В этих местах осадки случались редко. Тучи обходили дом стороной. Цеплялись за верхушки гор, а потом, разлохмаченные ветром, огибали его и уносились за горизонт. Дочка всегда говорила: "Мам, у тебя вечный оазис". Оно так и получалось, что оазис. Кругом затянет, а у Варвары - ни облачка. Но на этот раз зарядило на всю неделю. Пришлось сидеть дома. Машина бездействовала уже полгода. Прошлым летом Варя еще кое-как управлялась с рулем. Но потом сдалась: руки не слушались. И поставила машину на вечный якорь, в гараж. С тех пор передвигалась пешком, куда "доставали" ноги. Без машины уставала. Но еще тяжелее было свыкнуться с мыслью, что она больше никогда не сядет за руль. Заходила в гараж, задумчиво стирала с капота пыль, садилась в водительское кресло и, повздыхав, выбиралась наружу.

В среду позвонила дочка и пообещала в субботу приехать. Завтра в доме суета, разговоры. Только бы погода не подкачала.

Дочку Варвара ждала с нетерпением. Но больше всего - Дашеньку. Зятя недолюбливала, про себя называя его "черным ящиком". Молчаливый, замкнутый, хотя и подчеркнуто вежливый. И все время носит на лице ухмылку. Все два дня он просиживал на террасе, прикрывшись прессой, а в промежутках вышагивал по участку, потягивался, смотрел на часы, всем своим видом показывая, что эта дачная канитель ему в тягость. Варю такое поведение коробило. Но она молчала, боясь обидеть дочь. А на попытки дочки втянуть мужа в какую-нибудь активность, говорила: "Не трогай его. Обвыкнется. Вот станете хозяева, тогда..." Она уже давно оформила дом на дочку, но ей не говорила, опасаясь чего-нибудь непредсказуемого.

"Надо приготовить банки и сахар для ягод". Вишня плодоносила обильно, каждый год. Ягоды уже поспели. Самое время бы собирать, да некому. Вся надежда на внучку. "Остальное... пусть висит. Птицы склюют", - устало думала она, покачиваясь в плетеном кресле и наблюдая, как день за днем набирают цвет и сок сначала верхние ярусы, что ближе к солнцу, а затем и нижние. В это время уже лисички появлялись. Но до леса не добраться, хотя он неподалеку.

Резко хлопнула форточка. Варвара вздрогнула и подошла к окну. Тучи над горой сначала немного разомкнулись, но скоро опять сбились в плотную массу.

"А вдруг не приедут?". - Однако, прогноз оставался прежним: в выходные - солнечная погода.

Варвара уже два года, как зарылась в свою нору. В городе не показывалась. Нет, дочка с зятем принимали ее безукоризненно. Были предупредительны. Но именно эта предупредительность и угнетала, выставляя ее немощь. Бесконечные "маман, куда схватила, я сама, Юра, ну помоги же...", "Варвара Васильевна, Вам же нельзя..", "Бабунчик, дай я тебе подушку...". Все эти фразы лишний раз напоминали, что "маман", "Варвара Васильевна" и "бабунчик" - дряхлая старуха. Как могла, Варвара скрывала подступающую слабость, прятала одышку и украдкой глотала нитроглицерин. В квартире неуклюже пыталась что-то переставить, вымыть посуду. А перед отъездом старалась поскорее свернуть неприятную для нее церемонию проводов: очень уж трудно было расставаться с Дашенькой.

- Мама, ты все-то не хватай с собой, ведь приедешь еще - А зять вывешивал свою улыбку-ухмылку, подтверждая глазами: "Ну конечно, Варвара Васильевна. Конечно, приедете".

ет, она уже не приедет. В последний раз, уезжая от них, она подумала: с каким, должно быть, облегчением, помахав бабуне ладошкой, они уходят к себе. Впрочем, облегченно вздыхала и она, устав целую неделю разыгрывать из себя все еще бодрую старушенцию.

Нет уж. Пусть сами навещают. Здесь больше проку. Воздух, Дашеньке раздолье. И комната у нее своя. Только вот роль хозяйки давалась все хуже и хуже. Почти все хлопоты брала на себя дочка. А Варвара сидела рядом. Слушала ее истории, пытаясь вникнуть, но не вникалось.

-Мама, да ты не слушаешь!

-Нет-нет, доченька, продолжай. Чуточку отвлеклась, извини.

Дочка, обиженно поджав губы, делала паузу, потом продолжала. Цены, политика, магазинные приобретения, опять политика, опять цены. Сознание вяло следовало за потоком новостей, ни за что не цепляясь. И опять уносило куда-то в сторону.

Всегда незыблемая и прочная, земля вдруг стала уходить из-под ног.

Опора покачнулась еще в городе. С каждым приездом Варвара узнавала его все меньше. Вместо привычных домов и двориков - гаражи, банки, компьютерные магазины, дискотеки - символика нового времени. А вместо вчерашних детей с горящими глазами и бойкой речью - гладкие молодые люди с зализанными прическами, томным взглядом, произносящие не своим голосом не свои слова.

Город отнимал у Варвары ее мир, а с ним - частицу ее самой.

- Доченька, а помнишь ту липу?

- Какую?

- Как это "какую"?? Она одна была. А потом ее срубили.

- Ну, помню. А при чем здесь липа? Ты о чем, мать? Опять не слушаешь?

- Слушаю-слушаю, просто вспомнилось...

Этой липе было лет сто. Огромная, разлапистая, она возвышалась над крышами. Зимой - белая, летом - зеленая, осенью - черная с желтыми прожилками. Потом опять белая. И так из года в год. Варя не представляла себе город без этой липы. Казалось, что все дома опираются на нее. Упади она, и город рухнет. Но вышло иначе. Город остался, а липу снесли. На ее месте планировали что-то капитальное, а она не вписывалась. Ну, ее и под топор...

С липой оборвалась последняя ниточка, которая связывала ее с городом. С тех пор Варвара безвылазно сидела в деревне. Иногда включала телевизор. Искала в основном старые киноленты. Передачи о прошлом не увлекали. Старый мир, приправленный сегодняшним днем, смотрелся гротескно и только портил настроение. Ведущие программ - лакированные мальчики и девочки с блестящими кремами и фальшивой улыбкой - широким жестом распахивали двери в прошлое, сопровождая экскурсию по времени надушенными, слащавыми фразами. А в их глазах читалось: "Смотрите, старички. Во все глаза смотрите на себя в молодости. Вы ведь тоскуете по ней? Ну, вот и наслаждайтесь. И не жалуйтесь, что мы о вас не заботимся, что не бережем наше сокровенное наследие".

А в конце передачи ненавистное слово "спонсор". При этом слове Варвара резко выключала телевизор.

Нет, только память способна сохранить вкус той жизни. И журналы. От умершего мужа осталось много старых журналов.

- Доча, посмотри, сколько подшивок. Специально держу для вас. Будете просматривать...

- Да ладно, мам. Давно уже надо...., - но сдержалась. Мать всегда вздрагивала от слова "хлам". - Ну, хотя бы на антресоль их запрятать. Пылища от них одна. Не до журналов сейчас. Сама видишь, рубимся, что есть силы за материальный достаток. Не до чтива. - Потом усмехнулась:

- Вот разбогатеем, тогда и полистаем.

- Да, конечно. Крутитесь, как бешеные, - поддакнула она дочке. Ей не хотелось продолжать эту тему. "И в самом деле, разбогатеют, успокоятся, глядишь, и достанут журналы, - убеждала она себя, - лишь бы только не выбрасывали".

- Давайте лучше чай с малиной пить.

А за чаем опять слова. Они сливались в непрерывный гул, от которого хотелось прилечь, но неудобно было прерывать чаепитие. А тут еще желтое пятно. Оно все чаще наползало на глаза. Говорили, что-то сосудистое.

Как-то вечером, который раз листая замусоленные страницы, Варвара заметила: чем старее номера журналов, тем больше волнуешься. Как будто именно из самых глубоких недр времени вырывается самое сильное пламя. А потом, подошла к окну и задумалась. Есть ли что-нибудь для нее сегодня, за окном, чтобы вызвать такие же трепетные чувства? И сразу в мыслях Дашенька. Приедет, чмокнется с бабуней и на вишню. Обмажется ягодами, половину подавит, потом счастливая и чумазая полезет к ней на колени, еще раз целоваться. Ну, конечно, Дашенька! Ее единственное осязаемое счастьице в ситцевом сарафанчике. К тому же - копия дочки.

Последний раз, когда они приезжали, она зашла к ней в спальню и долго разглядывала ее личико, безмятежное и чистое. А потом не выдержала и заплакала, подумав, что и Даша когда-то вырастет и станет такой же озабоченной и чужой, как дочь. Но об этом лучше не думать. Когда вырастет, тогда и вырастет. Это случится не скоро. Интересно, с каким лицом спит зять? Неужели даже на ночь не снимает свою ухмылку?

А что кроме Дашеньки? Что еще не убито временем? И она отыскала! Горы, лес, облака. Однажды попробовала их зарисовать и незаметно втянулась.

Рисовала плохо, руки дрожали. Пропорции не давались, но она и не старалась передать форму, а целиком уходила в краски, пытаясь запечатлеть на бумаге цвет, а с ним вкус и запах. И радовалась, когда рисунок удавался. Труднее всего было с облаками. Особенно вечером, когда они подсвечивались сбоку и пробегали всю палитру оттенков - от ярко-оранжевых до лиловых, - постепенно чернея вместе с небом.

Варя смотрела на дождь, и вдруг подумала, что никогда еще она не ощущала этот мир так остро, как сейчас. Жизнь промчалась мимо, как безумный поезд. А сегодня она вглядывается в каждый листик, в каждую ягодку, вслушивается в шорох травы. А почему не раньше? Может быть, успокаиваясь, тело переносит себя в ощущения? Так может и надо жить ощущениями, а не терзать свою память и бросаться вдогонку за каждым отливом, уносящим от тебя всё, к чему прикипел? Уносит, и ладно. Зыбкое, недолговечное исчезает. А остаются горы, облака, деревья. Они и есть твои верные спутники, которые проводят тебя до самых ворот и распрощаются с тобой тихо, скромно, без помпы и фальши. Не лучше ли, пока еще осталось время, впустить их в свое сердце, а с ними жизнь, которую ты в сутолоке так и не рассмотрел? Многоцветную, неуловимую и загадочную. Вырастающую из ниоткуда и уходящую в никуда?

Взволнованная этой мыслью, Варя почувствовала страстное желание нарисовать жизнь. Всю! Одним широким мазком! Сердце колотилось, дышать стало трудно. Она достала все краски, какие были, распахнула дверь, вышла на террасу и, не обращая внимания на дождь, раскрыла альбом. И вдруг скривилась от внезапной боли в боку. Откинулась назад... Опять это желтое пятно. Оно расползалось по всему глазу. И погасло...

Дождь моросил всю ночь.

Наутро тишину нарушил рев мотора. Шумно разбрызгивая лужи, урча и подвывая на каждом ухабе, к Вариному дому приближалась машина.

- Мамочка, смотри, какая над бабуней красота! Поехали быстрее, я хочу туда, поближе, чтобы вместе с бабуней!

- Да, красиво.... Но ее видно только издали, Дашенька. В том месте бабуня ничего не видит. Юра, тормозни, полюбуемся...

Над Варвариным домом, черневшим вдалеке, гигантской аркой нависла радуга. Многоцветная, неуловимая и загадочная, не имеющая ни начала, ни конца. Подождала немного и растворилась с последними каплями тумана. И в тот же миг из-за туч на лужайку брызнул ослепительно яркий солнечный свет.

- Юра, трогаем.

- А все-таки распогодилось.

- Как и обещали.