Да не иссякнет благочестие праведных, да не угаснет вера в сердцах лучших из потомков адамовых, да не устанут они из поколения в поколение славить Аллаха — творца и господина времени. Единым днем живет человек, и заботы его лишь о мелком и преходящем, ибо грядущее недоступно взору смертных, а минувшее исчезает в тумане забвения. Но бесконечно могущество Господа, и неисчислимы миры, рожденные по Его слову. Есть среди вселенных такие, где река времени течет вспять, и люди помнят будущее, но не способны узнать о том, что уже случилось, и потому не понимают смысла рождения, но хранят воспоминания о могиле и смерти. А есть и другие, в которых время кружится, подобно водовороту, концы предшествуют началам, события порождают собственные причины, одни люди помнят грядущее, другие прошедшее, а третьи — то, что никогда не происходило и не произойдет. И тщатся они понять друг друга, но не могут.

Дерзок хулящий свое время, ибо немного разумеет он о предмете, о котором взялся судить. Всякое время, отпущенное человеку, есть бесценный дар Господень. Благословенна юность, когда тело преисполнено сил, а душа, еще не истерзанная испытаниями земной жизни, наивна и чиста. Благословенна и старость — пора рассудительной мудрости, когда немощь тела — лишь справедливая плата за знания и опыт, накопленные душой. Неблагодарный невежа тот, кто дышит, ест и спит, но для намаза не находит времени. Преисподни да удостоится наглец, а праведник, не забывающий об урочной молитве, да познает вечное блаженство в райских кущах.

Проснувшись на рассвете, Шахразада совершила омовение и возблагодарила Аллаха за ниспосланное утро. Убедившись, что евнухи продолжают нести службу прехалатным образом (воистину бесконечным бывает терпение Аллаха), царица выпустила Абдалалима, отвела его к фонтану, чтобы тот мог умыться и совершить намаз, накормила, напоила и повелела продолжить прерванное повествование.

Рассказ о поединке Абдалалима с Мархабом из Хайбара

— Итак, о милостивая госпожа, — заговорил гость, — яд оказался весьма сильным, и я быстро скончался в мучениях и судорогах. Душа отделилась от тела, и я увидел самого себя лежащим замертво на полу комнаты. Но видение продолжалось недолго. Незримая могучая рука увлекала меня куда-то вверх, и спустя мгновение я, нагой и мокрый, как в день появления из чрева матери, плюхнулся в наполненную водой лохань, установленную посреди шатра.

Ошарашенный, я выскочил из лохани и огляделся. По валявшимся вокруг оружию и доспехам я догадался, что шатер принадлежит воину — открытие не доставило мне радости, так как суровый хозяин, пожалуй, не стал бы церемониться, обнаружив незнакомца в своих владениях. Но, прежде чем покинуть шатер, я должен был найти что-нибудь из одежды, ибо голый человек среди одетых привлекает всеобщее внимание. Разбирая вещи хозяина шатра, я случайно взглянул на отполированный щит, в котором всё отражалось, как в зеркале, и увидел свое лицо.

Но это лицо вовсе не было моим! На меня глядел муж средних лет, с черной давно не стриженой бородой и свежим шрамом посреди лба. В изумлении я оглядел свое тело, которое оказалось худым и жилистым со следами многочисленных ран, причиненных различным оружием.

— О Абдалла! — вдруг услышал я голос за спиной. — Как же не вовремя ты затеял омовение! Собирайся скорее, все братья уже облачились в доспехи и готовы вступить в бой!

Обернувшись, я обнаружил у входа в шатер воина в железной кольчуге, вооруженного копьем и щитом.

 — О добрый человек! — ответил я. — Ты, вероятно, принимаешь меня за кого-то другого, ибо имя мое Абдалалим, а вовсе не Абдалла.

— Эге! — покачал головой вошедший. — Вчерашний удар палицей, видать, не прошел бесследно для твоей головы. Мало того, что ты не узнаешь старого друга и величаешь его «добрым человеком», так и собственное имя умудрился позабыть! Да помнишь ли ты хоть, что сражение назначено на сегодня?!

— Боюсь, о друг мой, тебе многое придется растолковать, — пробормотал я. — О каком сражении ты говоришь?

— Надеюсь, по милости Всевышнего твоя рука окажется тверже твоей памяти. Неужели ты забыл, что сегодня мы идем на битву с евреями Хайбара?!

— Уверен ли ты в собственной памяти, о добрый человек?! — изумился я. — Битва, о которой ты толкуешь, произошла в незапамятные времена, и победа досталась правоверным. Уже сотни лет евреи не смеют поднять оружие против мусульман.

— Да исполнится всё по слову твоему, о Абдалла! Но победу надо еще добыть в бою, ибо неприятель силен и хитер. Наш вождь и учитель, да продлит Аллах его годы и наполнит их радостью и веселием, сказал о врагах такими стихами:

Вы  наготове против них держите
Всю вашу мощь и конные войска,
Чтоб устрашать врагов Аллаха
И ваших недругов страшить;
И кроме них — других,
Которых вы еще не распознали,
Но о которых ведает Аллах.

— Мне знакомы эти строки, — пробормотал я, — ваш вождь и учитель сам их сочинил?

— О нет! Эти стихи, как и многие другие, снизошли на него с неба. Не иначе, сам Господь нашептывает их. Один раз я видел, как это происходит — глаза учителя засверкали, как воды оазиса в жаркий полдень, он задрожал, покрылся потом и заговорил стихами настолько прекрасными, что не только люди, но и животные, и деревья замерли и стояли беззвучно, пока он не кончил говорить… Но что же мы тратим время на пустые речи?! Собирайся скорее, Абдалла, все уже готовы, ждут только тебя! Да свершится святое дело, ведь только ради джихада, а не для наживы и добычи мы выступили в поход!

С этими словами мой собеседник вышел наружу. Его речи я нашел чересчур странными и недостойными доверия. С другой стороны, не было сомнений, что он принял меня за хозяина шатра, который вместе с другими воинами собирался как раз в это время выступить в поход. Я счел за лучшее продолжить играть свою роль и впоследствии разобраться что к чему.

Я облачился в одежды, отобранные среди тряпок, разбросанных в беспорядке по полу, поверх натянул железную кольчугу, вооружился копьем, мечом и щитом и вышел из шатра. Затем я отвязал молодого резвого верблюда, взгромоздился на него верхом и, стукнув пяткой по боку, погнал вслед за удаляющейся колонной воинов. Мне удалось быстро их догнать, так как только несколько сотен скакали на конях и верблюдах, а остальные шли в пешем строю.

 Через сутки похода мы увидели стены мощной крепости и сходу бросились на штурм. Но защитники не дали застать себя врасплох, защищались яростно и отбили все атаки. Наконец, мы выбились из сил и отступили.

На рассвете следующего дня обороняющиеся предприняли вылазку. Около сотни всадников вырвались из ворот крепости и напали на наш стан. Среди неприятелей имелся муж огромного роста, весь закованный в стальные доспехи, вооруженный двумя мечами и длинным, как минарет, копьём о трех остриях. Лицом же он был безобразен, как африканская обезьяна. Богатырь подскакал ко мне и, спрыгнув с коня, произнес такие стихи:

От Медины до храма Кааба,
Страшно воинам имя Мархаба.
И прославлены в песнях пиитов
Мощь и дерзость сынов Аль-Харита.
Отразить ты не сможешь удара,
Я — Мархаб, Я — твердыня Хайбара!

— Если ты, о воин, решил назваться Мархабом ибн Аль-Харитом, — ответил я,  — то знай, имя это не принесет тебе удачи, ибо, согласно преданиям, настоящий Мархаб пал от руки правоверного.

— Ты мелешь вздор! — воскликнул гигант. — Как же могут быть предания о том, что еще не произошло?! И кто же из мусульман, по-твоему, убьет меня?

— Об этом нет единого мнения, — сказал я. — Некоторые книги утверждают, что победителем Мархаба стал Али, который сразил противника саблей, ранее принадлежавшей самому Пророку. Другие считают этим героем Кааба ибн Малика, а третьи называют имя Мухаммада ибн Маслама.

— Невелика же твоя мудрость, — расхохотался богатырь. — Всякий воин рано или поздно найдет смерть в бою, не надо быть прорицателем, чтобы это предвидеть. Когда-нибудь явится ратоборец, который одолеет меня, ибо никто не может побеждать вечно. Но исход каждого сражения известен лишь Господу.

С этими словами великан метнул в меня трезубец. Удар оказался настолько силен, что кольчуга лопнула, словно сделанная из глины, а не из стали, три острия глубоко врезались в грудь и разорвали сердце. В то же мгновение я умер.

Рассказ о браке Абдалалима, начавшемся счастливо, но завершившемся плачевно

Боль длилась всего лишь мгновение, а затем душа легко выпорхнула из тела и стремительно взмыла. Какое-то время я мог еще различать на земле уменьшающуюся фигуру Мархаба, размахивавшего двумя чудовищными мечами, и слышать оскорбления, которыми он осыпал правоверных. Но вскоре я поднялся так высоко, что ничего уже не мог разглядеть, и почувствовал, что лечу куда-то с устрашающей быстротой. Спустя еще мгновение я плюхнулся голым в колючий кустарник, росший на берегу небольшого прохладного озера.

Сотни колючек, впившихся в тело, причиняли такую нестерпимую боль, что я едва не заплакал. В этот момент, однако, послышались мужские и женские голоса, приближавшиеся к месту моего падения. Люди то и дело вскрикивали, будто звали кого-то. Убоявшись, что меня обнаружат в таком неподобающем виде, я вскочил, несмотря на боль от колючек, и бросился в озеро, рассудив, что купание — единственное занятие, приличествующее голому человеку вне постели. Вода оказалась ледяной, и от неожиданности я заорал во весь голос.

Тут же берег наполнился множеством суетящихся, кричащих и всплескивающих руками людей.

— Глядите, вот наш господин! — воскликнула одна из девушек, указывая на меня пальцем.

— Ай-яй-яй! — запричитал стоявший рядом с ней молодой мужчина. — Как же можно лезть в такую холодную воду?! Да убережет Аллах нашего господина от простуды!

Несколько человек бросились ко мне, протягивая руки, чтобы помочь выбраться на берег, другие подбежали, держа наготове махровые простыни и сухое шелковое бельё. Тут обнаружилось, что колючки исцарапали в кровь всё мое тело — открытие, вернувшее прежнюю силу почти иссякшему фонтану причитаний. Меня с величайшими предосторожностями уложили на устланные мягкими одеялами носилки из красного дерева, инкрустированного серебром и слоновой костью, и куда-то понесли, не прекращая охать и всхлипывать.

Таким образом процессия добралась до высокого шатра, расшитого золотой парчой. Оттуда выбежал небольшого роста упитанный человек. Из-под богатого тюрбана выбивались пряди седых волос. Лицо человека, несмотря на чуть дрябловатую кожу, все же было гладким и лоснящимся и имело немного детское выражение, весьма странное и смешное при наличии явных признаков старости.

— О мой принц! — завопил смешной человечек. — Разве можно уходить из стана, никого не предупредив?! Неужели ты хочешь разорвать на части больное сердце старого евнуха, который заботится о тебе с младенческой колыбели?!

Я молча сделал приветственный жест, соображая, как разумнее себя вести. Причитания старика немного приободрили меня, ибо если я — принц, а эти люди — мои слуги и невольники, то мне не нужно осторожничать и думать, как бы нечаянно не разгневать кого-нибудь, ибо, как бы ни разнились представления народов о приличном и неприличном, все охотно признают, что высший обладает неотъемлемым правом безнаказанно обижать низшего. Угнетало однако, что я ничего о себе не знаю, а ссылаться на потерю памяти не хотелось из-за опасения, что в таком случае сердобольные рабы окружат меня чересчур навязчивыми заботами. Потому я решил поменьше говорить и побольше слушать, полагая, что таким образом рано или поздно выясню всё, что нужно.

Под руководством евнуха меня внесли в шатер и возложили на шелковые подушки, набитые лебяжьим пухом. Обнаружив мои царапины, старик залился слезами, но быстро овладел собой и послал невольниц за бальзамами и целительными мазями, а когда те вернулись с требуемыми лекарствами, принялся осторожными, но уверенными движениями опытного врача обрабатывать раны. Я рассмотрел свое нагое тело, отметив с удовольствием, что в местах, не пострадавших от колючек, кожа была гладкая, чистая и упругая, как у ребенка — свидетельство жизни в роскоши и довольстве без необходимости ради добычи хлеба насущного подставлять себя разрушительному для здоровья и красоты тела воздействию зноя, ветра, дождя и других неприятных явлений природы.

— Подай-ка мне зеркало, — промолвил я, смущаясь, что не знаю имени старика.

— Ах, мой принц, — запричитал евнух, — позволь мне сначала закончить смазывать раны, иначе зрелище собственного истерзанного тела может настолько тебя расстроить, что отобьет аппетит.

— Обещаю тебе, что буду рассматривать в зеркале только лицо, а на тело даже не гляну, — нетерпеливо ответил я. — Давай же скорее неси его.

Старик с поклоном протянул пластину отполированного серебра в золотой оправе, выложенную с тыльной стороны драгоценными камнями. Из зеркала на меня смотрело красивое и благородное лицо, молодое, но не юношеское, а принадлежащее мужчине, вступающему в пору зрелости. Итак, я убедился, что знатен и богат, владею множеством невольников и невольниц, но понятия не имею, ни как меня зовут, ни где находится моя страна, ни куда следует мой караван.

Между тем, караван продолжал двигаться по пустыне, останавливаясь на отдых и пополняя запасы пищи и воды в оазисах, которые по милости Аллаха (хвала Ему!)  попадались на нашем пути достаточно часто. Время от времени проплывали мимо поселения с башнями минаретов и даже города, окруженные каменными стенами, над которыми виднелись золоченые купола мечетей. Всякий раз я надеялся, что кто-то, знающий цель нашего путешествия, направит коней и верблюдов к вратам одного из этих городов, и я смогу наконец сменить опостылевший шатер, раздувающийся и колышущийся от малейшего дуновения ветра, на спальню в надежном каменном доме или даже во дворце, подобающем высокородному принцу. Но дни проходили за днями, а караван всё также плёлся неведомо куда.

Хуже всего было то, что я всё так же ничего не знал о самом себе. Невольники, включая евнуха-воспитателя, обращались ко мне со словами «мой господин» или «мой принц», но никто из них ни разу не произнес моего имени. Имен слуг я тоже не знал, но в конце концов это перестало меня беспокоить — стоило лишь позвонить в серебряный колокольчик или свистнуть, или просто громко щелкнуть пальцами, чтобы кто-нибудь обязательно явился на мой зов и замер в почтительной позе, ожидая приказаний.

Прогуливаясь как-то меж шатрами и кивая в ответ на земные поклоны окружающих, я наткнулся на юную невольницу, которая заливалась слезами, спрятав лицо в ладонях.

— Почему ты рыдаешь, дитя моё?! — воскликнул я в порыве жалости.

— Как же мне не плакать, — сказала девушка, отнимая руки от красивого, нисколько не подурневшего от слез лица. — Прошло уже много дней с тех пор, как ты, о господин, последний раз оказал милость и призвал меня на свое ложе. Вероятно, среди невольниц нашлась другая красавица, и ты забыл меня ради неё.

— Ах нет же! — ответил я смеясь. — Просто в последнее время я часто пребываю в задумчивости и предпочитаю одиночество. Но, клянусь Аллахом, с этого дня я каждую ночь буду ждать тебя в своем шатре.

Девушка оказалась весьма старательной и приложила усилия, чтобы ублажить меня, но была при этом чересчур почтительна и преисполнена благоговения. Эти качества украшают рабыню и почти всегда достойны поощрения, но не во время утех на любовном ложе. Заметив, что я остался не вполне доволен, невольница огорчилась и едва не расплакалась снова.

— Не стоит печалиться! — воскликнул я, поглаживая волосы и спину незадачливой наложницы. — Умение приходит с опытом, и когда-нибудь ты станешь самой искусной и желанной из любовниц.

— О господин, у меня не хватит времени, чтобы как следует изучить науку ласки и нежности. Ведь когда цель нашего путешествия будет достигнута, ты женишься на дочери царя, и она вряд ли захочет делить брачное ложе с невольницами мужа.

— А далеко ли находится царство, в которое мы направляемся? — спросил я, радуясь представившейся возможности хоть что-то узнать о самом себе.

— Как же я могу это знать, о господин?! — ответила девушка с искренним удивлением. — Ты, вероятно, испытываешь меня? Ведь никто, кроме тебя, не имеет понятия, куда движется караван. Невольникам лишь известно, что в конце путешествия ты женишься на принцессе — дочери старинного друга твоего отца, и тогда у нас будут и господин, и госпожа.

Слова рабыни сперва повергли меня в смятение, но потом я рассудил, что если никто не знает, где должен закончиться путь каравана, то почему бы не закончить его там, где мне заблагорассудится. Поэтому, заметив на горизонте через несколько дней пути очертания крепостных стен, я потребовал направить коней и верблюдов к городским воротам. Если у местного владыки окажется симпатичная дочь, то я вполне смогу к ней посвататься, а если нет — придется продолжить путешествие, но прежде я хочу пару недель пожить, как подобает благовоспитанному человеку —  в доме, а не в шатре.

Я не сказал слугам, является ли этот город конечной целью путешествия, где меня ожидает суженная, поскольку и сам этого еще не знал. Едва устроившись на постоялом дворе, я переоделся в платье попроще и отправился на рынок послушать, что судачат местные жители. Разговорившись с пожилым торговцем финиками, я спросил, есть ли дочь у местного государя и красива ли она.

— О путник! — ответил торговец. — О красоте царской дочери ходят легенды, но никто из моих знакомых не знает, как она выглядит, ибо царь запретил своим подданным под страхом смертной казни поднимать глаза на принцессу. Раз в неделю царевна в сопровождении дворцовой стражи следует в баню и как раз проезжает через рыночную площадь. В это время все торговцы скрываются в лавках и наглухо закрывают ставни. Те же, кто не успевает спрятаться, падают ниц и не смеют поднять головы, дабы совсем не лишиться ее.

Услышав эти слова, я решил, что непременно должен взглянуть на принцессу, и попросил торговца помочь мне. Тот жутко испугался и стал кричать, чтобы я убирался, но я настаивал и обещал ему огромные деньги в случае удачного исполнения задуманного. В конце концов алчный торговец согласился помочь, но потребовал половину суммы вперед.

Дождавшись банного дня, я пришел в лавку, захватив увесистый кошель, наполненный золотыми монетами, половину которых тут же отсыпал в дрожащие от жадности и страха руки хозяина. Затем мы проделали в стене небольшую дыру, через которую было видно всё, что творилось на площади. Торговец продолжал сетовать, красочно описывая незавидную участь, которая нас обязательно постигнет, если стражники обнаружат, что за площадью наблюдают. Я сказал ему, что своими причитаниями он привлекает внимание соседей, которые, почувствовав неладное, тут же донесут властям, и бедняга замолчал, поперхнувшись на полуслове.

Тут послышался цокот копыт, на площадь въехали всадники в боевых доспехах с обнаженными саблями в руках, а за ними шли чернокожие рабы, несшие на могучих плечах ослепительно белый открытый паланкин из резной слоновой кости. Принцесса возлежала на шелковых подушках и, скучая, смотрела по сторонам. О, местные жители нисколько не погрешили против истины, слагая легенды о красоте царевны, ибо лицо девушки было светлым, а взгляд лучезарным настолько, что полуденное солнце тускнело в её присутствии. Волосы, заплетенные в семь черных кос, достигали золотых браслетов на ногах.  И  у  нее были насурмленные глаза, тяжелые бедра, тонкий стан, а под шелками угадывалась грудь совершенной формы. Принцесса посмотрела в сторону лавки, словно почувствовав, что кто-то наблюдет за ней, и от её взгляда в моем сердце зажглась великая любовь и страсть. Я решил посвататься к ней как можно скорее.

В тот же вечер я объявил своим невольникам, что караван достиг цели и моя суженая — дочь властелина этого города. Сообщение вызвало бурю радости, и только юная невольница, с которой я последнее время проводил ночи, опечалилась и заплакала. Слуги отвели меня в баню, вымыли, умастили тело благовониями и нарядили в шелковые одежды, расшитые золотом и серебром. Затем я сел верхом на белого арабского скакуна и во главе процессии невольников, сгибавшихся по тяжестью сундуков с дарами, выступил по направлению к царскому дворцу. Узнав, что чужеземный принц прибыл свататься, властитель приказал немедленно провести нас в тронную залу. Монарх восседал на высоком золотом престоле, усыпанном алмазами, а царевна — на троне поменьше, серебряном и украшенном изумрудами.

Мой евнух-воспитатель выступил вперед и объявил:

— Калаф Абу Исхак ибн Якуб ибн ас-Сабах ибн Омран ибн Исмаил ибн Тимур Гуркани, старший сын и наследник трона самаркандского шахиншаха кланяется царю и просит руки его дочери — несравненной принцессы Турандот!

Услыхав эти слова, я обрадовался, что узнал наконец свое имя, но тут же огорчился, потому что не сумел запомнить даже половину его.

— Мы рады сватовству столь высокородного принца, — ответил царь. — Знай юноша, что многие хотели жениться на принцессе, но моя дочь дала обет выйти замуж только за того, кто сумеет отгадать три её загадки. Если же жених хотя бы раз ошибется, то вместо брачного ложа угодит на плаху. Жизнь всех твоих предшественников оборвал топор палача. Согласен ли ты свататься на таких условиях?

Я согласился, ибо знал уже, что, благодаря удивительному воздействию корня сансары, в случае неудачи не умру, но только превращусь неизвестно в кого. С другой стороны, я не хотел упустить ни малейшего шанса заполучить принцессу. Стражники отвели меня в богато убранную спальню с решетками на окнах и заперли там, посоветовав хорошенько отдохнуть перед испытанием, которое состоится утром следующего дня сразу же после завтрака.

Ночью я услышал, как щелкнул замок, и, открыв глаза, увидел, как в комнату проскользнула худенькая девушка.

— О чужеземный принц! — зашептала она, прикладывая палец к губам. — Я — невольница принцессы Турандот. Знай, что моя госпожа с первого взгляда полюбила тебя великой любовью и желает тебя душой и телом. Она послала меня сообщить тебе ответы на загадки, которые она тебе предложит утром. Запомни же их хорошенько и ничего не перепутай.

С этими словами она наклонилась к моему уху, прошептала разгадки, а затем, пожелав удачи на утреннем испытании, легко выскользнула за дверь и щелкнула замком. Остаток ночи я не сомкнул глаз, повторяя про себя разгадки, которые сообщила невольница, и стараясь не перепутать ни единого слова.

Утром всё прошло как нельзя лучше. Я без запинки ответил на все вопросы, правда, не сразу, а делая вид, что задумываюсь, дабы не возбуждать подозрений. Царь, премного удивленный, но и обрадованный представившейся возможностью выдать наконец-то дочь замуж, объявил, что свадьба последует незамедлительно — не более, как через месяц.

Однако мне вовсе не пришлось целый месяц дожидаться свидания с возлюбленной, ибо принцесса уже следующей ночью пробралась ко мне в спальню, и мы, сорвав друг с друга одежды, с восторгом предались любовным утехам. Хотя царевна до встречи со мной оставалась девственницей, она прочла множество индийских и китайских книг об искусстве ласки и любви, и не было у нас ни одной ночи, похожей на предыдущую.

Свадьбу сыграли через месяц, и люди говорили, что никогда не слыхивали о таком пышном празднестве. Царь на радостях объявил, что теперь уж готов умереть, и действительно вскоре скончался. Моя жена, поглощенная любовью, почти не убивалась по отцу и быстро забыла его. Придворные говорили, что после смерти царя подняли головы различные заговорщики и смутьяны, но мы ни на что не обращали внимания и продолжали предаваться любовным восторгам, всякий раз открывая в телах друг друга новые восхитительные тайны.

Спустя некоторое время Турандот забеременела. Ожидание ребенка наполнило сердце моей жены необъяснимой тревогой, и я делал всё возможное, чтобы отвлечь её от тяжких мыслей. Когда приблизилось время родов, заниматься любовью стало невозможно, и мы коротали вечера, рассказывая друг другу занимательные были и небылицы. Когда закончились сказки, вычитанные из книг, я решил поведать жене историю своей жизни, не рассчитывая, что она мне поверит, но надеясь, что рассказ развлечет её и приведет в доброе расположение духа.

Вначале Турандот слушала с интересом и вниманием, но вдруг её настроение пугающе изменилось. Она закричала, потом рухнула на пол и стала биться в судорогах, как при падучей болезни. Я в ужасе бросился к жене, но не знал, что делать. Вбежали невольницы, придворные, позвали врача. Понимая, что ничем не смогу помочь, я ушел в свои покои и долго молился Аллаху о здоровье жены. Потом я забылся в тревожной дреме, но вскоре услышал стук в дверь. Я отворил и увидел своего евнуха-воспитателя, растрепанного и тяжело дышавшего, как после бега.

— О мой принц! — завопил старик. — Беги скорее, спасайся! Узнав о болезни царицы, смутьяны подняли мятеж, а визири решили, что ты хотел отравить царицу и заключить союз с врагами династии. Тебе грозит опасность со всех сторон, и бегство — единственная возможность спастись.

Угроза смерти нимало меня не испугала, но скорее всего недруги не дали бы мне легко умереть, а подвергли долгим и мучительным пыткам. Поэтому я счел за благо последовать совету верного евнуха и, выскользнув незаметно из дворца, вскочил на коня и поспешил покинуть город. Не успев отъехать от городских стен и на полтора фарсаха, я заметил погоню. Пришпорив скакуна, я попытался оторваться от преследователей, и вначале мне это удалось — они отстали, а я уже считал себя победителем, как вдруг конь мой остановился так резко, что от неожиданности я вылетел из седла. Поднявшись, я обнаружил, что дорога обрывается в глубокую пропасть, а позади вновь послышались крики и топот копыт.

Тогда, не оглядываясь на преследователей, я шагнул в бездну и, падая, произнес такие стихи:

Воспарив над юдолью мирской суеты,
Ты неведомой смертным достиг высоты.
Но Аллах только краешком губ усмехнется —
И в бездонную яму провалишься ты.

Спустя мгновение, я разбился об острые скалы и умер.

***

—  Печален твой рассказ, о Абдалалим! — произнесла Шахразада. — Я бы слушала его ночь напролет, но лучше всё-таки продолжить утром, когда разум быстр, а память лучше сохраняет детали.

— Увы, милосердная госпожа, завтра моя повесть станет еще печальнее, — сказал Абдалалим. — Но я буду рассказывать, пока тебе не надоест слушать.

Уложив Абдалалима спать, царица удалилась в опочивальню и тоже легла, но не раньше, чем вознесла благодарственные молитвы Аллаху — великому создателю всего, что человек только может себе вообразить, а также того, что находится за пределами воображения.