Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
Я уверен, в цепи исключений,
Если б путь этот я не прошел,
Избежал бы не мало мучений,
Но тогда б я тебя не нашел.
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Головков Анатолий

Туннель Александра Аронова
Произведение опубликовано в спецвыпуске "Точка ZRения"

Кому отечество Россия, кому византийская метрополия по имени Москва, а Саше Аронову - москвичу по рождению и убеждению - Чистые Пруды.
О, достославная скамья за спиной Грибоедова! О, портвейн из гастронома на углу! И трубный Ароновский голос, слышимый, кажется, даже в милицейском околотке... Крик вечернего трамвая, строфа - и влетали вверх бульварные вороны.
Мне, "эмигранту", казалось до этого, что культура одухотворенного выпивания на свежем воздухе возможна лишь в Риге. Там мы, студенты, сиживали с "Молдавским крепким" у памятника Барклаю де Толли.
Саша читал, где угодно, когда угодно и всем тем, кого стихи его заставляли прислушиваться.

В Орехово-Борисово,
Не встретишь черта лысого,
Ни конного, ни пешего,
В Борисово-Орехово,
Зато там есть Аронов,
Поэт для миллионов,
И круг его дружков,
И друг его, Кружков.

И Гриша Кружков, поэт, прекрасный переводчик. И Леня Жуховицкий, который удивил нас первым правдивым романом о журналистах с ароновской строчкой в заглавии, "Остановиться, оглянуться!". Юра Щекочихин, и Саша Ригин, и Юра Некрасов, и Лена Анисимова, и Паша Гутионтов, и строгий Вадим Черняк, - все они гнездились внутри и вокруг газеты "Московский комсомолец". Там и сложилась эта странная общность, которую потом назовут параллельной субкультурой.
Безусловным лидером был Саша Аронов.
С Ароновым меня познакомил Пашка все на той же скамейке. Юра Щекочихин, тогда еще начинающий репортер, тыча мне пальцем в грудь, заикаясь, объяснял Саше: "Эт-то б-ывший м-музыкант из Р-риги". Аронов кивал благосклонно. "А почему он не с нами в газете?" Аргументы насчет того, что семью не на что кормить, а редакция даже полставки не дает, берет на гонорары, да еще платит так, что концы с концами не сведешь, его не устроили.
- Да ты чего? Строчка - 5 копеек. Нормально.
Команда имела свои идеалы. Любой жанр в журналистике, даже очерки, называла "заметками". Команда распевала свои песенки и обладала такой странной манерой изъясняться, глотая слова и целые фразы. По ночам команда переходила с одной квартиры на другую, чтобы жены не сердились.
Аронов являлся в газету, быстренько отписывался в номер, а потом какого-нибудь стажера посылали в магазин. И, по-моему, от Саши мы впервые услышали: журналистика - это не профессия, это образ жизни. И за ним повторяли, как заклинание: "От того, что было, отстань,// То, что будет, не торопи. // Вечер пей, день пиши, утром встань,// День пиши, вечер пей, ночь спи".

Кажется, в редакции, он написал свои лучшие стихи. И читал их немедленно, схватив кого-нибудь за пуговицу. Лично мне казалось, что он сооружал их иногда из газетной строчки. Вот читает свежий оттиск, натыкается на заголовок "В полиграфическом профтехучилище", хватает листок желтой "писчебумаги", и начинается чудо:

"В полиграфическом профтехучилище" -
Право же, чем не строка?
День мой запутанный не отучил еще
Вздрагивать издалека.

Одни запоминали его строчки на лету, другие переписывали в блокноты, и Сашина лирика гуляла по Москве, по тем же квартирам, из которых неслись песни Высоцкого.
Свой кабинет он превратил в необъявленную поэтическую мастерскую. (Хотел написать "цех", но слово какое-то индустриальное, к поэтам не клеится).
Такой была в ту пору литературная Москва.
Одних водили к редакторам "Советского писателя", к лукавому Фогельсону, печатавшему только своих, на семинар к Евгению Храмову, в "Юность", в официозную "Молодую гвардию", а иногда и в неприступный "Новый мир".
Другие шли к Саше Аронову. Хаживали к нему многие из тех, чьи имена сегодня известны, - и эстет Андрей Чернов, и бунтарь Саша Еременко, и лирик Иван Жданов, и одаренный Олег Хлебников, написавший про то время: "Это было лучшее, лучшее, // для тебя уж, во всяком случае..."
Для них Аронов был Учителем.
Саша слушал чужие вирши, оттопырив нижнюю губу, что делало его похожим на Пушкина, а также опустив мохнатую голову, из-под который вился голубой сигаретный дымок. Если ухо его ни что не натыкалось, кивал, косясь на окно. Словно там, за окном, была какая-то лишь ему одному известная правда. Потом брал листок со стихами и говорил: "Ну, давай посмотрим, что тут можно сделать..." Когда стихи были откровенно неудачными, разноса не устраивал. Наоборот. На лице его появлялась гримаса искреннего сожаления. Я бы даже сказал, скорби. Он переживал так, словно у него самого не получилось. Он говорил: "Ну, этому надо еще отлежаться..."
Аронов начинал одновременно с Андреем Вознесенским, Беллой Ахмадулиной. Но Политехническому музею и стадионам предпочитал узкое, зато теплое пространство кухни.
Как уж там они перезванивались после того, как номера газет подписывали в печать, но кто-то предлагал: на Беговую. Это значит, ко мне, в обшарпанную коммуналку у ипподрома. Двери держали незапертыми, поскольку к соседу, дяде Федору, безногому инвалиду войны, тоже ходили друзья.
Голос Аронова был слышен еще у лифта. Он не входил - вторгался. Выбирал себе место не на диване, а на стуле. Со стула ему было удобнее поминутно вскакивать и ходить по комнате вокруг стола. Ему предлагали прочесть что-нибудь - Аронов читал без промедления, одно стихотворение за другим. Потом - спеть.
- Ну, какой из меня гитарист!
В конце концов, я брал гитару, Саша начинал, и пели хором, поскольку его-то уж стихи, до последней строчки, мы отлично знали. Знали и ревновали, оберегая не только точность текста, но и мелодии.
Таривердиев положил на музыку Сашино "Когда у вас нет собаки, ее не отравит сосед" (при этом точное "когда" заменили на дурацкое "если").
Получилась песня для фильма "Ирония судьбы". Страна узнала Аронова по этому синглу, но мы-то продолжали петь по оригинальной мелодии Саши, той, к которой привыкли.
Мало кто в ту пору считал автора этих строк поэтом. И, наверное, справедливо: не то, что на книжку, на подборку текстов не набиралось. Но чутким Ароновым я был услышан. Он заводился, и сходу предлагал свои варианты. Он одаривал меня драгоценными бриллиантами, которые сверкают то в середине, то в конце некоторых строф. Если же он не вмешивался в текст, значит текст считался "нормальным".
Однажды я решился на такой песенный куплет: "На нас на всех не хватит вам патронов//, Хоть научились бить наверняка//. Еще свободен взрывчатый Аронов// И тих, но точен голос Черняка".
Саша сказал:
- Аронов взрывчатый, да, правда... И свободен. Но почему только у Вадика голос точен? Разве у меня - нет?
С Вадимом Черняком, поэтом, они сидели в одном кабинете на Чистопрудном, вечно соперничали, но также и совместно сочиняли иронические стихи от имени некоего Макара Гныпы.
На юбилей Гутионтова, который, кстати говоря, помнит чуть ли не все Ароновские стихи наизусть, я, сидя на полу, впервые показал подарок, сочиненный в честь Пашки, - "Друзей". Явился на кухню Аронов, заставил спеть песню раз 5-6, а потом просто подошел, кивнул и сжал плечо...
Мы работали в разных редакциях. Саша всегда звонил неожиданно и так, словно мы расстались только накануне.
- У меня...некоторым образом, намечается творческий вечер. Попоешь?
Это были знаменитые Ароновские вечера поэзии в музее Маяковского. На пригласительных билетах красовался лозунг: "Пропустить! Маяковский". Он не был рожден публичным человеком, волновался даже перед небольшой аудиторией. Но в двух шагах от КГБ, буквально под носом у тех, кто перекрывал Саше кислород, не говоря уже о том, что стукачи точно сидели и в зале, Аронов бросал свои строки наотмашь:

Среди бела дня
Мне могилу выроют,
А потом меня
Реабилитируют.
Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют.
А потом - простят,
А потом - помилуют.

Скажут: срок ваш весь,
Что-нибудь подарят...
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность:
Что у нас за чем.

Пели на его вечерах, помимо меня, Максим Суханов, Василий Мищенко, поэт Забельшенский, может, и другие, не знаю. Аронов сидел в углу сцены и слушал свои же песни, улыбаясь, с детским восторгом на лице...

Что за счастье было гулять с Ароновым по нашей Москве! Слушать его поразительные истории ( а он обладал, как и товарищ его, Натан Эйдельман, энциклопедическими знаниями), переходить от сквера к скверу, от одного винного отдела к другому, пока не кончались деньги.
Оказавшись на Кропоткинской, откуда до Дома Ученых было рукой подать, мы неизбежно шли на работу к его жене Тане...
Яркая красавица Таня, Сашина любовь, когда-то тянула руку на его уроках (он в молодости учительствовал). При одном ее имени глаза Аронова светлели, в них сверкали таинственные огоньки, он вдыхал и долго не выдыхал воздух: запретная зона. Но как-то он сказал: если бы даже ничего не сделал, не написал ни строчки, в его жизни была и есть Таня.
Ей посвящена едва ли не треть Ароновских стихов.
- Танечка, не дашь ли три рубля, мы тут не догуляли?
Молчание.
- Саша, но мы собирались Максу ботинки купить...
Максим Суханов, сын Тани - сегодня великолепный, умный актер, один из немногих, кто продолжает традицию "интеллектуальной манеры" Смоктуновского.
- Танечка, ну, ты же понимаешь...
- Саша, нет.
- А хочешь спляшу? Головков, давай, и ты пляши. Иначе нам трёшки не видать.
Он усаживал Таню в кресло, между рулонами ватмана, красками и кистями; мы плясали, как могли, Аронов хлопал себя по ногам, припевал, импровизируя: "Ой, ты Танюшка, ой, красавица! Дай-ка нам скорее три рубли! Ой, мы поклонимся до земли!" Что-то в этом роде. Ее лицо понемногу светлело. Она улыбалась. Потом начинала хохотать до слез. Все мы хохотали. Вынималась из сумочки заветная трёха. Аронов подпрыгивал.
- Только я тебя очень прошу, - говорила она мне на ухо перед уходом, - не заводитесь. Сашке потом будет худо...
Она прощала ему все. Хрупкая, аристократичная Таня тащила на себе быт. Она заменила Аронову и секретаря, и библиографа, и литагента, и архивариуса. Таня приняла на себя тяжеленную ношу первого Сашиного инсульта, потом второго... Таня моталась по врачам, сидела в больнице, терпела безденежье, одалживала и переодалживала, когда он вынужден был уйти из газеты. Таня осталась с Ароновым и в те месяцы, когда даже по телефону разговаривать с ним было нелегко: гениальный поэт превращался в капризного ребенка... Потом она прикрыла ему глаза...
За муки и страдания, за верность и любовь, равных которым я не знаю, Господь сохранил Таню будто бы такой, какой Аронов водил ее за собой в молодости, по заснеженной Москве. После ухода его, она составила и пробила книгу "Туннель", изданную при помощи "МК". И на встречах наших, исполненная мужества и достоинства, тоненькая Таня всякий раз читает Сашины стихи, поет его песни...
Три своих сборника он увидел при жизни. В восемьдесят седьмом, уже при Горбачеве, "Совпис" все же издал первую его книжку, "Островок безопасности", но Саше было уже 55. Через пару лет вышли "Тексты" с предисловием Чупринина в "Книжной палате". Тоненькую "Первую жизнь" нам удалось выпустить в библиотечке "Огонька" при Коротиче. Его подборки печатались в "Знамени". Мало это или много? Наверное, достаточно, чтобы большого российского поэта Александра Яковлевича Аронова услышал мир.
Хотя что ему теперь до этого мира? Он продолжает путь по своему туннелю, и может, слушая наши голоса, по-прежнему улыбается и курит свою вечную "Приму"...


<<<Другие произведения автора
(5)
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024