1

Старая Русса. Остались ещё острова –
не перекроены временем и эССэСэРом.
Вдоль Перерытицы густо темнеет трава,
вымощен двор возле дома булыжником серым.

Там, где сливаются реки, на плоском мысу
храм кафедральный и звонница красная рядом.
Слышится в воздухе, вроде, "Покайся, спасу..." –
каяться нужно. Порою, покажется, рад бы,

но в голове от рожденья засело не то –
взгляды иные на суть и опасность пороков.
Старая Русса, мне "от" обойти бы и "до"
все твои улицы вслед за ушедшим пророком.

Начал бы я от Соборной твоей стороны –
в тень бы под ивы твои, вдоль речного покоя
шёл бы и шёл, извлекая из каждой струны
прошлых надежд  не забытое что-то – другое.

Может быть, Федя в кепчонке с кривым козырьком
бросился б вслед: "Дальше будет тропинка поуже!"
Жаль, что я раньше с ним не был поближе знаком, -
жил далеко, да и веком позднее, к тому же.

Только погоду бы лучше. Я помню июнь –
ветер гудел и, зверея, корёжил деревья
перед окном. И не скажешь писателю: "Плюнь,
всё обойдётся". - Не сдвинешь в обратное реверс.

Старая Русса. Дорогу запутав, стою –
прошлые карты не смог отыскать в Интернете.
Дождь перестал, и я слушаю пьесу твою –
кто-то играет в открытом окне на кларнете.

2

Вновь расцвела черёмуха,
в кущах сирени сад.
В Руссе затихшей кроме вас
все улеглись и спят.

Птица ночная слышится –
всё бы ей петь да петь.
Ночью так славно пишется –
хочется всё успеть.

Что-то перо замешкалось,
стала строка бледней.
Жизнь бы разметить вешками,
чтобы прямей, ровней,

чтоб ни кольца пенькового,
чтоб ни сибирских руд.
Вы наклонили голову –
тяжек Ваш крестный труд.

3

Наивный мечтатель, поручик Владимир Дубровин.
Повешен. Застыли газетные чёрные строки.
Как странно, он стал с вами, дальним, страдающим, вровень.
Мы были жестоки. Остались поныне жестоки.

Мелькнуло: не с ним ли вы встретились в лавке однажды –
мальчишка в мундире, учтивость в движеньях (политик).
Кто мог бы поверить – всё то же безумие жажды
вернуть справедливость при помощи кровопролитий.

О, сколько безумцев, людей превращающих в стадо,
забывших: у крови есть тяга к отмщению павших.
Доколе взывать нам: опомнитесь, хватит, не надо –
и где напастись нам смирительных страшных рубашек.

И это не выход; и мы – не бездушные твари.
Маячат за нами распятых безмолвные лики.
Владимир Дубровин, пойми, ты не раб государев.
Плывут по земле твоих мыслей кровавые блики.

4 

Ранняя осень. Деревья ещё не голые –
в охре и меди плавится окоём.
Фёдор Михайлович, вижу, опустив голову,
идёте, задумавшись о своём.
Ваша душа всё чего-то ищёт
в надежде, что когда-нибудь вас поймут.
Раздаёте милостыню встречным нищим,
останавливаясь на пару минут.
- Остаться бы в Руссе, где много Бога,
но не заменишь хлопоты почтой,
и пишется нервно, с мукой, тревогой,
бессонницей – и с прочим, прочим.
И грудь всё чаще хрипит – подводит,
как старая гармоника. Толку от талька.
Врачи немецкие лучше, вроде, -
не профессура. От неё подальше.
- Фёдор Михайлович, не уезжайте –
разве Эмс нашей Руссе равен?
Я из будущего – и больно, жалко...
И ничего уже не поправишь.

5

В церкви святого Георгия пусто –
редкий рушанин появится днём.
Служба окончилась – время. Но пусть бы
люди ещё помолились о нём.

Я и молюсь, но своими словами.
Рядом с иконою свечи зажёг.
Мне бы уверовать следом за вами –
если бы мог я, о, если бы смог.

Знаю, вы к Богу с бедой приходили –
и находили любовь да совет.
Он отвратил от бесовских идиллий,
Он отворил вам единственный свет.

Ваше из Руссы письмо: "Христианство –
место спасенья России от зол" –
главный итог всех страданий и странствий,
главное счастье, к которому шёл.