На одном из субботних "обедов" у тёти Ани и дяди Миши в Калининграде (несколько раз я бывал на этих обедах, находясь в увольнительной отлучке из в. ч. №..., где проходил срочную службу) меня представили мужчине, кажется, его звали Борис, парикмахеру по профессии, который жил с семьёй в Чкаловске, пригороде Калининграда, месте расположения нашей части. Дядя Миша попросил его взять надо мной шефство, разрешить бывать у него дома, и этим как-то скрасить мою военную жизнь. Борис дал мне свой адрес, приглашал заходить в любое удобное для меня время.

Нужно сказать, что наша военная жизнь в "Роте связи" при штабе одной из авиационных дивизий Балтийского флота не была строго казарменной – у каждого из нас были свои "боевые" участки работы, по которым мы после завтрака и расходились. Контроля за нами не было, чем ребята, и я, конечно, иногда пользовались. Недели через две после знакомства с Борисом я решил зайти к нему, благо, ремонтные работы телефонной линии, а я служил в отделении телефонистов, проходили недалеко от его дома. Дом я нашёл легко, мрачноватый, двухэтажный с внутренней деревянной лестницей. Квартира Бориса находилась на втором этаже, и имела отдельный вход. На мой стук в дверь никто не отвечал, и я, на всякий случай, дёрнув за ручку, обнаружил, что она не заперта. В коридоре было темно, под ноги попало ведро, и оно загремело так громко, что я сам от неожиданности испугался его грохота. На этот шум отворилась внутренняя дверь, ведущая, как оказалось, в две просторные комнаты и кухню, и тихий женский голос, даже не спросив, кто я есть, на ломанном русском языке сказал "Почекайте, я засвечу лампу".

Зажёгся электрический свет, я вошёл в комнату и увидел очаровательную молодую женщину, мою сверстницу, а рядом с ней двухлетнюю девочку, очень похожую на неё: светлолицую, ясноглазую с русыми косичками. Молодая хозяйка не удивилась моему появлению. Елена, так звали женщину, полька по происхождению, оказалась женой Бориса. Лет на пятнадцать младше его, она выглядела рядом с ним ещё моложе. Я редко заставал их вместе; чаще Борис с утра до вечера находился в своей парикмахерской, зарабатывая на жизнь и на грядущее возвращение в Одессу, откуда он был родом.

История знакомства его с Еленой туманна – вроде, подобрал он её, бездомную, плохо говорящую по-русски, на автовокзале года три тому назад, здесь же, в Калининграде, привёл к себе, и вскоре оформил их отношения. Так юная полька Елена стала женой тридцатипятилетнего еврея. Её потухшее бледное лицо, тихий голос, стремление уходить в тень – всё это было отражением той жизни Елены, которая оставалась за чертой, за недоступным для тех, кто её знал, барьером. "Прекрасная и пугливая птица", - так бы я назвал её, рискуя быть обвинённым в использовании литературного штампа.

Стоит ли говорить, что я влюбился в неё с первого взгляда, а молодому военнослужащему влюбиться ничего не стоит. Я уже не помню, о чём мы с ней разговаривали в то первое моё посещение дома Бориса. Кажется, говорил в основном я, что-то о службе, о командирах, о моих восхождениях на телефонные столбы с помощью специальных "кошек" – старался рассмешить, развеселить её. Дочь сидела тут же на полу и играла с однорукой гуттаперчевой куклой, не обращая на нас внимания. Я пил чай, предложенный мне хозяйкой. Минут через сорок ушёл.

Стоит ли говорить, повторюсь, что я стал бывать в доме Бориса значительно чаще, чем того допускали приличия. Была весна, вдоль улиц в кюветах цвели ромашки, которые я беспощадно рвал, собирая в букеты для Лены. Конечно, эти визиты не были ежедневными, не чаще одного, максимум двух раз в неделю, обычно днём, когда я отправлялся ремонтировать бесконечные обрывы на телефонной линии. После семнадцати часов выходить за территорию части без специального разрешения было запрещено.

Тот единственный час из рабочего дня, что я присваивал себе в нарушение воинской дисциплины, конечно, я проводил в квартире Бориса рядом с этой непонятной женщиной, чужой женой. Удивительно, я никогда не предупреждал Елену о своём возможном приходе, но ни разу так не случилось, чтобы я не застал её дома. Складывалось впечатление, что, как Снегурочка в тёплое время года, она предпочитала никуда не выходить. Она словно пряталась от людей. В квартире всегда был полумрак, косые лучи, проникавшие в комнаты сквозь шторы, бродили по стенам, по встроенным в стены печам (парового отопления не было), облицованным кафелем, по созданной на века немецкой мебели, оставшейся, видимо, от прежних хозяев, исчезнувших неведомо куда.

Через месяц после нашего знакомства, уходя, я не удержался и обнял Лену. Она не закричала, не ударила меня по лицу, не оттолкнула. Вдыхая запах её волос, я замер на минуту, а затем, оторвавшись, не прощаясь, буквально выбежал из дома, с трудом удерживая в груди сердце. Во мне не было радости – была сладкая боль и ощущение печали, которая ждёт меня.

Наши встречи продолжались ещё около двух месяцев. Не всякий раз, иногда, я решался, прощаясь, обнять её. Эти объятия были бережными, осторожными. Я словно старался ими защитить её от врагов, от обидчиков. Я осторожно целовал её волосы, закрытые глаза, шею, я задыхался от желания, но меня останавливала её безропотность, молчание, какая-то вялость – в моих объятиях замирала Герда из мёртвого царства Снежной королевы. Двухлетняя дочь Елены иногда спала, иногда играла в спальне – мы оставались словно бы одни на всём белом свете. Но я всегда понимал, что это не так, что нас окружают люди-невидимки, готовые в любой момент набросить на себя одежду, овеществиться и схватить меня, как нашалившего мальчишку, за шиворот.

Пару раз нас вместе, правда, во вполне пристойной ситуации, заставал Борис, который иногда приезжал домой во время рабочего перерыва пообедать. Выждав для приличия минут пять, и, пообщавшись с хозяином, я уходил. Однажды, это было как раз спустя почти три месяца с момента моего знакомства с Еленой, во время очередного воскресного увольнения, я снова оказался в гостях у тёти Ани и дяди Миши. После обеда мы вышли с дядей покурить (курил он), и дядя, помолчав немного, сказал: "Борис рассказал мне, что ты приходишь к нему в его отсутствие. Этого не надо. Он разрешил тебе приходить к нему в качестве гостя, а не вора. В нашей семье не приняты подобные отношения. Этого не надо".

Я и сам понимал, что нужно остановиться. Ну что я мог дать Елене и её малышке, старший матрос, которому до демобилизации оставалось ещё два года. Да и нужно ли это Елене. И любит ли она меня?..

Всё разрешилось само собой благодаря приказу Министра обороны произвести сокращение морской авиации Балтфлота, слухи о котором по штабу дивизии ходили уже полгода. Через две недели наша рота была расформирована, и ряд военнослужащих, в том числе и я, были направлены во вновь создаваемую воинскую часть в районе, весьма отдалённом от Чкаловска. Я уехал, с Еленой не попрощавшись.

Но время от времени, особенно в те часы, когда я оставался на посту один, возникали, словно мираж, комнаты с поблекшими обоями и тяжёлой мебелью, полуосвещённые, и странная молодая женщина, молчаливая, покорная, напоминавшая святую Инессу на полотне Хосе де Риберы. И та прежняя боль возвращалась ко мне, и нежный запах её волос, и глаза, смотревшие на меня, ожидая чего-то и спрашивая о чём-то...