Иван Петрович БЕЛКИН
– праправнук –



Предуведомление Читателю


Иван Петрович Белкин пушкинской поры – отнюдь не мистификация Александра Сергеевича, как представляли и представляют нам пре-следователи жизни и творчества Поэта. Миф сотворили именно они, пушкиноеды...
В самом же деле, славный род Белкиных продлился и в наши с Вами дни. Более того – традиция в сем роду именовать одного из сыновей Петром, а в следующем поколении Иваном, благодаря Богу, не прервалась до сей поры.
Засим имею честь представиться – Иван Петрович Белкин-праправнук! Сомневающиеся в искренности моей и обладающие математическими дарованиями, мои превосходящими, могут в утверждении моем без труда убедиться.
Что же касательно таланту, должен с унынием признать: от истока, коим является незабвенный Иван Петрович-прапрадед, и до нынешних времен, кои здесь представляет безвестный И.П.Белкин-праправнук (то бишь я), – талант иссякает. Тако ж истончается, ко всеобщему прискорбию, и многое иное.
Однако ж…
С безмерной преданностью и неизбывным уважением, весь Ваш и в Вашей воле.



Иван Белкин-праправнук

28.02.99







Состояние его души – случай нашего времени.
(Из Достоевского – по памяти)







1826 году. Октября 23.
Кишинев

Mon cher!

Отменно хороши молдаванки в Кишиневе!
Их прелести ошеломляют обладателя самого взыскательного вкуса, каковыми являемся, к примеру, я и ты, друг сердечный. В наших вкусах, несомненно, можно отыскать некоторые различия, даже на тот предмет, о коем берусь тебе поведать из сего благодатного края. Но расхождения наши, как ты вскорости убедишься, не столь велики, чтобы я оказался вдруг тобою непонятым в сей раз.

Хороши отменно в Кишиневе молдаванки!
Они способны поразить все твое существо разом и вдруг, и тогда мгновенно погружаешься в состояние, близкое обмороку, от переизбытка всколышенных чувств, а то ударяют по отдельным из Богом дарованных нам ощущений, и тогда ты остаешься некоторым образом способным поразмыслить и хотя бы себе объяснить их.

Имеющий очи да узрит. Я их имею, и вот что открывается мне при самом беглом использовании сего Божьего дара. Головы молдаванок буйно убраны природой густыми, крутоволновыми прядями волос, цвет которых – от темно-русого, через всех тонов каштановый, до синя-черного – целиком зависит от погоды, – в длинные засухи их обильно покрывает здешняя тонкая белесая пыль, летними же дождями они отмываются до естества.

А их глаза! Тут надобно б перо поискуснее моего, дабы словесами расцветить и во всей превосходности представить их твоему воображению, но грешен – и пытаюсь. Была здесь недавно италийская графиня Калипсо Ипсиланти, возлюбленная почившего тому обратно немного лет модного в наших кругах поэта – лорда Georgeўа Gordonўа Byronўа. Нас представили друг другу на балу у князя Равича, боярина из молдаван. Так вот у Калипсо глаза не, как говорится, в пол-лица, а воистину так. Но, представь себе, графиня – росту самого, что ни есть мизерного, – едва ли мне по грудь. Правду сказать, сложена пропорционально: головка ее, изящной лепки, едва ли больше грейпфрута из сада твоей матушки, так что глаза нашей красавицы не меньше крупного греческого ореха, ежели содрать с него зеленую скорлупу. Но у молдаванок-то наших лица с добрую тыкву. Представляешь, друг мой, каковы те глаза, что с полтыквы будут, а они у всех молдаванок как есть в пол их лица. Цвету – и серого, как пепел в твоей трубке, и черного, как дырка в чулане от пули твоего le page, и красного, ежели не менее трех дней к ряду пила она цуйку (местное питье, нечто среднее между несвежим квасом и розовой водой).

Молдаванки в Кишиневе отменно хороши!
Носы их, молдаванок, в глаза как-то не бросаются. Отнюдь. И уж точно, они ни в какое сравнение с носом той же графини Калипсо не идут – у нея он, словно миниатюрная турецкая сабля, разделяет лицо от середины лба до подбородка, нимало при сем не вредя прелести облика. Тур вальса, модного теперь на нашем Юге немецкого танца, Калипсо танцевала с Пушкиным, не то Алексеем, не то Александром (помнишь, мелькал на столичных балах запрошлой зимой худосочный, малорослый поэт-холерик с рыжими в барашек кудрями и лицом выбеленного эфиопа?). Выпорхнув из-за колонны, эта чудная пара топталась в танце какую-то толику времени профилями ко мне, а носами ворона и попугайки друг к дружке. Пейзажик, скажу тебе! Не-ет, молдаванкам в этом пункте похвастать нечем. Зато взгляд мой постоянно упирается в бюсты молдаванок. Мon dieu! Какая отрада глазу, привыкшему в наших северных краях созерцать лишь намеки на сии достоинства здоровой женщины или обманки, ухищренные корсетами и корсажами с их грубыми пружинами из китовых усов. Здесь это – скифские курганы! Ей-богу, mon сher, в них столь же непознанных таинств, неведомых богатств, что и в курганах тех скифских. Молдаванки же пользуются лишь легкими приспособлениями для сдерживания упругой ярости грудей своих, которые (приспособления) именуются грубым немецким словом der Busthalter. Но грудей-курганов такой избыток, а этих самых halterўов от нумера 7 до нумера 12 такой недостаток, что многие молдаванки премило обходятся без оных, облокачивая сие богатство в танце на ватные груди сюртуков и мундиров партнеров.

Станом молдаванки крепки и широки, и не сломить этакой стан не токмо матерому гусару-усачу, но и землетрясиям, поражающим сей край каждое десятилетие, сии станы скренить не по силам.

Бегло о ножках. И без того стройные, они видятся еще стройнее оттого, что все буквально затянуты в черные чулки с белым мелким цветочком на левой щиколке. Злые языки заезжих северных барынь судачат: мол, скрывают молдаванки под чернотой чулок волосатость чрезмерную. Не хочется этому верить, но ежели это и так, то уж недостаток ли это? Не терпится знать твое суждение о сем предмете.

Имеющий уши – да не глух. И я. Голоса молдаванок весьма мелодичны – в них гармонически слились скрип колодезного журавля, плеск воды в лохани при стирке, шипение primusўа и щебет воробьев. Язык их пересыпан всяческими “лор”, “ши”, “дэ”, “сэ”... и весьма схож с италийским, испанским и греческим (новым), вместе взятыми. Во всяком случае, Калипсо и Равич понимают друг дружку. Без слов переводчика.

Имеющий нюх – ... И я. Обоняю. Молдаванки всем умащениям и притираниям предпочитают духи и лосьоны от m-me Diore, Roche, Rachele, Pinole. Пока же в здешние парфюмерные лавки продукции сих славных фирм в достатке еще не завозили, молдаванки предпочитают ничего им не предпочитать. И цветут! И пахнут! Запахи трудно передать пером. Взываю к твоим обонятельным ассоциациям: ты проскакал верхом двадцать верст по лугам и опушкам осеннего леса, не спешиваясь, въехал в крытую voliеre и, соскочив с седла, наклонился к задней подпруге, дабы ее ослабить, – помнишь аромат, коим тебя окатило? Вот то же и здесь. С той лишь разницей, что скакать на молдаванке и вовсе не надобно, как и наклоняться к “задней подпруге”, – ambre дальнобойное.

Что же до остальных двух наших чувственных способностей – вкусовых и осязательных, – к стыду моему и сожалению, сказать “И я. Вкушал и осязал!” не могу. Ты же, друг мой, меня знаешь – напуган в отрочестве моей перезрелой cousine и страдаю. То ли дело – ты, которого я жду здесь с нетерпением, а молдаванки, несомненно, – с вожделением.

Vale et me ama.
Андрей Завьялов

P.S. В Кишиневе молдаванки хороши отменно!
А.З.

Кишинев
23 октября 1986 г.