Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Муравскене Илона

Стена
Произведение опубликовано в 78 выпуске "Точка ZRения"

Ветер появился неожиданно, а вместе с ним выросла стена. Старая, с миллионами глаз-лампочек по бокам. Выглянула из-за плеча. Мигнула, протрещала осколками кирпича, прозвенела на ветру колокольчиками на ржавых гвоздях, хрустнула битыми стеклами и пропала. Растворилась на белом снегу перрона, оставив большое черное пятно-яму.

Кажется, тогда я встречала киевский поезд ранним утром. Было пять или шесть утра. Поезд опаздывал. Стрелки на больших вокзальных часах ползли неуверенно, точно испуганные. Циферблат был почти наполовину залеплен снегом, как скотчем, крест-накрест.

Изабелла дулась. Все еще не могла простить меня за то, что я вытащила еще из теплой постели из-за какого-то виртуального Джина, который не мог приехать попозже.

- Только ты могла согласиться на эту дурацкую затею: встречать какого-то горе-поэта в пять утра!

Она крутилась у кофейных аппаратов уже целый час и перепробовала, пожалуй, все, что было там в ассортименте.

– Только ты могла поехать на вокзал ни свет, ни заря ради человека, которого никогда не видела и вообще знакома лишь по переписке.

И тут ветер, а за ним стена. Я увидела ее в витрине вокзального кафе.

Старая, с миллионами глаз-лампочек по бокам. Выглянула из-за плеча. Мигнула, протрещала осколками кирпича, пропела на ветру колокольчиками на ржавых гвоздях, хрустнула битыми стеклами и пропала. Растворилась на белом снегу перрона, оставив большое черное пятно-яму.

По краям грязно-серые кружева подтаявшего снега, стекло, горстки осыпавшейся штукатурки и опилок.

- Ничего не было, да? – Изабелла неловко толкает меня, подходит к самому краю. – Ничего не было?

Садится на корточки, оглядывается.

Белое полотно железнодорожных путей, красные глаза приближающихся поездов.

Встречающие и провожающие, ловко перепрыгивающие пятно- яму, оглядывающиеся на нас –сумасшедших- тащили чемоданы, баулы, мешки, перешептывались, перезванивались, подбегали к краю платформы, скромно перекуривали в сторонке, кто-то весело подмигивал, улыбался.

- Как будто нет никакого ветра!- удивленно толкаю Изабеллу локтем.- Как будто не было никакой стены?

- Так, может, и не было?! – Высокий худой парень бросает зеленый рюкзак прямо на край ямы. – Вы не меня ждете случайно? Привiт, кстати.

Пряча огонек спички в ладонях, отворачивается, закуривает, а потом смотрит улыбающимися серыми глазами, наставляет ворот пальто.

- Если вы Джин?- отзываюсь, наконец, выпрямляясь.

- А вы Ми, я так понимаю? – глаза все еще улыбаются, смеются почти. - Я вас так и представлял.

- А чего тут представлять?- Изабелла хмуро прячется за спину.- Он же тебя на фотографии видел.

- Здесь стена была - бормочу зачем-то и протягиваю ему руку.- Старая, кирпичная. С лампочками. И ветер, понимаешь? Совсем необычный ветер. Не такой, как всегда.

- Правда?- моя рука тает в его больших ладонях. – Может, кофе попьем? Заодно и на «ты» перейдем, а? Замерз я серьезно, пока тебя шукав. Про стену расскажешь.

Опять улыбается. Глазами.

В ушах- затычки наушников. В них что-то попискивает и потрескивает, как в старом радио.

- Ну, и где у вас лучший кофе?

Изабелла толкает меня в спину и что-то бормочет, быстро-быстро, что я не разбираю слов, а слышу только шепот, свист и писк наушников.

Потому что прямо перед нами опять вырастает стена. Старая , с миллионами глаз-лампочек по бокам. Расползается далеко вперед, прямо по железнодорожным путям, вдоль красных огней поездов, семафоров, мимо торопящихся людей, снующих рядом с ее потрескавшимися стенами и, казалось, проходящими через нее или в нее.

И ветер рвет звенящие колокольчики на ржавых гвоздях. Плюет их тоскливые ноты прямо нам под ноги, и мы испуганно смотрим, как они разлетаются на снегу большими черными проталинами, прыгают, как ранние скворцы на одной ноге, поглядывают черными глазами.

Взлетают пугливой стайкой высоко в небо и тут же возвращаются. Рассаживаются по крышам чинно и гордо, чистят клювы о старую жесть, выстукивают азбуку Морзе.

- Но где-то же она кончается, правда? – я пытаюсь толкнуть стену плечом. – Она же не может быть бесконечной, да?

Утыкаюсь носом в шероховатые трещины и глаза- лампочки. Слепну почти мгновенно, но стена поддается, расступается, рассасывается, пропуская меня вперед и выталкивая куда-то в самую глубь.

Как в омут.

Ветер свистит в ушах.

***

Стихи были зашифрованы на обоях рядом с подушкой. Иногда я соскребывала их пальцем и раскладывала по подушке.

Строчки ложились причудливым ассиметричным узором, разливались по одеялу и простыни, свешивались по краям завитками букв и вползали на ковер у самой постели.

Я их даже не читала, наступала босыми ногами на слова и предложения, открывала окно, заваривала кофе, садилась в кресло и насмешливо смотрела на растоптанные чернильные кляксы.

Стихи прятались от меня и от солнечного света, забегали под кровать, ныряли в самые дальние углы, смотрели, молча, как мыши. Ждали, когда я опять начну собирать их в кучу, нанизывать по букве на нитку, чтобы спрятаться под обои, рядом с подушкой и Диккенсом. Вздохнуть, наконец, с облегчением, успокоиться и покрыться пылью до следующего раза.

До того, как школьный хор начнет репетицию с новой учительницей музыки. До того, как ты выбежишь встречать меня откуда-то из темноты. Подхватишь сумки и привычно чмокнешь в щеку.

До того, как я напишу новые письма и спрячу их со стихами, под обоями, повешу картину, открою окно. Чтобы детские голоса переселились в домашнее радио. Чтобы нависшие тучи растолкало яркое утреннее солнце. Чтобы женщины-соседки, наконец-то, вытащили во двор ведро краски и перекрасили деревянного идола- божка Будду. Облили бы синей и красной краской, смеясь и толкаясь, размазали бы его поникшее лицо-маску.

- Ты завтракать будешь? – заглядываешь через плечо. – Я яичницу пожарю. Хочешь?

- Мы как-то плохо расстались прошлый раз, да? – будто просыпаюсь.

- Почему? – смотрит удивленно, почти рассеянно. - Как всегда.

Охрипшее радио вдруг отзывается звонким детским хором, трубит на всю кухню, комнату. Заполняет ее вдруг хохотом, звоном, дробью даже. Прячется под стол, под нависшую скатерть, цветы. Отзывается эхом, как стоном.

- Как всегда!

В окно нависшее небо. Облака белесой периной прямо у самого стекла, упираются, провисают, даже рвутся, клочья свисают прямо до подоконника.

И ветер. Пронзительный, звонкий, как на вокзале.

- Как будто не мое утро!- оглядываюсь. – Совсем не мое, Сашка. Какое-то очень чужое. Как из песни. Будто не успею вдохнуть.

Курит в открытое окно.

Женщины- соседки , весело переговариваясь, раскрашивают лицо идола. Краска расплескивается, они топчут ее босыми ногами, оставляя на песке разноцветные следы-пятна.

- Я уезжаю завтра,- оборачивается. – Ты хоть помнишь? Опять в рейс.

Сетка календарных дней утопает в утренней росе. Набухшая бумага, выцветший шрифт.

На сковородке весело скворчит яичница.

Детский хор этажом ниже.

Белая нить облаков за окном.

Как будто всеми правдами и неправдами пытаюсь дозвониться, докричаться, достучаться.

Как будто не надо было жить с тобой в этом вот домике у озера на листьях желтого клена. Как у Бога за пазухой. Хорошо и уютно.

На ладони почти. Лицо - к солнцу.

- И ты, конечно же, не спал, да?- всматриваюсь в потемневшие глаза. – Ты никогда не спишь. Я помню. Ты просишь сварить кофе. Две ложечки сахара, чуть-чуть корицы. Я варю, прихожу, а ты уже спишь. Храпишь даже. Смешно. И я сама пью этот ночной кофе. Горячий, обжигаюсь. А ты и не знаешь.

- Это слишком давно было,- отворачивается к стеклу. – Так давно, что я и не помню в какой из жизней.

***

Листаю исписанные страницы.

Много. На целый роман.

Вижу, как на страницах целуются. Почти впиваясь друг в друга горячими ртами. Утыкаются друг в друга лбами, вытирают мокрые губы.

Улыбаются друг другу. Прячутся друг в друга, как в раковину. Захлопывают крышку, ждут прилива. Медленно падают на дно, куда-то в песок и в ил, покрываются водорослями, путаются в одежде, замках и застежках. Слушают, как у кого под свитером тихо гудит плеер.

Переворачиваюсь.
Смотрю, как спишь.
Как остывает кофе.
Как бледный бок луны покачивается за занавеской.
На стене карта Австралии.

Можно купаться на сиднейских пляжах или отправиться в поход по тасманийскому высокогорью.

Но можно снять карту и найти дерево. Раскидистое и корявое. Еще кошку. Тощую и песочную среди растрескавшейся пустыни. Ворона на голой ветке. Лужу с плавающим снегом. И озеро- светло-серое, неподвижное, как зеркало. А из воды- белые сухие стебли.

На страницах все просто. Легко. Переплет только потрепан и страницы изжеваны.

На подоконниках герань.

Среди темного полотна неба белое здание. Горят окна- кнопки. Если нажать на одно из них, пластиковое стекло ввалится прямо вовнутрь, на ковер, в гостиную.

Ветер прошелестит страницами.

На экране телевизора буду вспыхивать цветные сюжеты, как сны.

Никто не заметит.

Можно пристраиваться рядом, тоже уткнуться в экран, тоже жевать чипсы, тоже бегать курить в форточку на кухне, тоже зажигаться вдруг люстрой, а потом тереть под душем плоский живот. Жить своей жизнью.

Прятаться мышью в щели. Заполнять собой одеяла, подушки. Чувствовать, как целуются. Утыкаются друг в друга лбами, вытирают горячие губы. Слушают, как у кого-то под свитером тихо гудит плеер.

- Тобі добре тут! – Джин просовывает голову в щель жалюзей. – Нравится? Я старался.

Хмыкает в кулак. Бросает зеленый рюкзак на пол.

В ушах затычки- наушников. В них охрипшие голоса детского хора.

- Ты откуда здесь?- приподнимаюсь.

- Со стены. Забыла? - протискивается на пол. – Ветер принес.

Садится на пол. Рядом с рюкзаком. Закуривает, пряча огонек в больших ладонях. Наставляет ворот пальто.

В окно - раннее утро. Облака белесой периной прямо у самого стекла, упираются, провисают, даже рвутся, клочья свисают прямо до подоконника.

- Надо выбираться отсюда,- кашляет в кулак. – Иначе зависнем.

- Зачем? Я же живу здесь.

- Живешь? – смотрит, хитро прищуривает серые глаза. – И давно?

Сетка календарных дней утопает в утренней росе. Набухшая бумага, выцветший шрифт.

Детские голоса этажом ниже.

Гул проснувшихся машин- сердитый, басом.

Неожиданно вижу себя во всем: в стенах, на полу рядом с Джином, в потолке, в тебе даже, провожу пальцем по твоей спине. Улыбаешься- щекотно. Переворачиваешься, не открывая глаз, обнимаешь подушку. Щека красная- сонная.

- Надо выбираться!- Джин топает прямо по ковру прямо в мокрых ботинках.- Спускайся!

Смотрит на меня снизу. Маленький, почти лилипут. Худой- лицо, как шпага.

- Да глюк все это, понимаешь? - говорит хрипло. – Просто глюк. Ненастоящее!

Я почти падаю вниз, разлетаюсь во все стороны тысячами крохотных щелей и глаз. А где-то на улице ветер рвет звенящие колокольчики на ржавых гвоздях. Плюет их тоскливые ноты прямо мне под ноги, и я испуганно смотрю, как они разлетаются по полу большими черными бусинами, прыгают, прячутся в моих щелях, ныряют в вены, застревают, взбухают, нарывая.

- Нам домой надо! – Джин кричит мне из кухни. – Пока есть ветер, понимаешь?

Ветер треплет на мне майку, касается живота ледяными пальцами.

Ежусь и падаю.

Осыпаюсь перьями, известью, осколками кирпича и битым стеклом. Слышу, как дышишь. Как прямо подо мной бьется твое сердце. Боюсь пошевелиться, вспугнуть.

Главное, успеть запомнить. Наизусть, как стихи, зашифрованные на обоях рядом с подушкой. И фотографии. Много фотографий в альбомах.

И уже нотные реки растекаются по аккуратным дорожкам парка.

Ветер гонит их по траве несколькими швабрами с нанизанными тряпками. Брызги летят во все стороны. Прохожие топчут их, не замечают, перепрыгивают, перебегают. Оглядываются - успели.

Я слышу твое дыхание. Прямо в висок, совсем рядом. И сердце. Вижу, как оно горит и переливается. Выстукивает барабанными палочками. Высчитывает шаги, минуты, мгновения.

- Да я не хочу возвращаться! – ору куда-то в глубину комнат. – Не хочу, слышишь? Я не хочу!

***

Мне кажется, я даже сразу не узнала его. Димку.

Слишком мальчишеским показалось лицо. Глаза с веселыми чертенятами. Как всегда. Или тогда, в детстве еще.

Когда пропал.

Весело прошагал ранним утром мимо моих окон на рыбалку и пропал. Мне кажется, я долго слышала эти шаги, торопливые, гулкие, как это же утро. С росой еще на траве, с рассветом где-то еще за холмом, с задорным ветром по переулку.

- Ты где был? – удивляюсь.

Рассматриваю уже в упор. То ли взрослого, то ли подростка.

Вглядываюсь в веселые глаза, тяну за рукав клетчатой рубашки, той еще, старенькой, с бабушкиными заплатками на локтях.

- Да тут и был!- смеется. – Где мне еще быть? Тебя искал.

Он сидел на наших качелях во дворе, щурился, покачивал босыми ногами, улыбался веселыми чертенятами, взъерошивал стриженый ежик.

Рядом с качелями ведро и удочка. Рюкзак с баночкой червяков, леска, поплавки в целлофановом мешочке.

- Ты, ясное дело, рыбалку проспала, да? – спрыгивает на траву. – А я вот цветов тебе нарвал. Фиолетовых. Их ветер к реке принес. Не веришь что ли?

Опять щурится. Собирает удочки, выливает из ведра воду, оглядывается.

- Я как будто тебя лет сто не видел!- смеется. – Или двести даже!

- Как будто очень-очень давно, правда? - сажусь на корточки рядом с ним.

Фиолетовые цветы пахнут ветром и морем. Я даже чувствую солоноватые брызги прибоя, слышу, как скрипит от ветра и шума старый пирс.

- Тебя мама искала,- говорю зачем-то. – Долго.

- Правда? – он удивленно оборачивается. - Так я не опоздаю. Хотя и не поймал сегодня ничего.

Он шлепает босыми ногами по траве и лужам, оглядывается, улыбается и подмигивает. Поворачивает за угол дома и исчезает. Растворяется среди деревьев и цветов. Тает дымкой, плывет серым облаком над песком и травой. Стелется почти по земле фиолетовыми цветами, заметает следы пыльцы.

И ветер плачет где-то вдали. Навзрыд, как скрипка.

- А за тобой еще и бегать надо! – Джин кашляет мне в затылок. – Вот не сидится же тебе на одном месте. То тут, то там. Собирайся! Заигрались уже!

На песке димкины следы. Маленькие шаги босых ног, исчезающих за домом среди цветов.

- Нет его тут! – касается моего плеча. – Это глюк, я ж говорил.

- Да что ты знаешь! Он давно пропал. Утонул. Не нашли, понимаешь?

Джин смеется прямо на ухо.

Хохочет множеством голосов, отзывается эхом и музыкой. Тем самым детским хором по радио, когда солнце расталкивает цепь обрюзгших грязно-серых туч.

- Да ты веришь всему? Надо же! – удивляется. – Даже не думал, что поверишь.

***

Шапито стоял у самой обочины.

Рядом пустая пыльная дорога. Ни входа, ни выхода. Только Джин-клоун на воздушном шаре.

Стоит, как цапля, на одной ноге. По лицу размазанная краска Будды- красным по белому, глаза подведены черным.

- Нашла, да? – подмигивает. – Вообще-то меня Тарас зовут.

Спрыгивает, дергает шар за веревочку. Шар плывет поверх головы, как знамя или облако.

- А тебе было когда- нибудь горько, а? – сажусь перед ним на корточки, стягиваю с головы шляпу.

- Горько? – зачем- то он смотрит мимо.

Как будто в эту самую пустоту, куда- то поверх головы, на дорогу или разноцветную палатку.

- Горько, что хотелось завыть волком, понимаешь?

Он проводит рукой по волосам, почти незаметно, как будто смахивает невидимую пылинку.

- Я как лучше хотел,- шепчет.- Всего лишь, как лучше. Как лекарство от боли. Всеобщая беда, соображаешь? Страна, где все так, как ты сам хочешь. И ветер. Я его с собой ношу, в рюкзаке. Веришь?

Боль не услышать, только подождать, пока она разольется по всему телу. Распределиться, разложит вещи, вытащит из шкафа чистое белье. Встанет под душ и включит воду.

- Не знаю,- пожму плечами.

Просто отступлю перед ее напором, растекусь белой лентой по дальней дороге, расположусь где- то в уголке, в каморке, заварю себе кофе, и никто не услышит. Даже не рассмотрит в темноте. До утра, пока зашифрованные стихи не лягут причудливым ассиметричным узором, не разольются по одеялу и простыни, не упадут по краям завитками букв и не вползут на ковер у самой постели.

А я нарисую мишени.

Зловещие круги –пропасти.

Отнесу доску подальше, улягусь в высокой траве и прицелюсь.

Джин пристроится рядом: вдохнет, выдохнет в самое ухо, прижмется горячим шепотом:

- Да ладно тебе! Отбой!

Перевернется на спину, посмотрит в нависшее небо, на кусок солнца прямо у сетки облаков.

Гляну в прицел- пусто.

Черное вспаханное поле. Ноги проваливаются в мягкой земле по колено.

- Ты будешь моей единственной, а? – приподнимается на локте, покусывает сухую травинку. – Нежной там, таинственной?

- А надо? – не оборачиваюсь.

Слышу шепот ветра в его наушниках- затычках.

- Будешь мне петь колыбельные. По две или три сразу. Утро больше не будет казаться дождливым, а ночь чересчур длинной. И я выпущу ветер, отдам кому-нибудь. Подарю.

- Да зачем тебе?

Прямо за мишенями стена.

Выплывает из белесого тумана, мигает миллионами глаз- лампочек, позвякивает колокольчиками. Расползается по черному полю.

А где-то позади ее грохот и свист приближающихся поездов, веселый гомон торопящихся людей, снующих рядом с ее потрескавшимися стенами и, казалось, проходящими через нее или в нее.

Ты жаришь яичницу где-то в комнате прямо под ее стенами, слышны голоса детского хора по радио и женщин- соседок, расплескавших краску у ног Будды.

Димка. С удочками и ведром. Оставляющий цветочные шаги на пожухлой траве.

- Да что ты обо мне знаешь? - оглядываюсь, наконец. – Да что ты вообще обо всех нас знаешь, а?

***

Неожиданно зима наступает в июле.

И сыплет снегом осыпавшегося жасмина, прямо в кровати сугробы и ветер. Кажется, кто-то опять забыл закрыть окно на ночь.

Ты опять пахнешь снегом, метелью и кофе. А по радио новые песни детского хора.

- Кому ведь все это нужно, правда?- я смотрю на Джина из-под одеяла, собираю рассыпавшиеся стихи и рифмы. – Даже если глюк, да?

Я слышу, как за стеклом звенят колокольчики стены, а под ногами прохожих потрескивает битое стекло.

- На деле обычное порно! – курит, пряча огонек в больших ладонях.

В наушниках –ветер. Шорох и шепот.

Разноцветные бабочки бьются о стекло.

Разливаются красками радуги. Кружат над цветущей сакурой.

- А я бы отдал тебе этот ветер! – кричит уже в спину.

Слова утыкаются в спину, лопатки, пристраиваются там, как крылья. Шуршат от дыхания, шепчутся прямо над головой.

- Да зачем мне он, твой ветер? – оборачиваюсь. – Будет лень таскать рюкзак за собой. Да и дома ему нужно место.

- Зато жить будешь припеваючи. Развесишь по стенам свои старые карты Австралии. Вытащишь с антресолей Будду или Данте. Перечитаешь Диккенса.

Проваливается в сугробы у самой кровати. По краям грязно-серые кружева подтаявшего снега, стекло, горстки осыпавшейся штукатурки и опилок.

Заводит будильник.

На пять или шесть утра.

Циферблат почти наполовину залеплен снегом, как скотчем, крест-накрест.

Охрипшее радио отзывается звонким детским хором, трубит на всю кухню. Заполняет ее вдруг хохотом, звоном и дробью. Прячется под стол, под нависшую скатерть, цветы. Эхом, как стоном.

- Домой надо! – кричит мне из кухни. – Пока есть ветер, понимаешь?

И ветер уже треплет на мне майку, касается живота ледяными пальцами. Стужей. Зимой. Снегом.

- Я как лучше хотел, правда? – кричит мне уже сквозь ветер. – Я не думал, что получится.

А я ежусь и падаю. Осыпаюсь перьями, известью, осколками кирпича и битым стеклом. Растворяюсь на белом снегу перрона, оставив большое черное пятно-яму. Упираюсь в шероховатые трещины стены и глаза-колокольчики. Вижу пузатый рюкзак с ветром прямо на рельсах.

Раскидываю руки, позвякиваю, поскрипываю, вытягиваюсь вдоль железнодорожных путей, семафоров, снега.

Но слышу, как дышишь. Как прямо подо мной бьется твое сердце, и боюсь пошевелиться, вспугнуть.

Поезд опаздывает…


<<<Другие произведения автора
(2)
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024