Потерянные дневники…

моногамное прошлое отрицает с будущим диалоги,
укутавшись в теплый широкий саван цвета прелой листвы
выбирает себе место на кладбище…
кладбище потерянных дневников – на самой окраине города,
там, где прячется россыпь прудов цвета старого серебра,
не дойти до него пешком…
время, я слишком скучная для тебя собеседница:
натирая мастикой прикосновений черно-белые клавиши дня,
не хочу оглядываться назад,
страшась непонимания мутных разводов дождя за окном
а вдруг кто-то примет их за слезы уставшего вечера?
но ведь ты знаешь, что все это было…однажды…
мотыльки слетаются на свет терракотовой лампы –
смешные предвестники разноцветных воспоминаний,
ключи от коробочки с веером…

каждое слово, которое я говорю вслух, отдается болью
(маленькие роды, плод, выходящий из чрева подсознания)
разговоры с памятью всегда мучительны…
почему я никак не могу заставить себя полюбить ночь,
где охряные поля снов усажены колосьями тишины,
а на тяжелых нарядах стен отдыхают черные бабочки-блики,
оборотная сторона вчерашних солнечных зайчиков,
спрыгнувших в темноту с высоты кирпичной стены
представляешь, они тоже обожают носить маски…
прошлым весенним утром ты не мог (боялся?) мне верить
верить в капли росы на трилистнике клевера
(это к слову о Персии, древнем Тибете, чьих-то фантазиях
на тему перемещений в пространстве и времени)
я, смеясь, раскрывала ладони – смотри же,
это так просто, почувствовать себя свободным
не зависеть от чужих ошибок, талантов и мнений
просто выбери нужный цвет краски и силу прикосновения
и еще…не бойся оставлять открытыми окна и двери…

…куда нас ведет дорога из желтого кирпича?
не знающим легче, им нечего, вроде, бояться…
сегодня мне холодно, и город вывесил серый флаг непонимания
завесил проемы окон бетонными занавесками
«она медленно шла по чужому городу, осознавая как никогда остро
степень своего одиночества»
не знающим легче…им нечего, вроде, бояться…

А лето все пишет и пишет крошащимся мелом...

…а лето все пишет и пишет крошащимся мелом,
И спрятаны буквы кириллицы в мятый подстрочник
Помешанных дней, где рассветы болезненно белы,
А сотни дрожащих секунд – это только прелюдия ночи…
Чужих голосов интонации слышатся долго,
Под вечер закат оседает на горлышке тонком кувшина,
Где сложены небо, и ветер, и первые звезды,
И можно руками потрогать прозрачную глину.
Уйдя далеко-далеко, ненадолго забывшись,
Наивно поверить, что спрятаться – легче простого,
Что где-то в морщинках истрепанной временем крыши
Должна оставаться хоть пара осколочков солнца…

…а лето с упорством отличницы пишет крошащимся мелом
Не видно ни слова на рисовой плотной бумаге
И щурятся сумерки – вдруг это только пробелы
Под взмахами длинных, картинно очерченных пальцев?

Белый аист

Белый аист из теплых восточных провинций
пролетает над стертою картою мира…
Белый аист, застенчивый добрый провидец,
в своем долгом полете от хрупкого было
до широких равнин непременного будет
круг очертит, изысканным росчерком крыльев
на небесном холсте мою нежность рисуя –
по свинцовости туч легкий блик…Тихо стынет
раскаленное летнее солнце в ладонях,
становясь просто сном, что случайно приснился…

…Унося за собой отрешенные ночи,
белый аист из теплых восточных провинций
растворяется в воздухе утра…но крыльев
невесомый наряд остается на память
нам с тобою, и тихое слово «любимый» -
ключ в дверях навсегда возвращенного рая…

Генри и Джун

1.

- Вас подвезти, …….?

тонкое лезвие оставляет болезненный след на коже –
бледно-розовый, в тон наползающему закату.

Процесс превращения в женщину наконец-то случается,
и, в который раз – неудачно.

Я все еще помню прикосновенье ее браслета.
блестящий металл смотрится безупречно,
и улыбка, отраженная в его зеркале,
рассыпается на тысячи составляющих:
жестов, взглядов, звуков.
Собери их по крупицам, раствори в пыли старой чернильницы…
пишущая машинка стрекочет, собирая все мысли
в одной вертикальной морщинке на переносице.

Мона!

Хочется тысячи раз прокричать твое имя,
прежде чем улечься спать на грязную …
а разве бывают чистые… мостовые?
Хотя, помнишь, тогда, в Париже –
море белого вина и устрицы,
дремлющие на огромном блюде со льдом?
и эти смешные америкашки справа от меня
никак не могли разобраться с заказом…

мостовая, та самая, что рядом с Нотр Дам,
где мы выкладывали перед прохожими опрокинутую шляпу…
вот она была чистой,
не оставляя даже легкого налета пыли
на моих ладонях….

Все это ничего не стоящие фрагменты, …или?
просто дом наш вдруг начал пахнуть домом,
и это так непривычно
А я, представляешь, никак не могу найти сквозняк –
каждое утро открываю все окна настежь,
но его там нет.

Когда она целовала меня… легкие мурашки по коже,
не более…
Обреченное чувство стыдливости давно ушло,
как сегодняшние сквозняки,
и только сигаретный дым –
тонкой, очень тонкой струйкой
наполняет помещение,
закрывает собой соседние дома,
они наполняются этими колечками дыма, и рвутся на части,
напоминая серые листы бумаги,
разобранные на кирпичики цитат
а мы по-прежнему сидим в самом центре балконных перил,
удерживая друг друга
перед той самой, последней секундой.

- Вас подвезти, ……?

нет.
скорее всего – нет.
и, кажется, у меня было совсем другое имя…

2.

И снова «глубокий красный» -
спрятанный в рисунке причудливых линий
поднимается к самой поверхности…
хлопни в ладоши – а вдруг исчезнет?
Боишься?

Биение драйва под кожей
напоминает нитевидный пульс,
и музыка приобретает способность захлестывать.
Все, как обычно.

Ты сегодня пьяна –
одним прикосновением солнца
к распластанной льдинке-медузе…
изучаешь на кусочке стекла
каждую клеточку своего тела
под утренним микроскопом,
удивляясь – да неужели
все оказалось настолько просто?

Ворох бумаг на столе,
заполненных неровным почерком –
сиюминутная блажь испорченного подростка.

Мы пьем кофе…

Или: Так мы пьем кофе?

Телефонный звонок мечется
между черной пластмассовой трубкой
и захлестывающей пространство музыкой.

Все, как обычно.

3.

Отражения произнесенных слов
ложатся, одно за другим, в неровности фраз,
придуманных и записанных
почти перед самым рассветом…

Портрет на уснувшей стене –
безусловно, это Она,
тот же обиженный контур губ,
не позволяющий усомниться
в правильности случайного выбора.

«Я люблю…» - и каждая буква
становится важнее с каждым прошедшим часом
«Я теряю…» - подхватываю падающие отражения,
чтобы успеть заполнить неровности,
а за выбеленным стеклом
уже появляются первые болезненные тени…

Девочка с потерянным именем
смотрит презрительно с высоты своей стены
на меня, на восходящее солнце,
и контур ее губ приобретает очертания тихой улыбки.

Жизнь медленно течет сквозь нас,
ненадолго забыв
о своем разрушительном действии…

Одно и то же повторенье цифр

Не сон, не вздох, не тихий всплеск времен…
На подоконнике мотивом безыскусным
одна и та же музыка весь вечер.
Ты шепотом мне объясняешь - «дождь…,
всего лишь дождь весенний, так зачем бояться?»
Закуриваешь…
В запахе ментола
мне слышится упрямая походка
всего того, что может быть, когда-то
случится с нами.
Прислонившись к краю
окна каемки (готика и ретушь),
пытаюсь объяснить тебе, и проще
все это сделать, преломляя жесты –
но разум нем, и только не сегодня
получится игра в порядок слов,
что расстаются с кончиками пальцев
так неохотно.
Вновь страна глухих
распахивает старенькие двери…
Теряясь в запахе моих духов, ментола
и влажных улиц, щурится луна –
за блеском глаз не виден свет фонарный.
А может быть, она мне только снится,
и откровений ложь становится туманом,
что потерялся в промежутках между
Тобой и Мной.
Реальность, уходя,
целует в лоб, и фантиком бумажным
скользнут сухие губы.
До рассвета
недолго ждать.
Разорванной завесой
весенних сумерек качается тепло,
над эстакадой тротуаров зыбких.
В который раз протягиваю руку –
ты шепотом мне объясняешь - «дождь…,
всего лишь дождь весенний, так зачем бояться?»
И пальцев кончики, молчание храня,
легко скользнут по теплой мягкой ткани
знакомого пальто.
В кармане – вечность,
уснувшая билетиком трамвайном –
одно и то же повторенье цифр,
одно и то же место назначенья…