Не случись потрясений, перевернувших наши жизни в начале девяностых, Темур Варки не стал бы тем, о ком Михаил Синельников (немалая величина в современной литературе!) недавно сказал на своем вечере в ЦДЛ: «В стихах Темура - боль и острота. Он серьезный и глубокий русский поэт». Подчеркнув при этом: «Именно русский!».

СМЕЩЕНИЕ ПЛАСТОВ

Скорее всего, из него бы получился профессиональный переводчик с фарси, а стихи бы он писал в основном лирические - неспешно шлифуя от книги к книге стиль и мастерство…
Он учился на факультете русской филологии, в душанбинском госуниверситете. В столице Таджикистана в то время жили многие русские ученые, оставшиеся в этом молодом, жарком и многоцветном городе после репрессий и эвакуации. Среди них были и крупные филологи, проявлявшие большой интерес к персидско-таджикской поэзии и прозе, и привившие это всем без исключения своим студентам. И Темура, с его тягой к слову, увлекла бы, мне кажется, именно «материя стиха» (по выражению Андрея Вознесенского), а возможно со временем он бы вообще ушел с головой в науку, изыскивая совпадения и соответствия в персидском и русском...
Да, иногда поэту нужны потрясения, чтобы в душе сместились пласты, и судьбоносное резко вышло на поверхность…

АД БРАТАЕТ НАС КРОВЬЮ ДОРОГ…

Познакомились мы с ним на исходе советской эпохи. В нем тогда было что-то от Ленского, хотя это не вязалось с его внешностью: открытость, какая-то беззащитность. И стихи его мне тогда показались акварельно-размытыми, туманными:

Льет грустный дождь всего лишь век и миг.
Пасет в горах туман молочный ветер…

Но потом в стране все быстро смешалось, и каждый из нас вынужденно занялся политикой, причем, на разных полюсах – ничего не понимая и став, в сущности, игрушками в руках тайных кукловодов, с обеих сторон, как позже выяснилось, желавших развала огромной державы.
Темура это противоречие потрясло, в стихах его все больше появлялось жесткой художественной публицистики, и стало ясно, что это не только лирический, но и серьезный гражданский поэт:

Запираюсь от всех на замок
На пороге бурлящего ада.
Одиночество сердцу отрада,
Если голос надежды не смолк.

Ад братает нас кровью дорог
И безумием жертвенным стада.
В паутине у тайного сада
Уличен я на улицах строк. -

В скорби. Там - вопиющая площадь.
Дико пляшет ветрастый табун.
Флагов выцветших гривы полощет.

Там, продрогший в толпе у трибун,
Проскрипев, как флагшток среди туч,
Я замкнусь в беспредельном на ключ.

Тут в стихах запечатлен момент жесткого поворота: «Проскрипев, как флагшток среди туч, // Я замкнусь в беспредельном на ключ.» Для меня это самое точное стихотворение о гражданской войне на пространствах бывшего Союза. Разочарование, боль, изумление перед людской готовностью легко проливать чужую кровь, и естественное стремление «замкнуться». Естественное, потому что вдруг обнаруживаешь на месте высоких слов корысть и властолюбие… Каждый по-своему переживает этот шок, по своему «замыкается». Обыватель - в доме за тремя в замками, а поэт - «в беспредельном», имея в виду творчество, не знающее границ. И конечно желание высказаться широкой аудитории, донести с площадей то, что сам понял – а это не мало, если ты старше ровесников на одну гражданскую войну.

МОСТИК НАД ПРОПАСТЬЮ ПРОТИВОРЕЧИЙ

Одна очень способная, на мой взгляд, писательница как-то спросила: «Почему вы все время возвращаетесь к теме разрушения СССР, мы тут этого почти не заметили…»
Я не ответил - слишком тяжело втолковывать тому, кто не испытал…
Сегодня, правда, последствия этого «незаметного» события обнаруживаются и в России – тем же ростом численности экономических мигрантов, выгодных для работодателя, и оттесняющих от рабочих мест часть местного населения (нельзя на это закрывать глаза).
Мы приехали в числе первых, без экономического интереса, не желая терять то, что нам дорого – русский язык и русскую культуру. Но не отреклись и от всего, что близко нам в Азии, в Таджикистане. И если литература, по выражению самого Темура - «мостик, протянутый между высокими скалами, соединяющий края мира над пропастью противоречий», то нами, быть может, руководило желание хоть на йоту эти противоречия уменьшить, укоротить…
Я сказал уже о том, что у Темура фундаментальное филологическое образование – вероятно с этим связана тяга его в раннем творчестве к традиционным поэтическим формам. У большинства обычно бывает наоборот: в юности экспериментируют, ищут, а потом в итоге приходят к простоте. Но тут случай, когда в одной точке сошлось все: потрясение, связанное с переменой границ и эпох, языковой среды, и желание все это выплеснуть, призывая читателя в свой мир. Традиционных средств на все это явно не хватало - он ведь стремился, повторюсь, к слиянию в одной поэтической стихии того, что не так-то легко сочетается («Запад есть Запад, Восток есть Восток…»). Попытки Темура соединить эти удаленные друг от друга полюса , пользуясь не только идеями, но и присущей каждому из них формой и даже средствами, вызывают невольное уважение. Тем более, что на этом поприще он часто добивается успеха :

«Дальше и дальше страницы, границы верстаются, но
Время лукавит и не сокращает того, что должно.

Все еще помню, как ты хохотала, влажнела луна,
Как на холмах наливались челон, алыча, дулона.

Что остается мне - память под солью и перцем седин?
Лампу мечтаний до блеска видений натер Аладдин».

В самом начале поиска этих непроторенных путей, была, возможно, некоторая перегруженность восточными образами и деталями. Однако постепенно появлялась органичность, позволяющая творчество Темура Варки отнести целиком к русской поэзии, (как это сделал тот же Михаил Синельников) - но с восточной яркостью, колоритом, образностью. Впрочем, судите сами:

«Странное место для жизни — Москва, Москва...
Бисер хрустит под ногами. Но Бог не выдаст.
Мне без тебя этот город великоват.
Может быть, все же так нужно, когда на вырост?

…Рябью взойдет по стеклу и уснет метро.
Дрожью последний состав пробежит по венам.
Я не вернусь в одиночество тех миров.
Сердце мое там кровило о сокровенном…»
(«Странное место для жизни»)

Или вот это, где публицистика преобразуется в подлинную поэзию:

«Скажите Наврузу, что в этом году
пусть он не приходит, его я не жду.
Тут в саванах алых и Юг, и Восток,
и в трауре сакуры нежный росток.
Тут женщина в белом меняет свой мех
на красный и серый чернобыльский снег.
Тут над Фукусимой под марлей луна,
а в головы бьет нефтяная волна».

Надо отметить, Темур единственный из современных поэтов – выходцев из Средней Азии - поднимает на русском языке нелегкую и болезненную тему трудовых мигрантов:

«И потомков твоих
(Если будут трезвы и рассудочны)
Увезут корабли
На чужбину далекую в будущем.

Представляешь, отец!
Так же будут, как ныне, гонимые,
Наши дети лететь
В неизвестности ночь пилигримами».

Обычные слова в этих стихах с публицистически открытым названием «Письмо таджикского гастарбайтера отцу», словно темные капли дождя, постепенно сгущаются в грозовую поэтическую материю:

И оттуда смотреть
Кто-то станет в печали и горечи,
Как разверзнется твердь
И погаснет свечение солнечное.

Семь мильярдов годков
В ожиданье последней посудины.
Где-то в глине веков
За грядущее будем подсудными…»

Невыгодная это тема, очень неблагодарная. Чтобы стать поэтическим голосом «бессловесных», согласитесь, нужно было иметь мужество. Темуру его не занимать.

ПРОТОРИТЬ РУСЛО

Снимай я фильм об этом поэте, то в первом кадре зритель увидел бы крупные зерна горного камня, сцепленные тесной хваткой, составляющие неровную, шершавую поверхность. Как стихи - неровные, часто с непригнанными строками, но всегда цельные - по содержанию и глубокому смыслу…
Потом камера бы поднялась, и стало видно, что это валун выступает на поверхности речки, завихренной во вскипающих бесчисленных водоворотах. И что этот камень – один из многих: речка вся в таких камнях. И потом взгляду бы открылось все ущелье: с колючими кустами ярко-рыжего шиповника, боярки, с невысокой, острой травой меж береговых каменьев. И еще великаньи чинаровые леса, где между ярких листьев блестки бесчисленных солнц, а оно само почти невидимо и похоже на черную вдову – уже насытившуюся, прячущуюся в восходящей нитями ввысь паутине…
Такой мир создает в своих стихах Темур Варки, стремясь расширить поэтические и языковые границы, торя через множество преодолений свое каменистое русло.

«Я отдал ей рубашку. - Она победила. -
Я рубашку ей отдал, как жертву и дань.
Я расстался б и с сердцем, подобно Бедилю,
чтоб намыла в него ледяная вода
золотого песка, коль иное не ценно.
Получился б несносный, набитый кошель
для хирурга, что шел бы тропой Авиценны
в сокровенных раздумьях над сутью вещей…
(«Река Кафирниган»)