В моем Хубджаме было очень много самбусных. Самбусы в них как правило выпекали в форме неправильной полусферы. После соприкосновения с раскаленной печью-тандыром, внизу они были шершавые и плоские. Зато сверху — с тонкой и очень нежной кожицей. Такой нежной, что и откусывать их надо было осторожно — иначе ароматный сок от дозревшего до кондиции мяса, с жирком и мелко покрошенным луком, легко мог оказаться на вашей рубашке. Водочка под эти самбусы текла по горлу плавно… Как и прежнее жигулевское пиво, - то, что без всяких там консервантов …

Самбусная моего друга Мансура располагалась на развилке трех дорог. Одна дорога вела за город, к невысоким серым холмам, в самом сердце которых холодным огнем до самого дна светилось родниковое озеро. Вторая вела к родильному дому, и дальше — к большому острову, заросшему высоким камышом, на который перейти можно было по старому деревянному мосту без перил. А третьей была знаменитая улица носившая имя Бахор — в переводе это Весна. Мне в моей юности там повезло не раз встречаться с красивыми девушками. Я любил это место. Мне оно казалось каким-то особенно романтичным…

Мансур трудился в самбусной вместе со своим отцом. Родитель его походил на старого пирата из мультика: приземистый, с круглым брюшком и широкими бровями, расходящимися в стороны как лук-порей. По характеру он был прямой и очень резкий. Он мог откровенно сказать менту: «Заходите, берите свою долю, и сразу же уходите!»

В Хубджаме пожилому самбуснику приходилось из-за этого нелегко: чины у нас принято уважать. В конце концов его отстранили от работы.

И вот он приехал ко мне в редакцию.

— Слышал о ваших предках! – При этом он кивнул выразительно головой кверху: как бы по направлению к самому небу. Помолчав, он потом добавил:

— Надо им прямо сейчас позвонить и сказать: «Работал человек на этом месте? Работал! И где он теперь?!»

— Кому это позвонить, предкам что ли?!.. — Я невольно изумился.

- Эх-хе-хе-хе-хе!... — Заскрипел он внезапно "пиратским" смехом. Правая сторона верхней челюсти у него была вся в золотых коронках, а слева зубы отсутствовали.

Потом он резко оборвал свой смех. Брови зашевелились, как стрелы, готовые сами вылететь из колчана:

— Вы корреспондент? Корреспондент! Я работаю честно! Надо сейчас же звонить нашему директору! Сказать ему: «Работал человек на этом месте? Работал! И где он теперь?!»

Глаза у него при этом были взыскательные.

Я знал, что оба они, вместе с его сыном, марку свою держат высоко. Обычно они всем говорили: «У нас самбусы все заказные! Отдельно мы их не выпекаем!»

Оба свято верили, что свою долю перед Богом следует непременно заслужить. Рассчитывались они с кооперативной конторой по договору, и придраться к ним было тяжелоо. Но уж слишком лакомым и доходным всем казалось это место на развилке трёх дорог…

Председателем областной кооперативной конторы был дядя моего хорошего друга. Он согласился мне помочь и прямо из кабинета позвонил начальнику, отстранившему моего знакомого от работы (разумеется, грубость нашего «пирата» являлась всего лишь поводом…). Времена были еще такие, что хватило и этого звонка.

Самбусник был человек благодарный. И они с сыном пригасили меня в гости. Отказать им было никак нельзя. Пожилая супруга «пирата», женщина с виду тихая, покорная, безропотно прислуживала нам за дастарханом. Ей помогали две невестки, такие же тихие…

-2-

Через неделю самбусник явился ко мне снова. Взгляд его, из-под нависших бровей, был по-прежнему суров.

— Я тут решил взять себе вторую жену по мусульманскому обычаю, — заявил он мне со всегдашним прямодушием. — Я частенько вас тут раньше видел, на этой улице Бахор… — Тут он мне подмигнул, по-заговорщицки: — Я согласен, пусть она будет русская. Только она обязательно должна согласиться стать мусульманкой! Я без «никаха» не имею права, я богомольный…

Для того времени это было весьма необычно и ново — вторая жена по «никаху» — мусульманскому обряду. Я не знал, что ему ответить.

- Ну?!.. – спросил он.

Наконец, я нашелся:

— А ваша жена… она согласится?

— Она же у меня мусульманка, знает, что я имею право жениться четыре раза!.. Но мне больше двух не надо, — заверил он меня. И тут же, подняв указательный палец, с назиданием мне проговорил: — Брать надо столько жен, сколько ты способен материально обеспечить»!..

Что мне оставалось? Пришлось пообещать ему что-нибудь придумать.

Через неделю он явился вновь.

— Ну! – Кивнул он мне опять, едва поздоровавшись. — Кто-нибудь уже согласился?

Разумеется, я не собирался заниматься такой ерундой. Я сразу про забыл. Думал, подождет-подождет, да и отвяжется. Но сам он, кажется, вознамерился всерьёз. Что мне было делать?

— Я тут говорил с одной, вообще-то… но…

— Если у нее ребенок, то я согласен помогать! — Самбусник выставил свою шершавую ладонь, закалённую огнём и жаром.

— Ну, хотите я… скажу ей, что …

По совпадению, в тот же день ко мне явился его сын Мансур. Я должен был, конечно, промолчать, до сих пор себя корю. Просто для того времени это было как-то необычно, повторяю: вторая жена, которая будь жить рядом с первой, мусульманский «никах»... Я поинтересовался у Мансура: правда ли, что его матушка согласна? Так и сказал ему: «матушка»…

— Да вы что! – неожиданно вскинулся Мансур. — Моя мама всегда за справедливость! Тут они с отцом очень похожи! Хорошо, что вы меня предупредили, а то вдруг бы она от посторонних услышала! Я предупрежу его, чтоб не чудил! Да вы что, она его самого в тандыр засунет,— она как огонь, когда несправедливо! А так спокойная, тихая — все в махалле ее уважают…

Мне было стыдно перед старым самбусником. В дальнейшем, когда к ним я приходил, он всегда саркастически на меня поглядывал и качал укоризненно головой. Но я ничего не брал на халяву, всё за свои деньги. А по приготовлению самбусы его для всех были одинаковы...

-3-

И еще был хороший самбусник в Хубджаме. Его звали Эхсон, и по натуре он был философ.

— Вот вас все считают чуть ли предсказателем, — сказал он мне однажды. — И что толку от ваших способностей: всё равно вы бедный. В Америке ведь говорят: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»

— Но это неправильный подход! — продолжал он рассуждать, — Да, Америка, великая страна. Но она ни за что не просуществует тысячу лет. Ни за что!

— Но почему?

— Потому что это ошибка — оценивать людей по их деньгам! При такой оценке самыми почетными гражданами становятся совершенно случайные люди! Учтите, я ведь биолог по профессии, знаю, чем общество разума отличается от общества инстинктов…

— Но почему же, по-вашему, Америка не просуществует тысячу лет?

— А вот я вам расскажу притчу. Жили на свете два брата. Одному из них везло, и он был богат. А второму не везло, и он естественно был беден. Так вот, однажды богатый решил все-таки помочь бедному. И положил большую сумку с деньгами — прямо на середину моста, по которому его брат возвращался с работы, Он думал, что брат его любопытство проявит. Что он поднимет эту сумку и деньги заберет…

— И что, забрал?

— В том-то и дело, что нет! — ответил мне Эхсон. — Брат его только споткнулся об эту сумку, а потом со злости пихнул ее ногой – прямо в воду…

— И что?

— Как это что?! Сумка-то ведь уплыла! А с ней и деньги! Потому что богатство – это всегда судьба...

— А богатый потом не поймал свою сумку?

— Не-ет, течение было очень бурное. Он рассмеялся и сказал: «Правильно говорят: «Делай добро и в реку бросай!…»

— А просто так он не мог предложить своему брату деньги? Безо всяких хитростей?

— А он не хотел, чтобы брат себя чувствовал перед ним должником…

— А Америка тут при чем? — Я не сдавался.

— А при том, что богатство — это кому птичка на голову сядет! Это судьба, говорю же! А кому-то ведь даже если сядет, то только... сами знаете …

Тут Эхсон глубоко вздохнул и принялся крошить лук.

Глаза его быстро заслезились: лук оказался злым.

— Богатый не самый умный, — продолжал он, то и дело останавливаясь и утираясь рукавом своей белой тужурки. — И не самый честный, и не самый справедливый. Обычно это случайный человек…

— А тот, что пнул ногой эту сумку, — поинтересовался я, — сам-то он был таким уж умным, честным и справедливым?

Самбусник, наконец, отложил свой нож и вытер лицо полотенцем.

— Точно знаю, что он был честный. И гордый. Он не попросил у своего богатого брата денег! Никогда не просил! И еще он был из хорошего рода, если уж даже его богатый брат, в конце концов, — Тут Эхсон вдруг поднял руку: — В конце концов он всё же додумался его поддержать!..

Потом он снова вздохнул. И посмотрел на меня примирительно своими умными глазами, покрасневшими от молодого лука.

Но я продолжил на него наседать:

— Тогда получается, что и богатый тоже — умный и честный! И справедливый!

— Нет! — отрезал Эхсон. — Нет!... Нет, нет и нет!.. У него были задатки, но он их не развил.

— Почему?

— Ну взять, допустим, меня, или хоть вас. Разве мы с вами не нашли бы способ помочь родному брату? Не обидев его, не задев его гордости! Брат ведь не пропойцей был… или, там, бездельником каким!.. К родному сердцу ключ найти можно... — Тут Эхсон снова взялся за нож и еще ловчее принялся крошить свой лук. — Даже и ключа не надо, и ключа не надо… , — говорил он в такт быстро мелькающему ножу. — Работал брат с утра до ночи, и сумку пнул он со злости… Потому что натрудился за целый день, домой к себе спешил, а тут… — Опять он остановился и отложил нож. – А тут, видишь ли, споткнулся… У бедолаг такое настроение бывает...

— Но сумку-то ведь мог и кто-то другой потерять! – Никак я не мог заставить себя уступить. — Не подумал он: а вдруг эти деньги кто-то ищет! Уж если он такой честный, как вы говорите — взял бы и посмотрел!

— А если бы он не был такой усталый и злой, что с бедными часто случается, точно не пнул бы ее в реку, — заверил меня спокойно Эхсон. Он уже к этому моменту закурил, глубоко затягиваясь крепкой «Примой». – Да, так бы все и случилось… — проговорил он задумчиво, пуская дым через ноздри.

— А дальше-то что?

— А дальше? – Эхсон почесал затылок, подумал, потом повернулся, и с широкой улыбкой мне сказал: — Дальше бы он пришел в полдень на базар и крикнул: «Эй, люди, кто из вас деньги потерял?!!!...»

— И опять же они достались бы бесчестному человеку — таких ведь большинство…, — заключил со вздохом «философ» свои рассуждения.

Эхсон выпекал такие же вкусные самбусы: в пропорциях мяса жира и лука ощущался философский привкус — привкус благородства мастера и его ума.

Снова и снова я их всех вспоминаю…