Мой школьный товарищ сорока трех лет, офицер ФСБ Виктор Полуянов пустил себе пулю в лоб. Застрелился, с точки зрения здравствующих, немотивированно. А всё потому что не оставил никакой разъяснительной записочки о причинах такого отчаянного шага. Хоронили его скромно, без полагающихся почестей, суетно и скупо на слова, будто бы старались в молчаливом сговоре побыстрее стереть с текущей активной жизни этот прискорбный факт, который ложился позорным пятном на всю немногочисленную местную службу госбезопасности. Поэтому его бездыханное тело в последний путь отправилось преимущественно в окружении сослуживцев и их жен. И то, что среди провожающих были только два его школьных товарища - я и Валерка Слущенков, оказалось чистой случайностью. Полуянов жил со мной по соседству, а Валерка накануне приехал со своей женой ко мне погостить и с корабля угодил на похороны. Тем не менее, и в этой закрытой немногочисленной процессии, и на кладбище вокруг могилы, а затем уже на поминках люди тихо перешептывались, стараясь в привычном им тихом обмене информацией за стенами своих кабинетов, хотя бы здесь дошептаться до причин самоубийства.
На похоронах с Валеркой и его женой мы держались особняком. Чужие для этой среды люди. Как говорится живем рядом, но не вместе. На кладбище ни о чем не говорили, а только слушали - о чем перешептывались другие? Версий было две. Смертельная болезнь, которую Полуянов решил прервать столь радикальным способом, даже в кругу местных работников госбезопасности. Болезнь действительно имелась, но не настолько смертельная, как казалось здравствующим, но кто знает, что на самом деле испытывает человек подтачиваемым один на один перед фактом недуга?! Версию болезни поддерживали мужская часть, и каждый примерял на себя – пошел бы он на такой шаг? Мужики были в основном здоровые и потому по определению плохо понимали, как можно так поторопиться на тот свет, тем более не оставив никаких распоряжений. Тем более, что Виктор Полуянов был их начальником, который только-только возглавил местную службу госбезопасности. Как говорится, не по военному.
Вторая версия была романтичной, и ее больше обсуждали жены суровых мужчин. Несчастная любовь. Правда, предмет той тайной страсти, которая якобы толкнула нашего товарища на суицид, оставался, даже в этом закрытом, но во всем осведомленном кругу, неизвестен. Что-то там где-то далеко, в одну из командировок в дальние пределы, после которой он вернулся сам не свой и затяжно пил
Нам тоже хотелось знать правду. Но других версий в наших головах не рождалось, потому что мы вообще мало, что знали о Викторе Полуянове, с тех пор как он стал служить в госбезопасности. Он умел даже в нашей тихой жизни заштатного городка конспирироваться, а в те редкие встречи со мной, ничего не удалось узнать из его жизни. Фальшь улыбки всегда, будто намертво приклеенная, держалась на его губах, и оборони он случайно при мне в эти минуты скупую мужскую слезу, она бы не восстановила правды человеческого лица. Мне каждый раз казалось, что он чувствовал себя человеком только за сформированной службой маской, и снимать ее ,даже перед своим школьным товарищем, не хотел. Только однажды он меня спросил – верю ли я в загробную жизнь. На что я только снисходительно хмыкнул, и он тут же поддержал мою иронию словами – вот и я тоже думаю, что на том свете сплошная тьма и нет никого. К чему приложить этот пустой разговор, к каким событиям, и должен ли он заканчиваться самоубийством внешне благополучного человека- было рассуждать бессмысленно.
- А может его убили?- Прошептал мне на ухо Валерка Слущенков, когда мы возвращались с поминок домой.
- Да брось ты! – махнул я на него рукой.- Птица не того полета.
-А откуда ты знаешь?
-Знали бы! – был самоуверен я.
-Ты веришь с болезнь?
- Я видел его две недели назад – он как всегда был закрыт, будто застегнут на все пуговицы, но никаких жалоб от него на здоровье я не слышал. Полуянов ведь всегда как-то ловко выстраивал разговор, что больше говорил я о недостатках нашей городской жизни, а он только запоминал факты, о которых я говорил.
- А о чем вы говорили?
- Я про воровство местных чиновников. Да об этом говорят у нас все, особенно на базаре.
- А несчастная любовь? – допрашивал меня Валерка.
- Об этом известно еще меньше – ничего. Но стреляться из-за любви с его характером еще глупее.
-А что мы знаем про него сегодняшнего?
- Почти ничего. Но он не похож на самоубийцу.
- А ты вообще думаешь о таком способе ухода из жизни?
-Я? Ну если быть честным то – да!
-А зачем думаешь?
- Ну это как терапия, вот умру – все меня пожалеют, а я из гроба буду наблюдать за вами. Ну это все уже на сто раз описано в литературе.
- А ты бы стал стреляться из-за любви? – неожиданно спросил меня Валерка Слущенков.
- Я? Никогда!- решительно отвел его вопрос. – А ты что такую мысль для себя допускаешь?
- Да, я бы, наверное, покончил с собой, если бы любимая женщина меня отвергла или пуще того умерла бы! Наверное бы застрелился бы или там другое – невозмутимо ответил Слущенков, как о чем-то давно для себя решенном.
-Да брось ты!- я был просто ошеломлен таким заявлением. Одно дело просто думать об этом, а другое – решиться на это, даже в словах.
- Не, на полном серьезе: нет любви – нет жизни! – склонность к банальной афористичности водилась за ним.
-Ну, ты даешь?- я в замешательстве смотрел на Валерку, пытаясь понять - он говорит правду или так для красного словца наигрывает ситуацию, как в школьном драмкружке, куда мы с ним ходили в старших классах по просьбе наших подруг. Но по его строгому задумчивому виду понимал, что он сейчас, откровенно делился своими подлинными чувствами.
И в эту же минуту я выхватил у него за спиной лицо жены. Она смотрела на Валерку Слущенкова с таким обожанием, тихим восторгом, с той самой любовью, за которую он готов был здесь и сейчас умереть! А я на фоне ее рыцаря любви, выглядел замшелой равнодушной скотиной, недостойной даже взгляда стоящей с нами рядом женщины, которая обожала Валерку в эту минуту так сильно, что казалось мы не с похорон идем, а из театра, где давали восхитительное представление.
Меня настолько это выбило из равновесия, повергло в уныние, что я предпочел надолго замолчать. Лишь спустя пару часов дома, стоя на балконе с сигаретой, я осмелился спросить:
- Валер, ты серьезно готов ради любви застрелиться?
- Ты что с ума сошел?
- А чего после поминок нес?
- Черт его знает, тогда казалось, что смог бы.
|