Он великолепный рассказчик. Его неиссякаемые актёрские байки, биографические экскурсы и заметки о путешествиях можно слушать часами, любуясь, как модуляции негромкого голоса вкупе с профессиональной пластикой, богатой, но мягкой мимикой и плавной жестикуляцией создают миниспектакль, экспромтом, прямо у тебя на глазах. Это похоже на пир. Или на чудо. Как фокусник вытаскивает разноцветные платки из, казалось бы, пустой шляпы, так он как будто сучит кудель воздуха, вытягивая из неё нить повествования. Часто его рассказы-реплики заканчиваются фразой: «Вот, готовая миниатюра». За ним нужно ходить по пятам с диктофоном, чтобы не пропали, не потерялись навсегда мимолётно создаваемые шедевринки воспоминаний о парижском клошаре, детях и воробьях, о спектаклях, об актёрских вечеринках, эпизоды которых потом вошли в анекдоты, об отце, который незадолго до смерти несколько часов подряд безостановочно говорил, вспоминая свою жизнь, и врач, слушавший этот рассказ, ошеломлённо сказал: «Да это просто Лев Толстой какой-то!», о собаке, за секунду сглотнувшей целый батон колбасы. Выльется ли всё это однажды на бумагу – кто знает?

Стоит ему сесть за письменный стол или за компьютер, как всю эту лёгкость сметает без следа. Процесс написания художественной прозы для него труден, и даже мучителен: он пишет и стирает целыми абзацами, правит и правит, и снова правит в поиске единственно верного выражения, оборота, слова – столь велика мера его ответственности перед Словом, столь сильны его сомнения, свойственные людям творческим, ищущим, неравнодушным. Это оборотная сторона его одарённости – мучительность литературного труда. Поэтому он пока столь немногие свои произведения  вынес на суд читателей – многие ещё не закончены, требуют, с его точки зрения, доработки, редактуры, «доброй шероховатости», как он говорит.

Его крупные вещи изобилуют так называемыми «лирическими отступлениями», переносами повествования во времени и с места на место – ведь прямолинейность вообще не свойственна человеческому мышлению, стало быть, и в литературе нужно это учитывать. Так и просится термин «поток сознания», но проза С.Бублия , плотная, напряжённая, заставляющая звенеть нерв и эмоцию, как тетиву лука, мало напоминает творчество Марселя Пруста, точнее, совсем не напоминает. Для меня она скорее сродни произведениям Маркеса – такое же добротное, остро приправленное жизненной подлинностью полотно, хотя сам автор своё сходство с Маркесом отрицает. Миниатюры же, написанные С.Бублием, компактны сюжетно и вневременны содержательно, ибо суть их гораздо глубже и философичнее описываемых случаев и ситуаций. Его герои живут как бы сами по себе, исходя из своих характеров и представлений, а не по воле автора: и стильный домовой Акакий-Яков, и пронзительно добрый и доверчивый глиняный Аптырка, и маленький детсадовец Серёжка, и Владюша, который хочет «стиреть» всё плохое, и вьетнамский студент Герой – каждый из них по-своему несёт в мир идею доброты, которая в конечном итоге должна этот мир спасти. Побольше бы таких персонажей и в литературе, и в жизни. Побольше уверенности в своём таланте их создателю – С.Бублию. Побольше вдохновения, лёгкости, сил и энергии для новых трудов, новых рассказов и повестей!