Есть в пригороде Питера, там, где когда-то князь Александр Ярославич получил своё прозвище «Невский», большой посёлок сельского типа. Облезлые и покосившиеся домишки неохотно, но неотвратимо уступают свои места новеньким нарядным коттеджам, строящимся по индивидуальным проектам, а потому разномастным и затейливым. Даже названия улиц меняются — бывший проспект 9 января превратился в Шлиссельбургскую дорогу, хотя мощён по-прежнему булыжником екатерининских времён. Берег Невы, никогда не знавший в этих местах гранитной облицовки, прежде в течение многих десятилетий бывший местом неизменных летних пикников с кострами и шашлыками, теперь вошёл в водоохранную зону, а стало быть, конец пришёл пикничкам и алкогольным возлияним на траве-мураве под сенью берёз и тополей. Меняется жизнь, меняется. Только Нева всё так же неспешно несёт лосиных вшей и разные химические отходы в Финский залив, да окрестные пруды, неизменное пристанище крякв и лысух, неторопливо зарастают ряской и камышом. И по-прежнему стоят почти незаметные с шоссе корпуса Северо-Западного регионального центра инфекций.
Название звучит почти невинно, но все обитатели здешних мест знают, что за ним скрывается. И шлагбаум, перегораживающий улицу, грозно предупреждает редких прохожих, что лучше бы им туда не ходить, как бы чего не вышло. Сколько раз я проходила мимо этого забора с широкими коваными воротами и маленькой дверью с кнопкой звонка. А сегодня мне нужно войти. Не ходят сюда из любопытства-то. Одни, и их большинство, приходят, чтобы остаться и стать пациентами Центра, другие, как я, - навестить родственников или друзей. Здесь властвуют ВИЧ и гепатит. Вход оказался на удивление свободным (как оказалось позже — выход тоже, причём включая пациентов) — никаких тебе «стой! Кто идёт?». На территории уютно, двухэтажные корпуса осенены зеленью деревьев, входы в палаты отдельные прямо со двора. Сидим с подругой Верой, к которой я приехала, на детской площадке среди разноцветных каруселей, качелей, горок. Время от времени мимо нас проходят то пациенты, то врачи, но в целом довольно тихо и безлюдно.
-А знаешь, - произносит Вера с коротким смешком, - какой для меня сейчас самый страшный зверь? Комар. У врачей инструменты одноразовые, и то люди заражаются и гепатитом, и СПИДом. А комары — многоразовые. Хлопнешь на себе кровавого комара и думаешь, принёс он тебе ВИЧ или нет. Правда, врач сказал, что они не переносят заразу, да чёрт его знает. Страшно.
-Ну так комары — пташки вольные, - оптимистично отвечаю я. - Они летают везде, не только в больнице. Да и больные ВИЧем не все в больницах лежат. Никогда не знаешь, где себе найдёшь.
-А вот тот синий корпус вдалеке, - невпопад говорит Вера, - для отказников. До отказа набит отказниками.
И почти тотчас же, как по волшебству, из синего корпуса с криками и визгом вываливается пёстрая толпа детей навскидку лет от трёх до тринадцати,
сопровождаемая двумя необъятными тётками в относительно белых халатах, и заполняет окружающее пространство телами, движениями и звуками голосов. Детишки помладше седлают чудовищно-диковинного вида трёхколёсные велосипеды, ребята и девочки постарше наперегонки гоняют на роликах по залитой солнцем асфальтовой дорожке. Правда, особо им разогнаться негде — дорожка-то всего метров 25-30, да и тётки в халатах беспрерывно орут, окликая детей по именам и требуя их немедленного возвращения к корпусу, в противном случае... далее следуют угрозы всевозможных кар. От этих трубных окриков и тюремно-армейских интонаций становится не по себе. Вглядываюсь в детей, пытаясь найти следы болезни, но ВИЧ — не синдром Дауна, на лицах не отражается. Улыбаются, болтают, лазают по турникам, болтаются, как обезьянки, на канате... Словом, обычная детская жизнь. Казалось бы.
Но у каждого внутри спрятался страшный вирус, и каждому некого назвать мамой.
Рядом мальчонка лет восьми — девяти, уцепившись за спину крокодила в цветочек, раскручивает ногой карусель.
-Мальчик, хочешь дыни? Вкусная. Бери, не стесняйся.
Застенчиво улыбается и отрицательно качает головой.
-Не возьмёт, - комментирует подруга, - им не разрешают ничего брать от чужих, вдруг ещё чем-нибудь заразятся.
-А свои к ним не приходят? - задаю я совершенно напрасный вопрос.
-Нет у них своих. Только врачи да эти тётки горластые.
Вспоминается Чуковский: «И какая же мать согласится отдать своего дорогого ребёнка — медвежонка, волчонка, слонёнка...» - только человечёнков соглашаются отдать. Сначала произведут на свет, одарив «наследством» - смертельно опасной инфекцией, подарят жизнь, полную страха, боли и безнадёги, и отказываются с ними эту жизнь разделить. Идите, мол, в синий корпус, к горластым тёткам, врачам, комковатой каше без масла, к бетонному забору со всех сторон. Видать, приобретя разум, мы потеряли не только шерсть, но и некоторые инстинкты.
Вы скажете: «Не торопись осуждать»? Я и не тороплюсь, и не осуждаю — я понять хочу. Понять. ПОНЯТЬ. П_О_Н_Я_Т_Ь!...................................................................................... |