил у первого встречного, где ближайшая почта? Он и стал мне с хваленой питерской любезностью объяснять:
– А это будет так. Пройдете насквозь во-он тот детский садик. Там сразу, чуть левее будет еще один детсад. Его обойдете справа. Потом пройдете пустырь, – там только одна тропинка протоптана. На том краю пустыря стоят три дома. Проходите между первым и вторым, если считать справа, и сразу сворачиваете влево. Но не резко, а только чуть наискосок…
Я вежливенько дослушал до конца, толком уже не слушая, думая – спрошу, мол, там, ближе, еще, поблагодарил с неменьшей любезностью и двинулся.

Въедливый питерский дождь, новостройская бестротуарная грязь и лужи, резкий встречный ветер, – зонтик не удержать, иду. Раза три спрашивал еще, пока, минут через сорок, не оказалось, что стою перед домом, где почта. Только она с другой стороны дома, а дом-то – с крыльями метров по двести в обе стороны, и стою я посередине. Спина мокрая от испарины, спереди все – от дождя. Но вот же она, наконец, вывеска огромными русскими буквами: «ПОЧТА»! Вошел.

- Здравствуйте. Мне бы, вот, посылочку отправить.
Любезная улыбка молодой особы, вежливый голосок:
- А мы посылок не принимаем.
- К-как? Почта ведь!
- Я вижу, вы приезжий. У нас давно уже почтовые отделения посылок не принимают. Есть специальные посылочные. Вот они…
- Но может… Я столько шел… И… опаздываю…
- Простите. Ничем не могу…
- Это вы меня простите! А посылочная далеко?
- Да не очень. – Девушка вышла из-за барьера, вывела меня на крыльцо и, прикрываясь от дождя уже со снегом полиэтиленовой папкой, разобъяснила предстоящий мне путь с десятком поворотов вправо-влево.

Еще минут через тридцать, в которые беспрестанно крыл я добрую свою тетушку на чем свет стоит, отыскал-таки заведение с русской же вывеской «Посылочная», но менее чем скромного дизайна.

- Добрый день. Посылочку примите, пожалуйста. – А сам не верю уж, что одиссея моя завершается. И оказался прав в своем неверии…
- Вскрой! – скомандовала хмурая, как питерская погода, тетка.
- Да ведь там…
- Вскрой!! – голос ее пометаллевел, как у того бравого таможенника.
На сей раз нитка лопнула с первого моего рывка. А печенье не рассы-ыпалось! Подал распотрашенный сверток. Таможенистая тетка содрала с него тряпицу, бросила ее в урну, коряво обернула коробку лоскутом грязно-рыжей бумаги, нашлепнула пять сургучных печатей и бросила мне под нос на стойку:
- Надписывай.

В левом верхнем углу свертка я начертал московский адрес дочери тетки Дуси, а в правом нижнем, чуть помешкав и лукаво усмехнувшись, вывел: «Гор. Санкт-Петербург, Шершнева Евдокия Ивановна, проездом» и протянул приемщице.
- Да ты что?! Первый раз в жизни посылку отправляешь?!! – прорычала она под аккомпанемент сдираемой ею же посылочной одежки и дробь сургучных осколков.
- Простите, что-нибудь не так?
- Все не так!!! Адреса «туда» и «обратно» поменяй местами. И никаких «проездом»! Ишь, удумал! Полный твой адрес! На вот образец. А то опять…
Новая обертка была еще корявее, а сургучные нашлепки – в три раза жирнее.

Глянул на часы, до отъезда оставалось чуть больше часа, а я представления не имею, в какой стороне моя гостиница. Стал лихорадочно переписывать с образца на посылку и чуть было не списал дословно об «Иванове Иване Ивановиче» и «Сидоровой Сидоре Сидоровне», – вовремя спохватился. Спрашивать, можно ли писать свой заграничный адрес, мне ну очень уж не хотелось, и я списал из записной книжки питерский адрес своих знакомых, а фамилию-имя поставил свои. И снова – к Горгоне. Взяла и тут же:
- Паспорт! – властное требование.
Сердце мое упало в раскисшую туфлю. Паспорт-то у меня с собой, но он же – на чужом для этой… языке, и в нем – все другое. А времени…
- Вот анкетка. Спиши все нужное с паспорта и давай сюда, – наверняка нарушая инструкцию, но и давая мне надежду на спасение, передоверила мне свою работу посылочница.
В полуобморочном состоянии я стал врать дальше – выцарапал из памяти начертание номера советского паспорта. Мгновение посомневался в количестве цифр в нем и… «серия VII – МЕ № 623745», дальше – легче: «выдан» – написал от фонаря дату двадцатилетней давности; «кем» – да Отделом внутренних дел г. Ленинграда; «прописан» – конечно же, адрес, что и на посылке. Все!

На мягких лапах подошел к стойке, протянул бумажку без паспорта… У инквизиторши возник в глазах вопрос, но–о!.. счастье! – затрещал телефон, и она, с масляной улыбкой говоря в трубку, прижатую жирной щекой к сытому плечу, взяла деньги, выписала квитанцию на 24 р. 47 коп., отдала ее мне со сдачей. А между тем елейный разговор продолжался. И я, как нашкодивший кот, протек к двери, притиснул ее, чтоб не скрипнула. И вылился на улицу. Добежал до ближайшего угла. Оглянулся. Погони не было.
Поймал такси, правда, не сразу. Но это уже – семечки. Подкатил к гостинице за целую четверть часа до отъезда. Забрался на свое место в автобусе и расслабился. И уснул.

Проснулся на границе. Таможенная процедура повторилась почти в точности, но зеркально, – россияне почти не задержали, а вот свои… Но и это – семечки. Дом-то – через два часа!

Тем же вечером отчитался перед тетушкой. Конечно же, без каких-либо подробностей. Предъявил квитанцию, «долар» сдачи вернул. И презент – низку питерских сушек горчичных, ее любимых, и коробку «микояновских» конфет. И иглу вернул с оставшимся куском нитки.
– Отправил, значит. Спасибо! Сразу приняли?
– Сра-азу! Без проблем! Небось, давно уже получили и схрупали твои печенья…
– Без пробле-ем! Врать-то, врать-то ты горазд, Венька. Откуда знаешь, что там было-то? Я ж не говорила. И нитка-то поменьшела. Да ладно уж. Прости меня, грешную, если что не так вышло. Слыхала я…

А я давно уж и простил. Тетка-то любимая.

Латвия
Даугавпилс
30 апреля 1999 г.