В Хубджамском автовокзале работал мой лучший друг Абду.
Говорят, настоящая дружба завязывается только в юности, а позднее в лучшем случае достигаются лишь приятельские отношения.
На самом деле это не так. У многих людей душа настроена на одну волну. Надо только уметь это уловить и почувствовать.
Невеликий ростом, худой, Абду обладал свойством быстро адаптироваться и чувствовать себя всюду маленьким хозяином. Не все так умеют. Большинство и в собственном доме ощущают себя словно во временном пристанище. Это что-то врожденное, наследованное. Вроде бы и делает человек все, чтобы создать себе уют, колготится, облагораживая жилище. А все равно - где-то в глубине души у него зудит, будто он на очередном привале. Возможно, это он чует свою смерть. Рано чует, хотя до нее пласты многих десятилетий. Возможно, предки его вынужденно кочевали. У многих ведь с самой весны осень на душе, трепещущая желтой листвой в обреченном ожидании ветра...
Абду легко мог бы стать космолетчиком и освоителем других планет. Я ему говорил: "Ты бы и на Марсе умудрился построить тандыр и печь лепешки".
Хотя и там своими руками он конечно бы делать ничего не стал. Снял бы марсианина с рытья каналов за умеренную плату...
Абду родился в Хубджаме. Но познакомились мы с ним поздно, года за четыре до распада Союза. Правда, в лицо я его знал с детства. А в молодости, когда лечился однажды в больнице, наблюдал, как Абду играет в шахматы. Это важно. Этот эпизод много говорит о характере Абду.
В синем больничном халате нараспашку он был сам похож на юркую шахматную фигурку - пешку, вышедшую в ферзи. Причем, пешку, сдернувшую с этого бедного ферзя в насмешку одеяние, чтобы оно волочилось по полу. Вот я какой - маленький, а большого победил!...
Ходы он делал лихо, не раздумывая. Каждый ход сопровождался фразой. Что-то типа картежного "деньги ваши - будут наши", только удивительно точно подогнанного к шахматам.
Абду рос рядом с кинотеатром на главном перекрестке города, где собирались самые грозные хубджамские хулиганы. Публика была интернациональной, потому Абду с детства отлично знал русский. Но это был русский с "блатцой".
А, вспомнил! Съедая пешкой-ферзем какого-нибудь шахматного слона, он мог сказать: "Дыпс - фраер! Тррресь по ушам!!!". И потом подолгу смеяться...
Партнеры менялись, но раз за разом Абду провозглашал с размаху: "Ммматт!.."
Против него сел сыграть на деньги даже какой-то медбрат, выделявшийся в своем белом халате, на фоне "синих", и которому больничные стены, казалось, должны были помочь.
Медбрат долго думал над каждым ходом.
Абду обошелся с ним, как со всеми: "Ммматт!"
Медбрат, конечно, обиделся. Отдавать деньги ему было жалко. Поджав губы, он взглянул на часы и заявил, что сейчас время тихого часа. Поправил на себе халат и собрался уходить.
Но Абду поймал его за рукав и сказал: "Ако, проиграли - платите!".
Медбрат полез в карман за рублем, но тут Абду громко рассмеялся: "Э-э, я всем возвращаю! Просто люблю на деньги людей попугать!"
Медбрат откровенно обрадовался. Чтобы не потерять лицо, он объявил, что ему срочно надо идти открывать процедурный кабинет.
"Какие процедуры в тихий час! - смеялся Абду. - Там у вас то-олстая медсестра - это с ней процедуры?!"
Медбрат укоризненно покачал головой и удалился.
Я уже сказал, что в лицо знал Абду с детства. Точнее, с отрочества. И еще тогда я убедился в его "оловянной" стойкости.
Это было в классе седьмом. С двумя одноклассниками мы днем пошли в кино. Один из них был немного рассеянным. Кто-то из наглой малышни, которой множество крутилось днем у кинотеатра, подбежал к нему и вырвал наши билеты.
Отец меня с малых лет учил: "Не трусь перед старшими, но наглости младших и мелких - сразу давай отпор! Рассчитывая на то, что ты постесняешься их тронуть - они легко тебе сядут на голову".
И я бросился за малышом, и быстро его отловил. Отнял билеты и надавал ему жестких шалбанов, с оттяжкой.
Минут через десять к кинотеатру подошла большая куча пацанов во главе с Абду. Он был ниже меня почти на целую голову, но вел себя нагло и уверенно, поплевывая насваем мне под ноги. Руки его были в кожаных перчатках, и он небрежно бил кулаком по раскрытой ладони - ну, как немецкий офицер в новом фильме, который, Абду, как один из авторитетов на этой территории, конечно же, не пропустил.
В таких случаях долгие переговоры только вредят. Подойдя ближе к Абду, я сказал: "Во-первых, дорогой, пошел на ..."
"Во-вторых!" - прозвучало синхронно с ударом. Абду, обладавший невероятной реакцией, успел увернуться, и удар получился скользящим.
Я был был крупнее, но Абду лихо держался, жаля меня "укусами" то с одной стороны, то с другой. Каждое его попадание отзывалось смехом и криками в собравшейся толпе.
Абду все время пытался бить ногами. Это в долгом уличном поединке один на один гнилой вариант. Через пару минут я понял, что смогу быстро "провалить" его и сделать подсечку. Так и случилось. Абду упал. Но он ловко поднялся и стал снова прыгать вокруг меня, доставая все более злыми "укусами".
Но в конце концов я его пробил.
У Абду густо текла кровь по лицу.
"Хватит?" - спросил я его.
"Мы только начали!" - ответил он.
Звериное дремлет в каждом. "Жалящий" человечек, похожий на индейца, со струйками крови на лице, меня все более распалял. Все чаще доставая его своими кулаками, я чувствовал его крепкую голову.
Абду не сдавался.
"Хватит?"
"Ни х...!"
На моем месте кто-то может быть и остановился бы. Но тут темперамент схлестнулся с темпераментом. Я понимал - в этой драке проиграет тот, кто первым откажется продолжать.
Я уже буквально рвал Абду. Кровь обильной струйкой стекала с его подбородка, лицо распухло. Но он был маленьким двужильным хищником, загнанным в угол и решившим биться конца, до смерти.
Нас разнял длинный Мирзо. "Мирзо-кайфуллин", как звали его в Хубджаме за пристрастие к анаше. Наркоманов в городе было немного, их всех знали наперечет. Мирзо работал буфетчиком, жил неплохо. Но дома он почти не сидел. Придя с работы, он бродил по улицам, предаваясь кайфу, покачиваемый ветром, как цветок на длинном стебле - почти прозрачный и невесомый в своей нейлоновой рубашке...
У Мирзо всегда в кармане были деньги. Ребята, собиравшиеся у кинотеатра, часто у него клянчили на бутылку. Под кайфом он эти деньги раздавал. Но однажды Мирзо безвозмездно ссудил таким образом много денег. Следующим вечером он привел на свежую голову к кинотеатру родню, среди которой в основном были торговцы и милиционеры. И те навсегда отбили у пацанов охоту "разводить" Мирзо, даже когда тот был обкуренным и слишком добрым...
Так вот, Мирзо вцепился в меня: "Кто твой отец? Зачем маленького бьешь?"
Он и сейчас был под кайфом.
Я назвал своего отца. Что-то шевельнулось в его голове, глаза прижмурились. Потом он их открыл. Сдавил мне плечи двумя руками и со слезами на глазах громко меня спросил: "Скажи, вот эти албасты - перестанут когда-нибудь ко мне приходить?!"
Я не знал, что "албасты" означает привидения. Отпустив меня, Мирзо начал рассказывать, что к нему по ночам являются старуха и солдат. Вначале ему было интересно и жалко их, потому что откуда-то изгнали их или куда-то не пускали. Но в конце концов он устал. Теперь по советам родных и соседей, он кладет под подушку лепешку, нож и священную книгу. Он созывал людей, накрыв дастархан с угощением и пригласив муллу. Он принес в жертву барана. Но ничего не помогает.
Мирзо плакал. В сморщенном его лице было что-то верблюжье - беспомощное и слегка надменное. Но на этом лице очень часто гостили слезы, и они уже проложили себе русла, как сухие реки в полупустыне, наполняющиеся сверх берегов во время селя...
Мирзо загибал длинные пальцы, рассказывая мне о мерах, принятых им против албасты. При этом он держал ладони вниз, и был похож на пианиста, стоя играющего на рояле...
Я поискал глазами Абду. Вместе со всеми он стоял и слушал Кайфуллина, подтирая ладонью все еще сочащуюся кровь.
- Они все время плачут, - повествовал Мирзо. Иногда, продолжая "подыгрывать" себе пальцами, он возвышал голос. - Если бы они хоть раз засмеялись! Я их хотел развеселить, я им песни пел!
- Ночью?
- Да!
Вокруг все захохотали, представив, как по ночам он поет песни. Мне стало жалко Мирзо.
Я пообещал договориться с албасты. Кстати, в Хубджаме духов называли "арвох". Откуда взял Мирзо это словечко, я не знаю до сих пор.
С кайфа Мирзо пообещал мне зарезать барана, если албасты его оставят в покое.
После этого, когда мы встречались с ним на улице, он некоторое время первым приветливо мне кивал. С младшими первыми в Хубджаме не здоровались.
Я понял, что албасты исчезли, а барана покупать Мирзо не хотелось. Впрочем, я порадовался за него.
Но вернусь к Абду. Миновали юность и молодость. Зрелость совпала с моментом, когда огромная страна, казавшаяся незыблемой громадой, стала покрываться первыми трещинками. Один опытный строитель, возводивший ГЭС, рассказывал мне, что в толще бетона происходит постоянное накопление внутренних температур. Чем шире толща и чем больше масса - тем выше температуры. И наступает время, когда накопленная энергия начинает "гулять", ища выход. И тогда образуются эти трещины в вековых сооружениях. И они рушатся внезапно, повергая всех в ужас...
Думаю, что Абду жалеет о распаде Союза.
Даже несмотря на то, что он всегда был коммерческим человеком. Правда коммерция его, из-за отсутствия образования и нужных родственных связей, широко не распространялась. Но он, повторюсь, обладал свойством приживаться на любом клочке земли и чувствовать себя хозяином. Он продуктивно использовал то немногое, что судьба ему предлагала. На жизнь ему хватало всегда. Но все равно: в нем, как и во мне, жило ощущение бескрайности, больших пространств. Кто-то сказал: иногда достаточно просто ощущения, чтобы чувствовать себя счастливым.
Потому он жалеет о Союзе, я знаю.
После той драки у кинотеатра я его невольно зауважал. Дело даже не в его стойкости, а в том, как он себя повел после драки. Он не стал, подобно другим хубджамским ребятам, бросаться камнями. Не грозился ножом. Он повел себя, как мужчина. Он не пытался оправдаться перед всей этой кучей. Он не ждал меня с ними и после кино. Проигрывать надо уметь.
Впрочем, Абду никогда не считал себя проигравшим. Он мне потом часто говорил, иногда даже при людях: "Это было во времена, когда я вас побил возле кинотетра "Островского". Помните, в детстве?". При этом он всегда смеялся, понимая, что не прав. Хотя по большому счету, он прав. Он не проиграл...