Из глубин вокзальной амбразуры говорят: осталось боковое верхнее возле туалета. Иностранцу не понять. Это сугубо наше. Дорожно-попкорновое. Совково-покорное. Отдает болью в спине и мокрым от пота затылком. Запахом мочи и карболки. И никакой зависти к соседям. Им-то чем лучше? Кто-нибудь да заденет твои торчащие с полки лапы, - проклятье! Сна как не бывало! А ведь уже снились-то девушка и море в Гаграх! Сортиры стали чище, но из тамбура разит табачищем, не всем нравится. Аir conditioning? Это что, шутка такая?..

Но все же если хоть пару растресканных желтых окон в вагоне открываются, пусть и со скрипом, как монастырские ворота, - вольный воздух с примесью дымка теребит волосы, - удача.

А еще, а еще в этом прицепном, из N-ского депо, обшарпанном... Рязанского завода... Плакучем от дождей, тысячу лет не крашенном, с охровыми полками... Где выцарапано насчет любви каких-то Коли и Лили... В этом расшатанном, трясучем - едут братья наши меньшие. В клетках и переносках. Они изумлены настолько, что никто не лает и не мяучит. Ждут, когда эта фигня закончится. И мелкие наши братья, дети, не плачут, они поют от бутылочки до бутылочки с молоком...

Что я здесь забыл, на этом портале? Вот честно. Ну, не Абрамович с яхты, но уж мог бы отложить с гонорара на купе или СВ?.. И друзья не поверят, если скажу, что не смог. И окончательный конец репутации... Но Боже милосердный, вот ведь правда: когда лежишь на боковом верхнем, иногда кажется что летишь, едва не задевая ногами ветки деревьев... А над ними торчит чертова луна. .. Неужели я один? Вы замечали?

Ложка дрожит в подстаканнике, криво льется кипяток в стакан. Из такой пузатой штуки, называемой Титаном.

До того, как эти булькающие и пыхтящие дети Геи и Урана появились в вагонах, кипяток добывали на станциях. Поскольку наши дети ничего об этом не слыхали, для них Валентин Дмитриевич Берестов специально написал: "С милым домом разлученные", "В горьком странствии своем", "Пьем мы только кипяченную", "На чужих вокзалах пьем". Это он написал в 81-м, а через 14 (!) лет спел, держа меня за пуговицу, чтоб не убёг, и притоптывая ботиком по паркету.

И поселил в душе железную дорогу.

На "чужих вокзалах" глаз привычно цеплялся за слово "Кипяток" - черным по белой плитке, - и самый шустрый пацан выскакивал с медным чайником, летел через шпалы занимать очередь. Что-то неуловимое переплыло, осело золотой пылью и не желает исчезать - из тех лет, когда поезд "Винница-Жмеринка" звали "500 веселый". Похожий на электричку. Пахло "Шипром" и гуталином. Клали на колени чей-нибудь фибровый чемодан, а на него - кто что из дому взял, даже самодельные, из вареного сахара и патоки конфеты. Даже самогон с огурцом, и после первой лился из уст свободолюбивый суржик.

В купе XXI века чаще молчат. Ну, не принято здесь "грузить", согласно младороссийской этике. Но в плацкартном вагоне - простите! - где застыл век предыдущий, все еще принято разговоры говорить. Не сразу, конечно. Но как расселись, и вот уж тронулись, как полки застелили... Неторопливо.

Только врать тут не принято. Даже в шутку. Скажешь, что сидел, сразу - где срок тянул, имя начальника колонии, кто пахан, какой отряд... Потому что полстраны сидело. И про Кандагар также хвастать не стоит: не бывал там - сразу вычислят, могут побить: полстраны воевало.

Не говорить, а слушать люблю этих беззубых мужиков, опрятных старух. С таким, случается, говором, что редко где услышишь, - нараспев. Дивная русская музыка! Отвечают вместо не за что - не на чем, и эта поговорка как песня: за морем телушка полушка да целковый перевоз!

Вот почему боковое верхнее...

Хочешь - уматывай под звезды Балканские. А если все же нет, и желается, чтобы узнавали люди не твой - свой язык! - молчи и слушай. Потому что потом не помогут ни научные звания, ни мелкие лауреатства, ни смешное признание среди тех, с кем пил или спал. Эта плацкарта - твоя судьба и твой единственный шанс.

Качается вагон. Под говор попутчиков, под их песенки, кажется, что уж не боковое верхнее, а кровать с шариками у окна, пахнет медом и ситцевыми лоскутами...