Надвигалась осень, окутанная плотным сырым туманом. 

Он задумчиво разглядывал заплеванное дождем и мертвыми листьями окно, пытаясь угадать, будет ли за этой осенью другая? А потом поворачивал мысли к ее коленям, которые в воображении гладил не одну сотню раз, и принимался за письмо. 'Как мы почти полностью состоим из воды, так и жизнь состоит из наших мыслей и фантазий. Взгляд, прикосновение к губам - ничто, пока тот, другой, своими домыслами или дрожью ожидания не придаст им законченность и смысл, - думал он. - А что, если это - с л о в о , не прикрытое телом? Долетит ли оно по назначению, вызвав такой же трепет, как живое касание?' 

И он пробовал. Писал бесконечные письма, добиваясь рельефности строчек, приращивал к ним мускулы. Утром, едва утихал кашель, он приподнимался с кровати, подвигал ближе столик и отправлял к ней слова - одно за другим, надеясь, что она ощутит хотя бы их легкое дуновение. 

Днем приходил врач - веселый жизнелюбивый старик. Ловко наполнял шприц, мурлыкая под нос 'Аллилуя', вводил иглу под кожу и обещал прийти на следующий день в это же время. Церемонно откланивался и выражал надежду увидеть его завтра живым и шутливым, как и он сам. 

Дни складывались в недели. Тело, отвыкшее от движения, деревенело, а лицо покрывалось тоненькой и смешной, как улыбка, паутиной времени и болезни. Но руки продолжали работать, выпуская все новые слова, щедро вскормленные неиссякаемыми запасами души и мысли. И они - румяные и тучные от избытка жизни - улетали вдаль, чтобы на другом конце освободиться от своего груза, проливаясь над ее коленями освежающим дождем. А за ними уже спешили новые батальоны. 

И обратно устремлялись радостные ответы, что да, мол, твои богатыри добрались благополучно и эффект налицо. Коленки дрожат, даже покраснели от радости. А душа ну просто беснуется от наплыва чувств, взбудораженная так, будто над самым ухом колотят в гигантский колокол. Слова и строчки кусают, душат и вытягивают жилы, до того они хороши! 

Он читал эти письма и радостно улыбался, гордясь своими зубастыми молодцами - дерзкими и шаловливыми. А потом окидывал взглядом распухшее и большое, как у силача, тело и от души веселился, представляя себе, какой бы страх внушил ей, если  бы смог оторваться от подушек и встать в полный рост. 

Шло время. Смешливый доктор в белом по-прежнему появлялся каждый день в один и тот же час. И изумлялся, разглядывая одутловатого, все еще живого великана. Сравнивал его с Гулливером, опутанным лилипутскими веревками, и шутил, что он заметно прибавляет в весе и что сам Господь бессилен прибрать его к себе. 

Великан, обрадованный этими бодрящими словами, провожал его благодарным взглядом. А потом, мысленно приосанясь, разглядывал себя в зеркальце и замечал, что и правда пополнел. И с интересом открывал в своем отражении раньше не бросавшееся в глаза серебро волос и новые забавные морщинки, опоясывающие синеву вокруг глаз. 'От сильного рождается сильное', - произносил он, перечитывая ее восхищенные ответы. А потом старался быстрее заснуть, пока не накатил новый приступ кашля. Если бы не этот досадный клокочущий кашель, то и дело выплескивающий красную краску, он чувствовал бы себя окончательно счастливым. 

А она ждала новых писем и впитывала их, прикасаясь к буквам, которые обдавали то жаром, то стужей. Казалось, что эти строчки оторвались от Мастера и живут своей жизнью, подкармливаясь вдали от него. Повертятся где-то день или два, а потом возвращаются к ней, как коты к теплому очагу. Иногда грязные, поцарапанные и от этого - немного другие, но всегда с блестящими глазами. 

Подошла зима. Окно покрылось нарядным узором, сквозь который расплывался бело-синий снежный покров. Писать приходилось мелкими порциями - из-за кашля,  который налетал все чаще, но уже не раздирал легкие, не окрашивал подушку, а оставлял после себя только ноющую боль. 

Иногда сквозь ледяную мозаику проникали солнечные лучи и разлетались по комнате рассеянным светом, оживляя кровать и столик, где сгрудились письма. 

А слова все летели, припорошенные снегом, но такие же шальные и жгучие. И по ним трудно было поверить, что за окном крепкий мороз, а в комнате лишь кровать, надрывный кашель да неподвижное туловище, над которым витает белый доктор, опускаясь ниже и ниже... 

'Твои строчки наполнены такой бешеной жизнью, что я хочу кружиться по комнате. Сколько в них весны...' - грустно выводила она. 

Он не ответил, но и не возразил. Лишь кивал головой, спускаясь по темной лестнице. И от каждого окошка, мимо которого проносили его гигантское тело, в полузакрытых глазах Великана вспыхивал свет.