Мне мало радости - встретить радость.
Надо еще, чтобы были те,
кто страстно хочет радость отнять.

Где-то слышанное

Президент очень небольшой, но жестковыйной страны обладал множеством достоинств, которые в Нем отмечала некая часть его народа.
Среди добродетелей Президента выделялось Его покровительство изящным искусствам, из которых особую привязанность Президент питал к художественной литературе, так как в юности и даже в годы зрелой молодости Он и Сам баловался плетением рифм, но в совсем уже спелые Свои годы, как и много позже, в водоворотах и вихрях политического баловства пыл души Своей притушил, думая, что на время, а оказалось - навсегда, вот и радовался теперь успехам тех, кто конкурентами в деле сочинительства Ему уже быть никак не могли.
Из занятости Своей Президент уделял урывки времени прежде всего поэзии еще и потому, что и в наши времена не очень научились сочинять короткую, необременительную прозу, то есть времени на прочтение больших литературных полотен, ну, никак не находилось, а стихи читались и в машине, и в самолете, и... простите, в туалете. Из поэзии же Президент читал выборочно то, что предлагал Ему специальный на сей счет советник, а уж выбор из предложенного Он осуществлял совершенно самостоятельно, бросая на лист бумаги с напечатанными фамилиями авторов горошину.
В этом году в счастливое число пяти читанных Президентом авторов попала поэтесса Лия Р., которая и получила сначала лестный отзыв за подписью Президента, а затем - и шикарно оформленное на открытке из веленевого картона с вензелями и гербом приглашение на ужин к Самому.
Ужин давался в резиденции Президента в канун международного нового года, в третий день зимнего солнцестояния.
Лия не баловалась и даже не занималась поэзией - она ей служила. Ее не отвратили от лирического взгляда на вещи и на творящих эти вещи ни трудная собственная судьба, ни серьезный злой недуг. Нет, она не писала розовых или голубых стихов, изредка печаталась в журналах, за некороткое прожитое время издала три средней величины сборника. Поэзия ее не питала. То есть духовно, душевно - конечно же! Но ни медовых пряников, ни даже белого хлеба с маслом Тнува на гонорары не выходило.
Писала Лия и прозу, как без неё обойтись пишущему человеку, и выходило весьма и весьма! Совершенно искренне хвалили не только друзья, но и толстые журналы одной большой столицы печатали ее поэзо-прозу весьма охотно, а филфак главного университета той же столицы включил в программу зарубежной литературы ее глубокую по мысли изящную повесть как бы про снег в том саду, где за две с половиной тысячи лет снег выпадал не всякий год, но всегда не более чем на полсуток. Да и не в снеге там дело, снег - лишь фон, антураж. Но даже и при всем при этом, по глубоко укоренившейся традиции, гонораров не платили.
В переговорах с секретариатом Президента о дате, времени и некоторых деталях процедуры предстоящего действа выяснилось невзначай, что четверо номинантов, которые сильно о себе беспокоились и беспокоили своим беспокойством Президента, помимо добрых слов Самого получат еще и энную сумму в конвертиках. Лия же по этой части была очень дурно воспитана - ей претила сама мысль протянуть руку за подаянием, тем паче мысль такую озвучить хоть и в стихах, так что конвертик ей единственной предусмотрен не был.
Возник вопрос: исправит ли оплошку подручных Президент - окажет ли уже теперь и Лие материальную помощь, так отчаянно необходимую для издания очередного сборника выстраданных стихов? Иными словами и в грубой прозе вопрос звучал бы так: будет лишь грамотка на лощеной бумаге с автографом Самого или в довесок - конвертик с вложением?
Президент всемилостивейше позволил каждому из номинантов прихватить с собой на званый ужин что-то вроде свиты или группы поддержки числом до пяти персон, и Лия вписала в свое окружение брата, двух подруг да приходящую кухарку и мужа кухарки, от случая к случаю что-то подправлявшего в ее доме руками, молотком, отверткой или гаечным ключом.
С одной стороны, как говорила Лия с гримасой отчаяния, тоска там будет смертная, и даже высказывала намерение отказаться от визита, с другой же стороны - ну не каждый же день и не каждому такая оказия представляется, будет о чем посудачить с друзьями, позлословить, посмеяться. Есть еще и третья сторона, которая, пожалуй, первее двух раньших, - хилая, но все же надеждочка на конвертик. Об этом обо всем разглагольствовал один лишь слесарь, тот, что с руками и молотком, ему-то самому конвертик никак не светил, но очень уж охоч болезный до свежих впечатлений. И осторожно, но настойчиво, до раздражающего дам занудства подбивал не отказываться от визита свою жену кухарку и, главное, саму виновницу.
Вот и взвихрилась подготовка к визиту, подготовка под знаком крахмаль шнурки. Дамы, как ни странно, отнеслись к этому процессу с не присущей в подобных ситуациях их племени несуетностью. Лия сразу заявила, что не собирается выпендряться и наденет черный брючный костюм с белой блузкой и кулончик с янтарной каплей на тончайшей цепочке и, мол, - всё!
Кухарка же приходящая, которая ею стала совсем недавно и по случаю, а по природе и образованию дошла до звания доктора всех педагогических наук, по случаю же и по другой природной грани сделалась классной портнихой: зарабатывать этим не получилось, но шила исключительно из любви к искусству, как некоторые стихи пишут, и обшила дочерей своих, ближайших подруг и себя костюмами, пальто, платьями и всем многим прочим. То есть перед ней встала проблема выбора, но обычного дамского страдания - ах, мне не в чем на люди выйти! - на сей раз не возникало.
Труднее всех пришлось слесарю. Жена, кухарка, доктор всяческих наук и швея ему не шила из принципа, так как он на несколько ее предложений что-либо и для него изобразить отвечал, что ему ничего не нужно, что его устраивает то, что у него имеется, что он самый аккуратный носильщик одежды во вселенной и вообще - король и в рубище король. И попа-а-ал наш в недавнем прошлом пижон, который сам всегда - мамина школа - себе стирал, штопал, пришивал, гладил, который платка неглаженного в карман положить не смел, а вот с возрастом да с глобальным потеплением стал позволять себе слабину - брюки не гладил месяцами, рубашки, майки - прямо с веревки сушильной да на себя, ходил теперь и в приличные собрания в джинсах да куртках, вот только обувь с подсевшими каблуками, как и прежде, носить себе не позволял. Костюмы же у него едва ли не напрочь перевелись, остался лишь один, пожалуй, что уже и не модный, серый, не от Армани, двубортный, в редкую полоску, приобретенный полтора десятка лет тому к какому-то публичному торжеству и тогда же раз только надеванный. Прибросил это сооружение теперь, и... о ужас! - живота как бы и нет, а брюки на этом неживоте не сходятся сантиметров на пять, и на столько же не сходятся петли с пуговицами на пиджаке. Выдохнул, всё позастегнул... дышать-то, хоть и с трудом, но как бы и можно, но вдруг пуговицы отстрелятся, когда Президент будет руку пожимать, - за террориста примут и там же и пристрелят. Просить кухарку-доктора-жену-портниху расшить все это - а где же наши принципы?! Купить новый на один раз, чтобы так же висел сиротой в шкафу десятки лет, которых (три "тьфу!") уже попросту и не будет? А, может, как раз с прицелом на то и купить?..
Встали вопросы и о том, что рубашку надо новую и галстук, и ремень брючный, и... нет, туфли черные приличные и малонадеванные есть, а вот носки к ним и платочек в карман пиджака... или теперь так не носят? - надо в телеке присмотреться... Да-а-а - не потянуть все это вместе с новым костюмом! Придется расшивать.
Мучился этими проблемами наш любитель публичности, а время неумолимо приближалось. Склонился над серыми в редкую полоску брюками с бритвочкой в руке, чтобы пояс подраспороть, да подгадал так, чтобы доктор педагогики была дома - вдруг сжалится...
Не сжалилась, педагогика в докторе въелась глубоко. Но, худо-бедно, все обошлось, все руками слесаря расшилось и поднашлось. С главным в приготовлениях слесаря было покончено, когда он решил, что нужно не только носки новые надеть, но и майку и трусы тоже новые - вдруг на контрольных пунктах разденут донага... да и одеколоном хотя бы и тройным не забыть бы побрызгать по всем потливым местам...
Настала пора подумать и о неглавном, о попутном. Стихи! Ну конечно же, их будут читать авторы, каждый свои. Президент, пожалуй, не решится уже потому хотя бы, что надо прочитать из всех пяти, - когда ж тогда Ему говорить главные слова о поэзии в целом, о Своем ее понимании, о том, что Он с нетерпением ждет их новых творений... Из групп поддержки, может, кто и прочитает, но мало вероятно, что все они обучались искусству художественного чтения, а вот сле-е-есарь - он слесарем стал тоже по случаю, а было ведь, было же и иное!.. И стал наш швец и местами даже жнец прочищать-продувать дуду. Попытался выудить из памяти то, что запало в нее из стихов полуосчастливленной, помнилось многое, но надо же будет не сбиться, не соврать!.. Достал сборники, стал листать - да бери любое, и будет чистыми водами до души, а при слесаревом прочтении так и до макушек захлестнет! Но... надо же, чтобы и к случаю!..
Может, это -

Мне показалось приятным лицо встречного мужчины
Улыбнусь ему, по привычке подумала я
ласково улыбнусь красивыми черными глазами
слегка опустив пушистые ресницы
Но взгляд мужчины скользнул мимо
Надо же, как я до сих пор забываюсь

Нет, пожалуй, нет, сказал себе слесарь, очень уж женское, даже в моих устах - не для Президентского острого уха.
А если это вот -
По ночам я просыпаюсь
и громко плачу от страха
Но за стеной такие же стоны
то же самое в соседнем доме
и в доме напротив
Поэтому никто меня не слышит

Прелесть что такое! И прелесть без сиропа! Но не примут ли это за некую подначку, поддевку и даже адресный выпад?
Попробую, сказал себе переборчивый слесарь, вот это, оно философично, а Президенту просто и делать нечего, как быть философом.

Раздеться обнажиться открыться
лишиться всяческой защиты
снять с себя нацию дом и работу
снять родительскую и сыновнюю заботу
снять отчаяние и надежду
снять верхнюю и нижнюю одежду
снять пальто брюки и юбку
лифчик трусы и рубаху
затем перебирая пальцами по складкам
снять скафандр собственной кожи
затем не жалея обнаженных нервов
снять оболочку ненужного жира
затем разрывая сосуды и связки
снять покров мускульных сплетений
и остаться как свеча на ветру


Пожалуй, да! И Президент наш, кстати, не жирный. Да и вовсе не об этом, не об этом ведь Лия! А лифчик - ну, вольность, дань свободе слова, совести и духа, да и воображение возбудит.
Но надо пробовать еще, чтобы - в яблочко.
Вот эдакое ироническое, саркастическое и на юморной опаре -
Мой знакомый Н. бросил курить
заслуга его не мала
он бросил курить и бросает пить
честь ему и хвала
а мне не хвала и мне не честь
мне вообще ничего
я никогда не смогу пролезть
в здоровое большинство

О! Президент курил и бросил! Значит, и пить бросить сможет, если еще не. А шпилька в здоровое большинство - так Он и сам в него попал совсем недавно.
А ежели из чистого балагурства, в котором Лия тоже дока.
Ты же Адель
играй не зная печали
хариты амуры зефиры и Лель
и лельга и оньга
твою колыбель
так долго так долго качали
и лени и нули и эли и али
что может быть эмч амч умч
немного еще покачают
и дульче и дальче и дольче

Ну, ни намека на намеки - сплошная музыка!
А разойдясь до полного отвяза, можно с десяток строк из пятидесятидвустрочной отборного не-мата ругачки -

да в рот те лягушку болотную
только жалко животную
да в ноздрю те кишку пожарную
гнида ты бездарная
гнилой огурец те в ухо
хреновая ты маруха
в глаз те луковицу
в пуп те пуговицу
в зад тек мешалку столовую
трехметровую
ручную гранату подмышку
чтоб ни дна тебе ни покрышки

Народ хоть улыбнется вслед за Президентом, а то судорога в скулах у всех от чрезмерного отношения к моменту.
То ли, это ли - как там пойдет.
Всё! Готовность номер один!
А он уже завтра - исторический день для Президента.

И был вечер, а до того было и утро, но ввечеру был час назначенный, и за четверть часа до него команда, во главе которой Лия, собралась пред воротами в Президентскую резервацию. Кухарка со слесарем явились еще на четверть часа раньше времени сбора, ждали виновницу. Ходили перед коваными... нет - чугунными узорчатыми воротами, курили, проникали пытливыми взорами в зазоры меж узорами.
Прямо за воротами слева, острым углом к ним, клинообразная зеленая лужайка, расширяясь, уходит вдаль по легкому склону. Ближе к воротам на лужайке скульптурная пара - две бронзовотелые девы: одна наклонилась с кувшином как бы к источнику, а другая на плече с кувшином, как бы уже наполненным. У дальнего окаймления лужайки ряд бронзовых же бюстов на постаментах. "Президенты. Бывшие", - высказал вслух догадку слесарь. "А источник мог бы быть и взаправду", - выступила с критикой кухарка.
В самом центре лужайки, понурив, как и определено ему природой, голову, изваянием стоит осел абсолютно белой масти. Вокруг животины на почтительном расстоянии топчутся две большие птицы - павлин и пава с нераспушенными хвостами, отчего кажутся ординарными индюком и индюшкой. И при этом издают немелодичные, хотя и не очень громкие крики.
За чередой бюстов вальяжно прохаживается некто, увенчанный головой с зачесанными назад волосами в сильной проседи. На правом плече его угнездилась крохотная мартышка с огромным бананом в лапке, который она не пожирает жадно, а жеманно полизывает, не содрав с банана кожуру. Седой же держит перед собой чуть вытянутую левую руку ладонью вверх, и вокруг ладони вьются как подвешенные на ниточках две колибри и с ладони склевывают.

Прошли благополучно три рубежа дотошного, но изысканно вежливого контроля. Слесарю не предложили раздеться до без трусов, при всей его готовности, но туфли таки снимать пришлось - очень уж старинного фасона оказались, с железными вставками в подошвах, на что, как оказалось, неусыпно бдящая рама трижды отзывалась тревожным звоном. Букет же из пяти шикарных бордовых бутонов роз у слесаря изъяли, а когда через пяток минут вернули, бутоны томно распахнулись до предела.
Вошли во двор и почти свободно двинулись в направлении, выложенном неназойливой охраной, мимо бронзовогрудых дев у виртуального источника, мимо клекочущей пары индюков, изображающих павлинов, мимо осла...
При ближайшем рассмотрении осел оказался ослицей, и не из белого мрамора, а вполне натуральной и упитанной. "Не на этой ли ослице в конце времен в известные ворота въедет судия и избавитель", - ёрничал слесарь, пребывая в некотором возбуждении. А некто с седым зачесом, мартышкой и колибри на ниточках оказался... Президентом. "И кто из нас выпал из времени в пространство?" - вопросила кухарка в это же пространство.

Ужин, на который так рассчитывал слесарь, что под это два дня не обедал, оказался легким угощением на шведский манер по форме и скромным по содержанию: резаные дольками фрукты, ультраминиатюрные пирожные корзиночками, безалкогольные холодные напитки и безалкогольный же горячий пунш.
Весьма скромный, несмотря на шагаловский витраж в полстены, зал человек на пятьсот полутысячей же и заполнился до последнего полумягкого стула. Над витражом и в других местах у потолка небрежно, но не неряшливо, а, скорей, нарочито проглядывал необработанный, неокрашенный, незадрапированный бетон. За столом президиума Президент, уже без мартышки и колибрей, но с телохранителем за правым плечом и с двумя по обе руки застольщиками.
Мурлыкавшая дотоле под перстами шемаханской дивы арфа смолкла. За трибуну, одетую пространным щитом бронированного стекла толщиной миллиметров в тридцать семь, вспорхнул распорядитель, и действо началось.
Слова привета и пожеланий сказали в очередь чины по правую и левую руки Президента, между речами которых вздыхала арфа и пела торжественную песнь девица неземной красоты в роскоши черных волос ниже колен.
Наступил момент истины. Распорядитель называл имена достойнейших, зачитывал всё ими содеянное, по его же мановению виновник на подкашивающихся ногах бодро подступал к Президентскому столу, получал из Его рук диплом, заправленный в легкую остекленную рамку, одаривался пожатием руки Самого и - заветным конвертом из рук правого подручного. Левый же, не имея под своей рукой цветов, бездействовал, и официальных цветов награжденные не получили. Стайка фото-, кино- и телерепортеров шустро окружала место таинства, фиксировала его и через семь отпущенных им секунд спешно отступала.
Лия, увы, конверта не получила вопреки предреканиям слесаря, убеждавшего свою команду, что Президенту настолько безобразным покажется положение, в которое Его ввергли неуклюжие чиновники, что он вынет из собственного кармана чековую книжку и тут же выпишет чек на энную, а то и большую сумму... Не случилось. Слесарь так опешил, что упустил момент, когда уместно было вручить розы. "Какая же, гибко говоря, негибкая оказалась Президентская власть", - ворчал себе под нос слесарь.
Нет, каждому из дипломантов не предлагалось читать свои опусы, и даже публичных слов благодарности каждого не предусматривалось. За всех слова те сказала дипломантка, избранная для этого, вероятно, самим Президентом.
Взошел за трибуну и Президент вместе с привязанным за правым плечом телохранителем. Первыми Его словами было, что, мол, некоторые другие страны кичатся вещным своим богатством, а наш народ скромен, но богат тем, что в нем от века ценится Слово, чему сегодня еще одно подтверждение. И проиллюстрировал это тем, что читал стихи. Только Лии. Почти все - по памяти. В Президентово прочтение, к великой досаде слесаря, вошло и все, что наметил слесарь себе. "Он пытается хоть так выкарабкаться из дурацкой ситуации", - прошептала на ухо слесарю кухарка.
Как только завершил свой спич Президент, слесаря подхватило и понесло: он в три прыжка подскочил к креслу, в котором в первом ряду женственно боролась со смущением Лия, неловко сунул ей розы, сковырнув при этом невзначай с ее колен диплом, который громко шмякнулся об пол, стал на одно колено, поцеловал руку и щечку страдалице, поднял диплом с даже не треснувшим стеклом ("бронированное?!" - успело мелькнуть в слесаревой голове) и, став почти спиной к Президенту, срывающимся голосом неартистично протараторил:

господи боже царь всемогущий
всеимущий и вседающий
не слушай ты вечных моих жалоб
что не хватает что нету что мало
я теперь поумнела и обойдусь наличным
оказалось что и с этим можно прожить прилично
ты прости меня и утоли моя печали
позаботься чтоб хоть этого не отобрали

И, теперь уже совсем обернувшись к Президенту, добавил: "Это - тоже Лия!"
Опомнившийся распорядитель дал отмашку арфистке с солисткой, поднял дирижерским жестом публику. Зазвучал гимн, аудитория послушно подхватила. Слесарь не пел со всеми, потому что так и не выучил слов, а еще - из дерзости. Два дипломанта-иностранца, как заметил тот же слесарь, тоже не пели. Что с них взять. Им можно только дать.
Распорядитель уже готов был объявить конец торжеству, да Президент решил осчастливить награжденных дополнительно, предложив им составить Ему интерьер для портрета. И пока придворный фотограф устанавливал исторический кадр, Президент вместе с пристегнутым к плечу телохранителем протиснулся к слесарю и быстро проговорил, что, дескать, намек понял, что справедливость восторжествует, как она торжествует всегда, что уже завтра он будет утверждать бюджет страны на очередной год и непременно внесет дополнительную строку, упущенную в году истекшем.
Кухарка, стоявшая рядом, мгновенно сориентировалась и тут же всучила Президенту свою книгу "От звука к слову", на титуле которой успела начертать Человеку-Политику-Президенту и подписаться. Президент всепонимающе улыбнулся, коротко поблагодарил, пожал руку слесарю и спешно двинулся к организованному Ему интерьеру.
Пуговицы на тесных ризах слесаря во время Президентского рукопожатия не отстрелились, и телохранитель остался в бездействии. Более того - за миг до того, как вспыхнул блиц фотокамеры, и лишь на мгновение, телохранитель исчез из кадра, будто его и не существовало в живой природе.

Почти не сговариваясь, команда Лии завалилась в кафешку "Седло Пегаса", приютившуюся в допустимой близи "охраняемого объекта", где вскладчину крепко выпила и нехило закусила.

Среди обилия тостов едва ли не первым был:

"За нас с вами и # # # с ними!"

Иерусалим
20 - 25 дек. 2007