Главная страница сайта "Точка ZRения" Поиск на сайте "Точка ZRения" Комментарии на сайте "Точка ZRения" Лента новостей RSS на сайте "Точка ZRения"
 
 
 
 
 
по алфавиту 
по городам 
по странам 
галерея 
Анонсы 
Уланова Наталья
Молчун
Не имеешь права!
 

 
Рассылка журнала современной литературы "Точка ZRения"



Здесь Вы можете
подписаться на рассылку
журнала "Точка ZRения"
На сегодняшний день
количество подписчиков : 1779
530/260
 
 

   
 
 
 
Михаил Ера

Мишкины пределы
Произведение опубликовано в 118 выпуске "Точка ZRения"

Брат не успел захлопнуть калитку: Мишка подставил ногу.

Мишке в сентябре будет одиннадцать, брату Сашке в октябре - шестнадцать, между ними пять лет разницы в возрасте, забор и откровенная вражда.

- Смойся, говнюк! - налегая на дощатую дверь, едко выговаривал старший брат.

- Не дождешься! - посмеивался младший. Он надежно подпирал кедом калитку и знал наверняка, что Сашка не сможет ее закрыть. Отогнать брата через щель - тоже руки коротки.

Обычно, когда старшему надоедало вот так толкать, он шел в наступление. Младший отбегал. Недалеко, потому что знал - Сашка опять попробует запереть его во дворе. Снова будет подставлена нога и все повторится. В конце концов, братья схлестнутся врукопашную. Шансов у Мишки мало, хоть он и смелый, и юркий, как вьюн. В ответ на затрещину он обязательно отвесит старшему брату пендаль: так было не раз. Главное для Мишки - не дать заломить руку.

Мишка стянул с себя рубашку: она с длинным рукавом - Сашке будет за что ухватиться, тогда пиши - пропало. Без рубашки Мишка неуязвим - выскользнет из любого захвата.

Когда же калитка распахнулась и братья встретились взглядами, Мишка понял, что в этот раз у противника другая стратегия. Глаза старшего обшаривали двор в поисках подходящего оружия. Дрыны не в счет. Битва на палках уже случалась. После нее младший носил ссадины на животе и синяки на боках, а старший «светил» огромной шишкой на лбу и широкой царапиной под глазом. По негласной договоренности палками больше не дрались.

Сражение оказалось проигранным еще до начала. Мишка осознал это, как только брат потянулся к угольному шлаку, которым баба Шура весной засыпала лужу у входа во двор. Рядом с Лешкой ничего похожего не валялось, а пускать в ход кирпичи было бы и не честно, и опасно. Подходящего «щита» тоже не нашлось. Мишка пожалел и о снятой рубашке, и о проржавелой крышке от выварки, которую сам же отнес к речке, что отделяла их огород от болота. Сашка норовил попасть колючим шлаком по голому Мишкиному телу. Бросал с силой, со злостью. Было больно, ссадины быстро краснели, наливались кровью. Мишке пришлось отступить до голубятни, укрыться за дверью.

- Сиди тут, гаденыш! - сказал Сашка, подпирая дверь лопатой. - Вернусь, выпущу.

- Вражина, ненавижу! - выкрикнул Мишка.

Спустя минуту дверь на миг приоткрылась, в голубятню влетела Мишкина рубашка.

- Посидишь в карцере, образумишься, козявка! - донеслось снаружи, когда дверь снова оказалась заперта.

От голубей в крохотном домике без окон осталось лишь название да на земляном полу камешки помета, засохшего еще до Мишкиного рождения. На полках, что теперь занимали три четверти пространства, вверху громоздились ненавистные стеклянные банки, вечно норовящие упасть и порезать осколками. Нижние ярусы хранили ящички с металлическим хламом, а средина была отдана подшивкам газет и кипам прочей макулатуры. Отдельной стопой у самой двери лежали тронутые плесенью «Роман газеты». Все здесь было старым, пыльным и затхлым.

Мишка подергал дверь, банки над головой отозвались звоном, будто предупреждая - «не тряси нас, посыплемся».

Снаружи донеслось звяканье цепи: полусонная дворняга вылезла из будки и настороженно уставилась на голубятню, будто пыталась понять - что за шум на охраняемом объекте?

- Чайка, Чайка! - прильнув к щели, позвал Мишка. - Иди сюда, Чайка!

Собака узнала голос младшего хозяина, но на зов не пошла, а лишь вильнула хвостом и снова отправилась спать.

- Вот, дура! - обиженно высказался Мишка. Он рассчитывал, что собака заденет цепью лопату-подпорку и свалит ее. Не вышло.

Мишка был младшим и в семье, и на улице, и… да везде и всюду. Даже в школу его сначала брать не хотели потому, что до семи лет не хватало каких-то девятнадцати дней. Родители все же упросили директрису, но в классе Мишка, естественно, оказался самым младшим. Впрочем, если бы не брат, то плевал бы он на такую чихню . Причиной всех Мишкиных бед был Сашка. Он и в школу пошел почти в восемь, и в уличной шайке верховодил по старшинству.

С каждым в отдельности, да и со всеми вместе соседскими пацанами, Мишка дружил - наравне играл в чижа, в пекаря, в карты и ножички на щелбаны. Случалось, с Генкой дрался: расквасил тому нос. Генка уже, считай, шестиклассник, а ростом почти такой же.

В общем, все у Мишки шло хорошо, если рядом не было Сашки. Как только появлялся старший брат, все круто менялось; Мишка тут же превращался в «мелюзгу» и «должен идти ковыряться в песочнице». Это не просто злило Мишку, он готов был «убить вражину сразу и наповал». Обязательно завязывалась драка, которая веселила всю компанию, била по Сашкиному самолюбию и добавляла уважения настырному Мишке.

Несколько кип макулатуры Мишка сбросил на пол, чтобы из подшивок газет соорудить матрас. Пришлось смириться с заключением в голубятне и ждать освобождения либо от «вражины», либо от бабы Шуры, если та вдруг надумает покормить собаку. Родители ушли на работу и вернутся еще очень не скоро.

Нарезая полумрак ломтиками, в щели меж досок проливались полоски яркого света, сплошь заполненные пыльной взвесью. Мишка, подсунул под голову мягкие «Роман-газеты», устроился на полке, как на кровати. Разглядывая причудливой формы пылинки-ворсинки, парящие, будто в невесомости, Мишка с завистью представлял, как пацаны теперь, должно быть, лазают по обсыпавшимся окопам, по землянкам и блиндажам, пропахшим прелыми бревнами и затхлой сыростью; как выковыривают из лесной подстилки ржавые штык-ножи, стреляные гильзы и целые патроны с порохом внутри.

В лесу за болотом, в самой глухомани, в войну располагался партизанский отряд. Мишке один лишь раз посчастливилось там побывать. Конечно, без Сашки. В тот день старший брат играл с одноклассниками в футбол на школьном поле, потому в лес пацаны пошли сами, без «атамана». Ржавый пулемет с одной ножкой, что замотанный в старые тряпки валялся теперь на чердаке Колькиного дома, по праву должен был принадлежать Мишке. Это он нашел: споткнулся об торчащий среди корней ствол. Колька обманом присвоил. Кроме горстки целых патронов, Мишка тогда из леса ничего не принес. Порох, конечно, тут же рассыпал в длинную дорожку и спалил. Горело красиво, но быстро. Слишком быстро. Хотелось еще.

От завистливых фантазий Мишку отвлекла бумажка, спланировавшая откуда-то сверху прямо на нос. На крохотном - не больше спичной коробки - полуистлевшем клочке угадывались только два написанных от руки слова - «одинокий волк». Остальное оказалось либо оторвано, либо неразборчиво из-за пятен плесени, да и разглядывать, что там еще начеркано Мишке было без надобности. Он откинул противную бумажку, принесшую с собой паутину, и повернулся на бок, чтобы больше ничего не падало на лицо. Пыль к этому времени почти улеглась, и сквозь яркие световые полосы стало видно содержимое полок у противоположной стены. Мишка не без удивления обнаружил там, среди макулатуры, страницу из журнала с фотографией Гойко Митича - индейца из фильма про Чингачгука. «Одинокий волк» с бумажки тут же обрел образ вождя племени, названия которому упрямо не вспоминалось и даже не придумывалось.

Что-то шлепнулось за спиной у Мишки. Он повернулся. Старая разбухшая от сырости тетрадка в клетку. На остатках шершавой зеленой обложки едва различимая красно-фиолетовая подпись - «для работ по геометрии ученика 7«Б» класса Левашова А.И.». Мишка сначала подумал, что это Сашкины каракули, но, вспомнив, что брат «ашник», решил «копнуть глубже». Расклеив слипшиеся страницы, Мишка прочитал вовсе не школьную задачку, а скорее личную дневниковую запись:

«20 июня 1933 года.

Около часа пополудни меня позвала мама, велела отнести Михасю еду. Осенью брату в армию идти, а покуда он устроился на железную дорогу, рубит просеку через наш лес. По собственной воле я бы не понес. Кормят их там до отвала, но как матери-то откажешь, коли решила она сыну домашнего передать?».

Мишка хмыкнул. Он, конечно, знал, что Сашку назвали в честь деда, а его самого - в дедова брата и еще какого-то архангела, что в день именин устроил какое-то там чудо, но это не важно - это все баб Шурины «религиозные предрассудки». Интересно Мишке стало от понимания, что жили здесь вот так же братья - их с Сашкой полные тезки, и что Мишка-то у них там, в тридцатых, был старшим! Наоборот, выходит, все было, и Сашка, наверно, за Мишкой вслед бегал, а тот его гнал да щелбаны отпускал. Мишка засмеялся, подумав, что деду тоже жизнь сахаром не казалась, и продолжил чтение:

«Пошел я не дорогой через мост, как обычно, а лугом по кладке и через лес: так ближе выходило, потому что просеку уже у самой балки рубили. Едва я вглубь леса зашел, как напоролся на волка. У меня окромя змиевской рогатины и тормозка в руках ни шиша. Драпать от «серого» нельзя - мне батя о том сто раз рассказывал: что, мол, только спину зверю покажи - вмиг кинется. Стоим, друг дружке прямо в глаза смотрим. Я - шаг назад, он щетинится. Я - вперед, он рычит. Только влево мне двигаться позволил. Вот, оказывается, как волки водят - по пятам за мной шел.

Не знаю кто, может, мужики-лесорубы или из наших кто-то, капкан на склоне поставили: лисьих троп там всегда полно было, так что наверняка «рыжую» ловили. Волчица в капкан угодила. Лежит, из сил выбилась, лапы в крови, а рядом три волчонка - маленькие совсем, несмышленыши лохматые; ходят вокруг мамки, к титьке тянутся, а волчица их гонит, рычит: понимает, что придут за ней, тогда и щенятам несдобровать.

Что делать - не знаю. Волк дальше идти не позволяет, хочет, видно, чтобы я волчицу вызволил, а как? Подойди к ней, так руку оттяпает. Кое-как я капкан разжал. Уж и сам не знаю, как получилось сархимедить: одну палку подсунул, ногой на нее наступил, другим дрыном и отжимал, и камни под него подкладывал. Стал я весь мокрый от пота. Усердствовал так, что аж про страх позабыл. А волчара глаз с меня не спускал, все кругами ходил, порыкивал иной раз».

- Ну, дед! - не сдержался от восхищения Мишка. - Ну, молодчина!

«Отпустил меня волк сразу, как только волчица со щенятами в чащобе скрылась. Но перед тем как исчезнуть, «серый» приблизился, по-собачьи виляя хвостом. Метрах в трех от меня остановился, голову склонил, землю обнюхал, после повернулся и неспешно по тропинке пошел, а отойдя шагов на десять, вдруг испарился, будто мираж или…(неразборчиво) странный какой-то…. (неразборчиво) может, привиделся мне…»

Дальше Мишка и вовсе прочесть не смог. Лист в том месте плесенью проеден был, а край и оторван.

- «Одинокий волк», - проговорил Мишка часть текста с той бумажки, что на нос ему спланировала. - Дед писал.

Мишку разбудила упавшая снаружи лопата-подпорка. Со сном, в котором вождь краснокожих - Одинокий волк (Мишка), метал томагавк в дерево, к которому был привязан бледнолицый «ковбоец» (Сашка), расставаться не хотелось. Мишка устроился поудобней и выжидал, когда «вражина» то ли за дверью голубятни, то ли во сне подаст голос. Сон постепенно уходил, а от «ковбойца» Мишка слов так и не дождался. Снаружи тоже не донеслось ни звука.

Мишка встал, вышел из голубятни. Двор оказался пуст. Собака спала в будке. Миска была вылизана дочиста. Чайку баба Шура еще не кормила - значит, лопату откинула не она. Тогда кто, если «вражина» еще не вернулся? Выходило, что подпорка упала сама. Мишка прикрыл дверь голубятни, приставил лопату, подергал за ручку, почесал затылок.

- Не, сама не могла, - заключил Мишка. - Фигня какая-то, - хмыкнул он, так и не сообразив - кого благодарить за освобождение.

На летней кухне фырчал примус. В кастрюле бурлило какое-то варево. Баба Шура нарезала лук, потому Мишка не решился подойти ближе: даже у входа слезились глаза, и чесался нос.

- Ба, да как ты его… без противогаза?! - сказал Мишка и, не дожидаясь ответа, добавил: - Можно на улицу?

- Привыкла, - не отвлекаясь от работы, ответила баба Шура. - Порежь с мое, тоже привыкнешь. Иди, но от двора ни на шаг!

- А калитка? - поинтересовался Мишка, зная, что она всегда заперта, и он единственный, кому не доверяли ключ. Конечно, можно было перемахнуть через забор, и Мишка не раз так делал: во дворе под забором свалены доски, потому перелезть - все равно, что пешком перейти, а вот назад как?

- Открыта она, ступай.

Калитку запирали потому, что на улице Непроезжей «теперь одна сявота живет»: так говорила баба Шура. По ее рассказам выходило, что до войны здесь была тихая городская окраина, а как «прошел немец, прокатилась разруха, остались кругом сироты беспризорные, как повырастали они, так и началось - воровство, пьянки да драки». Мишка запомнил эти баб Шурины слова потому, что плакала она всегда, когда вспоминала прежнюю жизнь: оплакивала двоих своих сыновей и невесток, что так и не вернулись с «той проклятой войны». Не бабушка Мишке Александра Ивановна, а прабабушка. Те, которое не «пра» - погибли оба. Мишку баба Шура в церковь за собой часто таскала - свечки «за упокой» и по родным, и двоюродным ставить; заставляла просвиры грызть, а они твердые, пресные - никакие на вкус. Мишка грыз и всякий раз думал, что если бы в церкви не просвиры давали, а конфеты шоколадные, то у попов от пацанов отбоя бы не было, а так…

На улице прыгали «в резиночки» соседские девчонки. У них все не так, как у мальчишек. Любка тоже старше сестры на пять лет, а скачут вместе, вместе веночки плетут, кукол нянчат и что там еще… Всюду вместе. Любка Динку не прогоняет. Друг дружку за космы не таскают. Все не так у девчонок.

- Скукотища! - вздохнул Мишка, не увидев никого из пацанов.

К девчонкам Мишка подходить не собирался. Однажды они его позвали, попросили помочь. Пока он «резиночным столбом» у девчонок служил, Генка на улицу вышел, и началось: «с девчонками водишься», и все такое… Генка вообще любитель обзываться. Тогда-то и подрались. А когда Мишка Генке нос расквасил, то Генкина бабка со шваброй на улицу выскочила, сявкой Мишку обзывала. Пришлось домой бежать, за бабой Шурой прятаться: злая бабка-трандычиха со шваброй страшнее фашиста.

Сначала из переулка долетел звук мотора, а мгновение спустя на улицу выкатился мотоцикл с люлькой. За рулем сидел милиционер. По четыре звездочки на погонах, в надраенных до блеска сапогах, в фуражке, в портупее с кобурой, из которой свисал кожаный хлястик пистолета. Это удалось разглядеть, когда, проехав до конца улицы, милиционер вернулся, притормозил неподалеку и, не глуша двигатель, подозвал Мишку.

- Ты давно тут стоишь? - спросил милиционер.

- Не очень, - ответил Мишка.

- Никого не видел? Никто не проходил, не пробегал?

Мишка развел руками:

- Неа.

- Иди домой, пацан, - строго сказал милиционер. - И девчонкам скажи, чтоб по домам шли.

- А чего? - полюбопытствовал Мишка.

- Надо так! Небезопасно сегодня на улице, - Милиционер привстал на подножках мотоцикла и, обращаясь к девчонкам, выкрикнул: - Расходитесь по домам! Живо!

Девчонки переглянулись и тут же припустили к соседскому двору. Мишка хмыкнул и нехотя поплелся к калитке. Милиционер, сорвав колесом мотоцикла дерн, укатил.

Что остановило Мишку у калитки, он и сам не ответил бы. То ли послышался ему звериный рык, то ли в высокой полыни под забором что-то мелькнуло. Мишка напрягся, огляделся, прислушался. Вроде бы не было вокруг ничего подозрительного, разве что издалека долетел непривычный городской гул. До асфальтированной дороги больше двух километров. Рев моторов и шум шин оттуда никогда не доходили, а здесь, на Непроезжей улице, появление любой машины - это целое событие.

Мишка взбежал на пригорок, чтобы в поле зрения оказался перекресток. Там Мишка увидел милиционера на мотоцикле, «Газик» с мигалкой, а следом два тентованных военных грузовика. Машины проехали в сторону моста. Дорога там была одна - через речку, мимо кладбища и вокруг болота. Упиралась грунтовка с одной стороны в железнодорожные пути, а с другой - в тот самый лес, в который ушла вся шайка во главе с Сашкой.

- Ни фига се! - воскликнул Мишка и помчался домой.

- Ба, я в огород, на речку, - стараясь выглядеть спокойным, сказал Мишка бабе Шуре. - А где удочки, ба?

- В чулане. Ты на дядь Жорин мосток ступай, - посоветовала баба Шура. - Давеча хвалился сосед уловом.

Ни в чулан за удочками, ни тем более на дядь Жорин мосток Мишка не пошел, а прямиком направился к «канатке», что вела на болото.

Когда два ржавых металлических троса - по нижнему идти, за верхний держаться - были перекинуты между здоровенными ракитами, не знал даже Колька, хоть именного его огород в том месте упирался в речку. А вот шалаш на дереве над протокой строили всей шайкой. Наверно, это был единственный случай, когда между Мишкой и Сашкой ненадолго воцарилось перемирие. С хитрым прищуром и лукавым огоньком в глазах Сашка гонял брата то за гвоздями, то за молотком, то за ножовкой; «нещадно эксплуатировал», - как точно подметил тогда Колька. Впрочем, никакого насилия над личностью Мишка не испытывал. Ему нравилось бегать взад-вперед, лихо по-кавалеристски сбивать палкой пустотелую бузину, а то и наотмашь сносить голову беспризорному подсолнуху; нравилось ходить по «канатке» в сантиметрах над водой, останавливаться посередине и даже слегка раскачиваться.

Переступив с троса на ствол поваленного дерева, Мишка, распахнув для равновесия руки, перебежал на островок, вприпрыжку преодолел заросли дикого огурца, спустился к протоке. Плот, а вернее - лист оцинкованного металлического профиля с толстым слоем крепкого бледно-оранжевого пенопласта, был на месте. Истинным предназначением плота должна была стать долгая служба в качестве утепленной перегородки строящегося неподалеку цеха, но одной из лунных ночей пацаны избавили это замечательное плав-средство от унылого прозябания, спустив на воду и дав гордое имя - «Боливар». «Боливар» с легкостью держал двоих и был совершенно непотопляем. Мишка управлял плотом лучше всех, потому что много раз «ходил гребцом» с Колькой на щуку. Тогда же Мишка изучил все протоки на болоте, все мели, скопления водорослей и узкие места. Начитанный Колька называл это «знанием фарватера». Разумеется, Сашке о совместных плаваниях по болоту ни гугу, иначе влетело бы обоим.

Острогу Колька прятал под шалашом. Мишка боялся и гнушался змей, даже к ужу прикасаться брезговал. Конечно, к плоту прилагался длинный шест - им можно и обороняться, но вооруженный острогой Мишка чувствовал себя уверенней. Попадись на пути гад - вмиг проткнет. Колька протыкал, было дело. Да и в лесу, куда напрямую через болото направлялся Мишка, тоже тьма гадюк и медянок. Страшно без оружия в лесу. Пацаны всякий раз брали с собой или уже на месте срезали «змиевские» рогатины, заостряли концы. Но это все так - если приспичит, потому что обычно к змее не приближались, а случись заметить рядом - драпали. Мишка стащил плот на воду, запрыгнул, оттолкнулся от берега шестом и поплыл известными лишь ему протоками в сторону леса.

Мысль о том, что пацанов нужно срочно предупредить об облаве возникла у Мишки сразу, как только он увидел милицейский «Газик» и военные «Уралы». Ходить в лес запрета как бы и не было, но в школе и учителя, и завуч, и директриса «настоятельно рекомендовали без сопровождения взрослых воздерживаться от посещений». Все пацаны считали эти предостережения чихней, пока Немыку не упекли на «малолетку». Немыка - Сашкин ровесник - двоечник и дважды второгодник. Для Мишки он всегда был эталонным сявкой. Если Мишка замечал за кем-нибудь Немыкинские повадки - «зековский походняк», «распальцовки», плевки через губу с цыканьем, словечки по фене - тут же причислял к сявкам. Конечно, с градацией по личным ощущениям: чуть-чуть, много, не совсем, совсем и конченый.

У Немыки был пистолет - настоящий «Вальтер», и он с ним «учудил» - «снял кассу в магазине». «Настоятельные рекомендации», после изъятия у второгодника целой горы «военных трофеев», чихней, во всяком случае, для Мишки, как-то сразу быть перестали.

Мишка то погружал шест на самое дно, то отталкивался от водоросли и камыша; пыхтел, сопел, торопился. Мишку не слишком страшила мысль о том, что ему непременно влетит за плавание по болоту да еще в одиночку. Даже Колька на щуку никогда не ходил один - боялся. Тревожило Мишку другое - то, что если не опередит он милицию, то пацанов заберут в «обезьянник», а следом в домах учинят обыски. Соседей, Поповых, в прошлом году обыскивали. Нашли пулемет «Максим» в сарае - дряхлый, ржавый, а все равно дядь Женю посадили. У Кольки, вон, тоже пулемет в тряпках на чердаке валяется. Хоть и ржавый, и без ножки, а как его еще назвать, если не пулеметом, не оружием? Колька ведь и сознаться может, что нашел не сам, а у Мишки «выдурил». Что тогда? Мишку под суд? Да и Сашка трехлинейку Мосина где-то во дворе прячет. Без приклада она, но, говорят, вполне еще выстрелить сможет. А приклад - чихня, Сашка из доски уже вырезать начал - Мишка видел.

Чистый выход из болота пришлось поискать: куда не сунься, всюду камыш или трясина. Когда нашлась боле-менее подходящая заводь, Мишка встал на задний край плота и натянул «вожжу», чтобы передок над водорослью поднялся. Мишка бы справился, смог бы с разгона «Боливар» на землю вытолкать: берега тут пологие, трава ковром заплелась, трудно даже заметить грань между топью и сушей; змея помешала. В самый ответственный момент из-под куста выползла медянка и направилась к воде, аккурат к плоту. Пришлось Мишке ход сбавить и острогой вооружиться: бежать-то некуда, только обороняться и оставалось. Но, нет, не проткнул Мишка змею, хоть в горячке толком и испугаться-то не успел - юркнула медянка в прореху травяной плетенки и была такова; «спаслась бегством».

Из-за ползучей гадины ноги Мишка таки промочил - аж по колено влез в черную вонючую жижу; плот не бросил - за «вожжу» вытянул и, чавкая отяжелевшими от воды и грязи кедами, побежал в «отряд».

Чей-то взгляд на себе Мишка ощутил, как только добрался до поваленного дуба. Чувство это мерзкое, особенно когда и без того жутковато одному по лесу шастать. Мишка оглядывался, обшаривал глазами кусты, но никого не замечал; он вслушивался, но кроме собственных шагов и стука сердца ничего не слышал.

Волк возник будто из ниоткуда - из земли, из воздуха, из запаха леса, или из солнечного луча, что чудом пробился сквозь кроны деревьев и бесформенной кляксой развалился на чахлой траве. Мгновение назад волка не было, а теперь он вдруг появился в десятке шагов от Мишки - большой, серый, с округлыми треугольными ушами, с колючими янтарными глазами. Просто стоял и смотрел без злобы и даже особого интереса.

Мишка замер. Он почувствовал, как холодом обдало затылок, как волна озноба пронеслась вниз по спине к копчику, к пяткам. Первой мыслью было - бежать без оглядки, но Мишка не мог сдвинуться с места. Ноги - бессильные, непослушные - казались пудовыми гирями, замотанными в ватные одеяла. Теплая струя вдруг побежала по ляжке. Мишка поймал себя на мысли, что намочить штаны со страха - это, оказывается, так просто, и ничего с этим поделать нельзя. Однако он должен что-нибудь придумать, иначе пацаны засмеют. Позорная «река» еще спускалась по штанине, а Мишка уже знал, что окунется по пояс в роднике, чтобы скрыть от посторонних глаз эту стыдобу.

Волк все стоял и смотрел. Мишке подумалось, что даже зверь насмехается над ним. И Мишка заплакал. Беззвучно. В глазах встала пелена, щеки зачесались от слез, откуда-то взялись сопли, затряслась губа.

- Вали отсюда! - сорванным от плача голосом, выкрикнул Мишка и махнул рукой.

Волк слегка дернулся, как будто испугался, а Мишка только теперь осознал, что махал он не голой рукой, а острогой. Конечно, толку от нее против волка, реши тот напасть, не было никакого и они оба это понимали, но обладание каким-никаким оружием воодушевило Мишку.

- Проваливай! - снова выкрикнул он и уже нарочно погрозил острогой.

Волка это, однако, не смутило, он продолжал стоять, как вкопанный и пялиться на Мишку.

Это длилось около десяти минут. Волк не нападал, не проявлял агрессии, но и не уходил. Страх слегка отпустил Мишку, ногам вернулось послушание; осталось только легкое покалывание, как будто он их отсидел. Вспомнив прочитанную в голубятне историю с дедом, Мишка сделал шаг в сторону. Волк сдвинулся в том же направлении. Мишка шагнул еще, волк повторил маневр.

- Да что тебе надо?! Чего пристал?! - закричал Мишка.

На истерики волк не отреагировал, но вскоре вдруг по-собачьи наклонил голову набок, словно вслушивался в понятные только ему звуки леса. Прошло еще с полминуты и волк, будто позабыв о Мишкином существовании, неторопливо пошел прочь и вскоре исчез так же внезапно, как и появился. Мишка видел, как удалялся зверь, как серый с черным кончиком хвост едва не мел за ним землю, но стоило лишь моргнуть и волка не стало.

Мишка бежал, что было духу. Он очень боялся опоздать, однако появляться перед пацанами с мокрыми, вопящими о позоре штанами дрейфил еще больше. Пришлось сделать крюк, чтобы окунуться в роднике. Эту часть леса Мишка знал хорошо. Каждый год перед летними каникулами едва ли не всей школой вместо уроков они ходили сюда на «маевку», на занятия по спортивному ориентированию: бегали по округе с компасом, переходили по бревнам ручей, карабкались по крутому склону оврага на веревках с карабинами: «альпинизм». Здесь же проходила «Зарница». Сашка участвовал, а Мишка пока не дорос, но дрова для костра собирал вместе с Генкой. На поляне у родника учителя варили солдатскую кашу. Мишка ел из настоящего котелка - «вкуснятина».

Он опоздал. Еще на подходе к «отряду» Мишка услышал обрывки фраз, но разобрать сказанное не смог - уж слишком ветер растрепал, раскидал по сторонам эти взрослые мужские голоса. Взобравшись на холм, неподалеку от блиндажа, Мишка увидел, как военные уводят пацанов в сторону дороги. Всех, кроме Сашки. Сначала Мишка решил, что брату удалось сбежать, но первая же хорошо расслышанная фраза развеяла надежды.

- Слышь, начальник! - кричал кто-то хриплым голосом в десятке шагов спереди. - Я те шкетов отдал? Отдал! Базар был, чтоб твои мусорки стволы убрали? Был! Бля буду, порешу последнего щенка, если ты меня кинуть вздумал, сука!

По Мишкиной градации сявок выходило, что какой-то «конченый» взял Сашку в заложники и грозится его убить.

Мишка сильно испугался. По штанам не потекло, как в случае с волком, но и мурашки по телу побежали, и руки затряслись. Сашка, конечно, «вражина», но все же он - брат! Мишка не понимал, как он сможет обойтись без родного брата. Несмотря на драки, на бесконечные подзатыльники и пендали, они очень дорожили друг другом. Если разобраться, отбросить частности, то все их ссоры всегда имели лишь одну причину - Сашка всеми силами старался оградить Мишку от любых опасностей и от дурного влияния. В принципе Мишка это понимал, а подчиняться отказывался из гордости, из желания быть не хуже других, из стремления к справедливости и равенству.

- Ты же без пяти минут законник, Жилин! - долетело снизу. - Отпусти пацана. Зачем на себя лишний срок вешаешь?

- Не гони, опер, какой на хер срок - вышка на мне! Витька Жилин - вооруженный особо опасный мокрушник, мать твою!.. - «конченый» захохотал. От этого дурацкого жуткого хохота Мишку снова прошиб озноб.

- Раз пошли на дело, выпить захотелось… - запел вдруг «конченый».

Мишка, грязный, мокрый и озябший, лежал в поросшей рахитной лесной травой воронке военных лет и мучительно пытался придумать способ выручить Сашку. Даже мысли о том, чтобы сбежать, вернуться домой, спрятаться за бабой Шурой или отсидеться в голубятне Мишка не допускал.

- Брат, вражина. Вражина, брат, - одними губами шептал он, словно это помогало думать. - Да как?.. Все из-за меня… Из-за волка… Если бы я успел… - и тут вдруг Мишка осознал, что, если бы не волк, то он бы сейчас со всеми пацанами сидел в одном из военных «Уралов» или вместо Сашки был бы в блиндаже под прицелом «конченного». В том, что у сявки есть пистолет, Мишка не сомневался, иначе с чего бы за ним аж два «Урала» военных пригнали.

- Одинокий волк, - прошептал Мишка. - Что же там дальше о нем дед писал?

Мишка не увидел, а скорее почувствовал чье-то присутствие. Он крепко сжал древко остроги и резко повернулся. Волк даже не шелохнулся. Он стоял в пяти шагах позади воронки и настороженно смотрел куда-то вдаль. Волна ужаса, в первое мгновение окатившая Мишку с головы до пят, вдруг отхлынула, оставив за собой ощущение защищенности, похожее на то, что он чувствовал стоя за спиной баб Шуры, когда Генкина бабка накинулась на него со шваброй. Мишка удивился и этому чувству, и тому, что волк появился здесь - рядом с людьми - и не выказывал страха, а даже наоборот, будто готовился к схватке. Он больше не казался жутким зверем, а виделся Мишке большим сильным другом, способным порвать за него любого.

«Конченый» сявка Жилин не собирался отсиживаться в блиндаже. Мишке стоило об этом подумать, но по своему малолетству он еще не способен был рассуждать подобными категориями. Жилин связал Сашке руки за спиной, приказал помалкивать и потащил в сторону железной дороги - прямиком к воронке, где притаился Мишка.

Опрокинутый вверх тормашками мир вдруг завертелся перед Мишкиными глазами: вытянутая рука с пистолетом, бегущий на сявку волк, зубья остроги, бросок, вопль, выстрел…

Когда закончилась круговерть, Мишка сидел на дне воронки, рядом сидел Сашка, около лежащего неподалеку Жилина стоял милиционер с пистолетом, в руке сявки торчала острога.

- Ну, ты, пацан, даешь! Ты откуда вообще взялся-то? Погоди-ка!.. Так это же ты на Непроезжей мне плечами пожимал! Вот дела! Ты как здесь очутился?

Мишка смотрел на того самого милиционера с четырьмя звездочками на погонах и помалкивал.

Каждого из милиции под расписку забирали родители. Никаких глупых обысков по домам никто не проводил, так что зря Мишка переживал по этому поводу. Впрочем, все «оружие и боеприпасы» самими пацанами были утоплены в речке в тот же день. Соседа же, Попова, как выяснилось, посадили вовсе не за хранение ржавого негодного пулемета - просто проворовался завсклад на шесть лет с конфискацией. Выговоры и нравоучения от милиции, родителей и бабы Шуры Мишка переносил стоически. Не юлил, не оправдывался, не прекословил. С Сашкой обошлось без слов, но яснее некуда: брат крепко пожал Мишкину руку и они, наверное, впервые обнялись по-настоящему, по-мужски. Удивительно, но волка никто не видел. Разве что только «конченый», ведь он именно в волка целился, когда Мишка метнул острогу.

По примеру деда Мишка старательно и длинно описал всю историю. Теперь он знал наверняка, что хотел рассказать дед на тех истлевших страницах своей тетради. Одинокий волк - всего лишь зримый образ подсказок судьбы. Их великое множество, и если прислушаться к биению собственного сердца, то волк непременно появится, чтобы указать единственно верный путь.

***

Брат не успел захлопнуть калитку: Мишка подставил ногу.

- Смойся, говнюк! - налегая на дощатую дверь, едко выговаривал Сашка.

- Не дождешься!

- Я не с пацанами иду! - вдруг заявил Сашка.

- А с кем? С девчонками, что ли? - недоверчиво хмыкнул Мишка.

Сашка промолчал.

- Правда, что ли, с девчонкой?! - удивился Мишка. На языке уже вертелось - «жених и невеста вляпались в тесто», но Мишка сдержался. Он лишь прыснул смехом и убрал от калитки ногу.

Сашка ушел, а Мишку вдруг разобрала нешуточная веселость, будто мир как-то сразу посветлел, налился свежими красками. Нет, это вовсе не высокие чувства брата и его избранницы умыли с шампунем улицу, дома и деревья, это ощущение свободы наполнило Мишку восторгом. Все, разошлись дороги братьев, им больше не по пути, а это значит, что «атаман» Сашка перерос свою шайку, променял пацанов на какую-то там девчонку. Отныне никто и ничто не помешает Мишке быть равным среди равных, некому будет приглядывать за ним, запрещать или ограничивать.

Едва Мишка осознал свое новое положение, как откуда-то из-за голубятни донесся звериный рык. Чайка, ничего не замечая, нежилась на солнце рядом с будкой. Мишка замер от неожиданности и удивленно уставился на голубятню. Рык вскоре повторился. Мишка подошел и осторожно заглянул за угол. Волк неторопливо уходил в огород, серый с черным кончиком хвост едва не мел за ним землю. Мишка провожал гостя взглядом и с каждым мгновением все отчетливее понимал, что в отличие от старшего брата одинокий волк всегда будет рядом и не позволит выбрать ложный путь.


<<<Другие произведения автора
 
 
   
     
     
   
 
  © "Точка ZRения", 2007-2024