Перрон напоминал прогулочный двор на «малолетке», отличаясь от него только формой одежды толпы. Впрочем, отличие это было не столь значительным, поскольку контингент в своём большинстве щеголял в телогрейках схожего фасона, а некоторые даже в «прохорях». Асфальт плавился и покрывался отпечатками, но отъезжающих, одетых в ватники, это не волновало. Одесса отправляла детей Молдаванки, Дюковского, Канавы и других «аристократических» мест на службу в Советскую Армию. Заканчивался летний призыв. Привыкшие к беспрекословному подчинению «покупатели» бегали по перрону с совершенно ошарашенными лицами, пытаясь объяснить будущим защитникам Родины, что пить «с горла» недостойно. То, что они слышали в ответ, надо было осмыслить, потому что надеть это на офицерские головы было не реально. В метре от меня «дюковская» знаменитость Капуста вёл диспут со старлеем. В левой руке Капуста держал какую -то рыдающую девицу, в правой - бутылку водки. Ею он маневрировал таким образом, чтобы бутылка не досталась врагу. При этом он учительским тоном говорил: ”-Товаристч военный офицер! Вы вызываете во мне амби..ик,ик.. валентное чуссво. Из одного бока мне хочется с Вами «покорешиться», а с другого «зафоршмачить» до звания рядового воина”.

Главный «покупатель», весь пунцовый от гнева и 20-ти лишних кило, прикидывал, где будет строить большую гауптвахту (человек этак на 200). Почти у каждого из призывников родительский дорожный паёк состоял из жареной курицы, иногда палочки колбасы и овощей. Времена были, как всегда, полуголодные, так что и курица была деликатесом. Чемоданы уже находились в вагонах, снедь - в чемоданах. Провожающие извлекали из всяких потайных мест «её родимую», поэтому призывники то и дело ныряли в вагон за закусью. Меня провожали родители и сильно любимая девушка, обещавшая ждать пожизненно. Мы были окружены плотной толпой слушателей, поскольку с гитарой в то время я не расставался. Это был пик славы Высоцкого - я знал все его песни и, где бы ни находился, собирал толпу.
Я тоже был ещё тот мальчик. Конспиративной работе мне пришлось обучаться раньше Исаева-Штирлица, а именно лет с 7-ми, когда меня приговорили к высшей мере наказания - скрипке. Какой там Мюллер со своим колпаком в сравнении с моей мамой - типичным «скорпионом». Она этого Штирлица расколола бы за 10 минут, при этом он бы даже не заметил, что спалил все явки.
Ясное дело: «еврей без скрипки, что Ленин без партии», и совершенно неважно - есть у него слух или ему на ухо наехал асфальтоукладчик. В крайнем случае будет учиться делать скрипки.

У бабушки с дедушкой в квартире стоял самый настоящий концертный рояль. Квартира находилась на 4-м этаже дореволюционного дома, высота которого была сопоставима с сегодняшней 9-тиэтажкой. Сколько живу, мне не даёт покоя вопрос: как он туда попал? Наверное, в одном из апокрифов ветхого завета было написано: «В начале был рояль». Ковыряя клавиши одним пальцем, я научился подбирать: ”С одесского кичмана сбежали три уркана”.
Повезло уркам. Мне сбежать не удалось. Я был отведен на прослушивание в музыкальную школу им. Глазунова.
Помню как сейчас этот трагический день. Плешивый старик наиграл мелодию и велел настучать её ритм. Я почему-то вместо того, чтобы настучать, подошёл к пианино и повторил мелодию. Старик выпучил глаза и наиграл ещё одну. Я опять повторил. «Маленький поц! - зачем я это сделал?». Моей маме было заявлено, что она родила сына с абсолютным музыкальным слухом, и Моцарта тут не стояло. Тут же была куплена скрипка фабрики Амати и - началось…
Как же я ненавидел эту деревяшку и как стеснялся с ней ходить по улице. Я хотел быть как все: гонять мяч, кататься на самокате с горы, драться, играть в «пожара» и в «пристенок» на деньги. Когда у меня из пальца брали анализ крови - счастью не было предела. Тогда я несколько дней мог не играть, сочиняя, что не могу прижимать струну. Пацаны постоянно надо мной подтрунивали, и даже родной дядя, приходя в гости, спрашивал: "Метёлкин, когда ты уже перепилишь свой ящик?" Короче, я стал саботировать процесс. В тяжёлой борьбе с абсолютным слухом, я отчаянно фальшивил, преодолевая рвотный позыв. Наконец, взяв с меня расписку, что я никогда не упрекну родителей за то, что бросил муз.школу, меня оставили в покое. Скрипка же пролежав на шкафу почти 40 лет, благополучно прибыла со мной на П.М.Ж. в Израиль. Наконец она была продана обратно исконному хозяину, бывшему профессору одесской консерватории, который уехал в Израиль, ещё в 70-х. Потом был ещё аккордеон «Вельтмайстер», конфискованный в качестве трофея у какого-то «фрица». Его я освоил практически сам, но вес у нас с ним был одинаковым. Таскать его на репетиции школьного оркестра было ещё тяжелей, чем таскать братишку к «фребеличке» тёте Бете через всю Кузнечную. Ах, кто сейчас помнит это немецкое слово, обозначающее частную воспитательницу, воспитывающую дошкольников по системе немецкого педагога Фребеля. Лучше бы этот педагог создал пособие о том, как этих дошкольников доставлять к воспитательницам. Ногами идти этот садист отказывался, потому приходилось нести его на плечах.

С катушек, плавно катящих меня по пути послушных детей приличных родителей , я слетел как только поступил в техникум.К тому времени мои родители уже расстались с иллюзиями о моей исключительности, оставив меня в покое. На братика сил у них не хватило, поэтому ему досталось «счастливое детство».
В техникуме я сразу сдружился с иногородними. Мне нравилась их самостоятельность. Это были крепкие мужики, выглядевшие старше нас, «домашних» маминопапиных деток. Они жили в общаге, снимали комнаты, никто за ними не надзирал, они делали что хотели, открыто курили и при этом хорошо учились, чтобы получать стипендию. В общаге могло не быть денег, но самогон и сало не переводились. Ни того, ни другого в родительском доме естественно не было, но в отличие от скрипки оба эти предмета я легко усвоил. В общаге можно было и не то увидеть.

Лето, жара несусветная. У Хаврона день рождения. Внешний вид денег вспоминается с трудом. Стол просто ломится от деликатесов: огромная бутыль мутного, тёплого самогона , нарезанное кусками со спичечный коробок почти горячее сало и порезанный на 4 части лук. Хлеба нет и не было, а самогон подходит к концу. Отрывается дверь, заходит Светик. Светик - это очень чёрный негр. Не афроамериканец, а афрогвинеец - житель одной из кучи Гвиней. В какой конкретно он вылупился не помнит, потому что, когда уезжал, она была французской колонией, а сейчас непонятно чья и там стреляют. Светик он потому, что настоящее его имя по длине похоже на доклад о международном положении. На нём белоснежная рубашка и он единственный не потеет. Он потирает розовые ладони и произносит: -Ну, наливай! Это вторая фраза, которую он выучил на чужбине. Первую придётся зашифровать, т.к. на подготовительном отделении первокурсники научили его отрывку из Пушкина:"Брось п-деть, повешай трубку, поцелуй мою зал-пку". Ему наливают остаток самогона, он выпивает одним глотком, издаёт вопль раненного людоеда, трясёт башкой и занюхивает рукавом белоснежной рубашки. -Опять у Вас нечего жрать, - говорит туземец и косится на сало. Как вы можете есть эту гадость? - Сам ты гадость, - возмущается Генка, - людоед долбанный. Куда дел второго черножопого из своей комнаты? - Да ты что, - обижается Светик,-он уехал домой! -Что - весь, -спрашиваю я? Все задумчиво глядят на пустую бутылку. После паузы Светик скромно говорит: -У меня есть 3 рубля, кажется. Все мгновенно оживляются. -Надо где-то надыбать 62 копейки, - говорит Генка безнадёжным голосом. Все сознают нереальность этой астрономической суммы. -Я займу у коменданта, - говорит Светик и через 15 минут приносит бутылку. Все выпивают, белые закусывают салом и луком и с интересом смотрят на голодного Тонтон-Макута. Снова раздаётся закусочный вопль вождя. Пауза повторяется. -Надо полирнуться, - говорит жертва Независимости и уходит в свою комнату. Через секунду возвращается, неся в руках поллитровую хрустальную бутылку. -Что это, - спрашиваю я и читаю: «A.V. Paris Еau de Cologne.». -Негр, что ты
принес, зачем ты припёр французский одеколон? -А полирнуться, - со смаком, произносит он третье выученное на чужбине слово. Все смотрят на него выпученными глазами. -И как ты собираешься ароматизировать кишечник, -спрашивает именинник? -Мне сказали, что у вас в армии все пьют одеколон с водой, а кто не пьёт - тот ночью принимает присягу. - Ну-ну, давай,-говорит Генка и мы с интересом смотрим чем это закончится. Светик деловито вытаскивает притёртую хрустальную пробку, наливает треть стакана и добавляет столько же воды. По комнате разносится аромат страшной силы, а одеколон вступает в реакцию и становится мутным и кипящим. -Я пошёл за огнетушителем, - говорит именинник. В наступившей тишине чёрный-пречёрный человек делает глоток, становится белым, как ашкеназский еврей, вращает глазами, как шариками в подшипнике, а ногой как бы пытается завести мотоцикл. Затем хватает здоровенный кусок сала и заглатывает, как баклан. -Мало того, что ты людоед, твою мать, - говорит Генка, - ты ещё свиноед и алкаш.