Корнев застукал свою жену в постели с негром.
О том, что Зойка погуливает, он догадывался давно. Но голова жены на груди африканца так ошеломила его, что он застыл и онемел. А опомнившись, пошел искать топор.
Вообще-то, Зойка ждала мужа с гастролей в понедельник, а была суббота. Негр не попадал руками в куртку, а ногами в брюки, Зойка не могла найти халат. Оба вздрагивали на каждый стук из прихожей, пока Корнев рылся в антресолях. Но вместо топора на него поочередно падали то коробка с гвоздями, то лыжные ботинки, то детское корыто. И, наконец, с диким грохотом рухнула электропила.
Корнев уставился на инструмент, отчего-то безумно захохотал, толкнул ногой дверь спальни, нашел розетку и включил пилу.
- Петр, не надо! – завопила Зойка, закрыв собой чернокожего друга и стараясь перекричать вой мотора. – В тюрьму ведь сядешь, дурак! До конца жизни!..
- И пускай! – орал Корнев, размахивая пилой. – Убью, сука, и срок отсижу!
Негр выступил вперед, гордо вскинув голову, как вождь племени.
- Не сметь трогать эта женщина! – воскликнул он посиневшими губами. – Я ее любить!.. Так что убивать меня!..
Тут взор Корнева упал на стул, и он мгновенно распилил его пополам.
- Чертовы ублюдки! – сказал он после акции устрашения, выключив пилу и швырнув обломок стула на кровать. Гнев понемногу отпускал его, глаза наполнились слезами. – Зойка, за что же ты со мной так?..
На этот вопрос у жены не было ответа, а если даже нашелся, он бы вряд ли понравился Корневу, поэтому она тоже заплакала. Негр хотел объяснить, как все получилось. Он красил фасад дома, когда его "сидушка" оказалась напротив окна квартиры, и он попросил женщину попить воды… Но Корнев не слышал.
- Развод, - коротко сказал он Зойке. - И, подхватив футляр с кларнетом, поехал к теще, которая присматривала за их дочкой, Тусей.

Однако ни мести не сложилось у Корнева, ни развода. И о приключении с негром он рассказывал мне уже спустя год, на поминках по Зойке, которая отравилась паленой водкой.
Когда за столом остались только свои, заговорили о дочери, Анастасии. Родня настаивала, чтобы Туся поселилась у Зойкиной матери. Резоны были значительные: отец постоянно на гастролях, девчонке нет и пяти, ей нужна женская рука. Но Корнев никому не собирался отдавать дочь. Он, если надо, и работу сменит. И поменял, устроился играть в ресторане, чтобы днем быть свободным.
Пока я пытался испечь оладьи, от которых шел едкий дым, а девчонка норовила стащить их со сковороды, Корнев осваивал технику глажения белья и пришивания пуговиц на Тусиных блузках, стараясь не исколоть пальцы. Как-никак, он этими пальцами зарабатывал на жизнь.
Угомонив Тусю и уложив ее спать, мы садились на кухне при графине, с надписью "ВДНХ СССР" на матовом боку, а также при селедочке с луком, обсуждая особенности воспитания девочек дошкольного возраста. Я опирался на личный небогатый опыт. Корнев - на книжки великих педагогов.
Они стояли на кухонной полке вперемешку с кулинарными. На обложках красовались упитанные младенцы, совсем не похожие на Тусю. К этому времени Корнев уже одолел Комаровского – "Ребенок и здравый смысл его родственников" (этот "здравый смысл" до сих пор сидит у меня в голове занозой). Но больше других теоретиков ему полюбился Спок со своим суровым полувоенным учением.
По Споку воспитание рассматривалось, как угрюмая борьба, в которой следовало "победить" дитя, чтоб оно потом не превратило тебя в раба.
- Великий Спок учит, - вещал Корнев тоном просветленного гуру, подняв вилку с наколотой сосиской. – Заплачет ночью ребенок, и хрен с ним, пусть хоть криком изойдется! Надоест орать – сам замолчит! Зато родитель нервы сбережет!
В этот момент на пороге возникал сам объект воспитания - взъерошенная Туся в тапочках-зайцах, в ночной рубашке до пят и с куклой под мышкой.
- Керяете, чуваки? – говорила она, зевая, явно в духе музыкантского жаргона своего отца. – А я заснуть не могу!.. И комары кусаются!
- Мы не просто керяем, доченька, - ласково возражал Корнев, пытаясь уцепить колечко лука. - Мы с дядей еще беседуем на философские темы.
- Знаю я ваши темы, - капризничала Туся. - Меня в постель, а сами о бабах?
- Как девочка некрасиво выражается! – вмешивался я. – К тому же девочка говорит неправду!
- Правду, правду! – уверенно настаивала она, строя гримасы и показывая нам розовый язычок.
Корнев сажал ребенка на колени, гладил по голове.
- Туся! – говорил отец в такт поглаживаниям. – Когда ты научишься писать, я тебе подарю тетрадку, чтобы ты заносила туда наши с дядей умные мысли… Потом ты накопишь столько наших умных мыслей, что сама напишешь целую книгу, разбогатеешь, и мы купим домик у моря, как мечтали!..
Слова отца действовали на Тусю гипнотически. Пока он говорил, она слушала, зажмурив один глаз, но стоило замолчать, спрыгивала с колен.
- Да пошли вы, алкаши несчастные! Я песенку хочу!..
Мы шаркали следом за ней. Корнев вынимал кларнет, играл Тусе Моцарта, а я пел, как мог, стараясь попадать на ноты, хриплым голосом: "Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни…"
Когда она засыпала, мы возвращались на кухню, и Корнев тихо и грустно говорил:
- Туська – это единственное, что осталось от моей грёбаной жизни…
Когда Корнев овладел всеми программами стиральной машины, научился сушить, гладить и мыть полы, им овладело новое беспокойство. Дочка растет быстрее, чем ожидалось, сетовал он, подрезая герань, оставшуюся в наследство от Зойки.
Мы и глазом не успели моргнуть, как Туся с букетом и ранцем за спиной потопала в первый класс. Корневу не хватало ни ресторанной зарплаты, ни чаевых, он залез в долги, не успевая покупать всякие девичьи причиндалы. Он тряс у меня перед носом с виду еще новыми, пахнущими кожей сандаликами. Купленные весной, они уже в конце лета стали ей безнадежно малы.
Да уж, денег не хватало хронически, поэтому Корнев экономил на всем. Он сам стриг Тусю вместо парикмахера, научился вязать по книжке для домохозяек. В кафе, куда мы иногда заходили, людям, очевидно, было забавно наблюдать за нашей компанией. За столом сидела девочка с большими глазами, мерцающими из-под челки, ела пирожное. Мы с Корневым пили пиво, напевали джазовые темы, при этом он умудрялся, орудуя спицами, сооружать свитер для дочки.
Когда Туся перешла в шестой класс, он где-то купил подержанный "Зингер" и записался на курсы кройки и шитья.
Туся возвышалась посреди комнаты, а вокруг нее ходил озадаченный Корнев с сантиметром на шее.
- Ты свихнулся, Петь! – увидев эту сцену, сказал я. – Какой из тебя портной? Ты же музыкант!
- Я уже ему говорила, – отозвалась Туся, балансируя на табурете. – Дамская одежда - это не какой-нибудь концерт Вебера для кларнета с оркестром!
- Не какой-нибудь, – сердился Корнев, обмеряя талию дочери, - а сложный, особенно вторая часть!.. Но этот брючный костюм, вообще, караул!.. Выкройки - полная лажа! - Он размахивал журналом у меня перед носом. - Я бы этих козлов из "Бурды" расстрелял!.. Ни хрена понять не могу!.. Ты случайно не в курсе, что такое суппатная застежка?
- Понятия не имею… Петя, оставь ты в покое свой "Зингер" и суппатные застежки. Мне как раз зарплату дали. Давай купим ребенку, что он хочет.
- Пап, – поддержала меня с высоты Туся, - а мужик, между прочим, грамотно тему излагает!..
Корнев посмотрел на нее насмешливо. А на меня - такими же глазами, как на поминках по Зойке, когда убеждал родню. И я понял, что он не бросит шить.

Как-то Туся пришла ко мне на работу в печали, сказала, что скоро умрет, умоляла ничего не говорить отцу. Она твердила, что это наследственное: ведь мама тоже "от рака умерла"? В ответ на вопрос, что у нее болит, она показала на грудь. Все стало ясно. Я как мог, по-мужски растолковал ей суть проблемы.
- Значит, ты считаешь, что у меня просто растут сиськи? – разочарованно и недоверчиво уточнила она. – Всего-навсего?!. Ты, в самом деле, так думаешь? Поклянись!..
- Клянусь, - сказал я.
Клятва впечатлила Тусю еще больше. От волнения она съела всю пачку печенья на моем столе, потом молвила:
- Теперь понятно. А то я думала, что они никогда не вырастут. Как ты считаешь, они могут стать большими?
- Судя по бюсту твоей матери, несомненно. Отцу наверняка придется все твои платья перешивать.

К семнадцати годам Туся вытянулась и стала похожа на юную пантеру с непропорционально длинными конечностями, лукавой мордашкой и беспокойными Зойкиными глазами. Только не карими, а зелеными, как у отца. К двадцати - формы ее округлились, волосы распушились. Наконец, настал момент, которого Корнев ждал с тревогой: Туся засобиралась замуж...
Мы виделись не так часто, как раньше, и поэтому я был озадачен неожиданным звонком Корнева и его почти паническим текстом:
- Они затеяли смотрины! Представляешь? Очень тебя прошу, приезжай!.. Бедная девочка!..
- Почему бедная? Кто избранник сердца?
- Какой-то Нестеренко из Украины. Говорят, родители крутые.
Вид стола в ресторане, где происходили смотрины, отражал явное неравенство высоких договаривающихся сторон. По одну сторону, в окружении родителей жениха, сидели безымянные украинские дядья и кумовья, исполненные солидной уверенности. По другую – мы с Корневым и Туся. Помолвка напоминала деловые переговоры. Дядья долго щелкали калькулятором, после чего Корнев уставился на салфетку с цифрой, соображая, где достать такие деньги. Между тем водка уже полилась в рюмки, закуска пошла по тарелкам, зазвенели приборы, и завязался другой разговор.
Из него выяснилось, что Нестеренки держат сеть гостиниц в Крыму, куда по их мысли должны отправиться молодые, им решено подарить дом.
- Я же тебе говорил, помнишь, дочка? – шепнул Корнев, сжав ладошку Туси. – Все сбывается! Домик у моря!..
И тут один из дядьев возвысился над столом, утер пот с красного лба и взял слово.
Все притихли.
В эпической манере кобзаря он произнес:
- Велика наша мать Украина! Много в ней красивых мест! – Дядья закивали, послышались голоса: "Так, так!.. Добре!" - Но есть жемчужина, которой мы особо гордимся! Это Севастополь! Так выпьем же, товарищи, за наш родной город!..
Все стали чокаться. Кроме Корнева. Он, уже сильно подвыпивший, распрямился и произнес:
- Минуточку! При всем уважении!.. Я за это пить не буду!.. С каких это пор Севастополь украинский город?!.
Дядья и кумовья, которые уже собирались выпить, поставили рюмки и замерли с недобрым предчувствием.
Туся схватила отца за руку.
- Пап, не надо!
- Нет, дочка, погоди!.. – Корнева уже было не остановить. – Севастополь был, есть и будет русским городом!.. Наши предки за него кровь проливали!..
Будущая родня сурово смотрела на Корнева, а Туся - на покрасневшего жениха, с отчаянием. Я понял, что может произойти непоправимое, ухватил Корнева под руку и повел прочь. Он плелся за мной, спотыкаясь, оглядываясь и что-то бормоча…
Дядья и кумовья совещались пару дней, а потом тайком от Туси послали Корневу эсэмэску с ультиматумом: свадьбе быть, но его присутствие "крайне нежелательно".
Поскольку Туся жила на съемной квартире жениха, Корнев, как персона нон грата, на пару недель оказался в вакууме: молчал телефон, никто не стучался в двери.
В день свадьбы он встретил меня выбритый, причесанный, в темном костюме при галстуке, но с печалью на лице. На комоде лежал ворох роз, на столе я увидел бутылку водки и прислоненную к ней фотографию Туси.
- Ты сам все испортил, - сказал я ему. – За каким чертом тебе нужно было встревать? Патриот, мать твою!.. Нас же на смотрины позвали, а не на встречу с депутатами Рады!.. Ты бы еще карту Крыма на шею повесил!..
Корнев уже и сам сожалел об инциденте, но надежда на приглашение не оставляла его.
Он вспоминал Тусины проделки разных лет. Как встречал ее из школы, защищал на педсоветах, радовался, когда она из троечниц перебралась в хорошисты. Как огорчался, когда понял, что у Туси нет музыкального слуха. Как шил ей платье на выпускной. Как дежурил у нее в палате после аппендицита…
Но все это теперь казалось нам хроникой давно ушедшего времени, которое сделало ее моложе и лучше, а нас – старше, и может быть, даже хуже. Корнев был убежден, что в этом вся соль вопроса. Мы уже не тридцатилетние оболтусы, а она не ребенок, который долго смотрел на нас снизу вверх…
Корнев схватил букет и швырнул на пол. Потом собрал инструмент, наладил трость, и принялся играть что-то очень проникновенное, но я заметил, что пальцы у него дрожат.
- Конец фильма, - заключил он, пряча свой черешневый кларнет в футляр. – Банкет заказан на пять. Но в три часа они должны быть в загсе. Им на три назначили. То есть, осталось полчаса… Будь я проклят!.. Но Туся!.. Как она могла!. Давай напьемся, что ли?..
Мне нечем было его утешить.
- А знаешь, – высморкавшись и с каким-то не свойственным ему остервенением, сказал Корнев, - я замечаю, она все больше характером напоминает покойную Зойку. А когда строит рожи, как Зойка, меня просто тошнит! – Он покрутил головой, как гусь, будто ему не хватало воздуху, содрал галстук, снял пиджак. - И глаза!.. Ты заметил, какие у нее бывают блядские глаза?.. Так и стреляет по сторонам!.. Точно, как мать!..
- Ты не прав. И довольно об этом, Петя, - сказал я, - а то вместо свадьбы тебя с инфарктом увезут!..
И мы решили отпраздновать это дело вдвоем.
Я чистил картошку, а Корнев кромсал помидоры, когда в прихожей послышались голоса. Распахнулась дверь, и показалась Туся в облаке платья. Из-под фаты сверкали два вытаращенных глаза, которыми она уставилась на нас. Наверное, мы выглядели смешно: оба в фартуках, да еще с ножами в руках.
- Эй, мужики! – заорала она на нас, не успев войти. – Это что, блин, такое?!. Вы еще не готовы?!. Хотите, чтобы я из-за вас в загс опоздала?!. А ну-ка, быстро оделись, и марш в машину!..
- Нет, ты понял? – благостно ворчал счастливый Корнев, пока я помогал ему завязать галстук. – Какой голосок у девчонки прорезался!.. Тебе он никого не напоминает?..
Но думали мы, на самом деле, наверное, об одном и том же: Тусю ждет другая судьба.