Кто сравнится с Тобою, Господь миров? Ты — властелин Судного Дня, справедливый вершитель судеб, награждающий праведных райским блаженством и карающий грешников муками преисподней. Кто посмеет сопротивляться Тебе? Кто не убоится знамений гнева Твоего? Кто не сгорит дотла в пламени ярости Твоей? Воистину безумны восставшие на Тебя! Печати наложены на сердца их и слух, взоры покрыты завесой, гордыня затмила разум. Как дерзкие чада, презревшие отца, не ведают они, что творят.

Но Ты — милосердный отец — Ты не отнимешь у детей своих последнюю надежду на спасение, как далеко ни зашли бы они на пути греха. Если прозреют нечестивые и в искреннем раскаянии падут пред Тобой, умоляя о прощении, разве любовь и благоволение не будут Твоим ответом? Воистину достойны жалости упорствующие в неверии, неспособные на покаяние, отвергающие возможность спасения, которую ежедневно и ежечасно предоставляет им всемилостивый Господь!

Об этих и других благочестивых вещах думала Шахразада, глядя на Абдалалима, совершающего утренний намаз (а сама она уже к тому времени вознесла все необходимые молитвы и благословения, предусмотренные обрядом). Гость царицы молился с исступлением и радостью, как человек, долго пребывавший в духовной тьме и нашедшей наконец дорогу к свету.

— Сегодня вечером возвращается мой супруг, — сказала хозяйка дворца, когда Абдалалим поднялся с колен. — А потому, не теряя времени, продолжи свою повесть, дабы успеть закончить её до прибытия царя.

— С охотой и удовольствием, о милосердная госпожа! — ответил гость и приступил к рассказу.

Бесконечные превращения Абдалалима

— О счастливейшая из цариц! После гибели от заклинаний Иггдрасиля я столько раз умирал и возрождался в новом обличье, что потерял счет всем этим переменам, и думаю, что побывал уже в образе всех существ, которых только может вообразить себе человек (но, конечно, это лишь ничтожная часть разнообразных форм, сотворенных Аллахом). Однажды я превратился в громадного медведя и несколько лет страдал от постоянного, ни на мгновение не утихающего чувства голода, пока не утонул в быстрой холодной реке, погнавшись за горным козлом. Последнее, что я увидел, были его витые рога, светившиеся золотом в лучах заходящего солнца.

Потом я стал оленем — обладателем царственной осанки, рогов, подобных короне, и гарема покорных олених. Я блаженствовал среди бескрайних лесов и лугов, поросших сочной травой, но в конце концов погиб в страшных мучениях, когда стая голодных волков разорвала меня на части.

Я вновь очнулся в образе человека — могучего богатыря, призванного защитить свой племя в свирепой битве. Сородичи помогли мне облачиться в  стальные доспехи необыкновенной толщины, подали два меча и копье о трех остриях, длинное, как минарет. Я ринулся в бой, подобно бешенному слону, но, врубившись в ряды неприятелей, я услышал, что они подбадривают себя, выкрикивая аяты Корана. Не желая причинить вред правоверным, я бросил наземь оружие и хотел уже обратиться к ним с приветственной речью, как вдруг один из воинов, призвав на помощь имя Аллаха, убил меня метким выстрелом из лука.

Открыв глаза, я обнаружил, что стою посреди большой темной комнаты, а вокруг суетятся странные люди в черных шляпах и одеждах франкского покроя. Тело мое было твердым и жестким, как камень, и я не мог даже пошевелиться. Один из присутствующих — седовласый старик с горящим взором подошел поближе и, прошептав то ли молитву, то ли заклинание, вложил мне в рот бумажный шарик. Тут же жизненная сила разлилась по моим членам. Я повернул голову, поднял руки, сделал несколько шагов, и половицы затрещали под тяжестью каменного тела. Старик жестом приказал мне остановиться, и я замер, не в силах ослушаться. Тогда меня осторожно вывели во двор, дали в руки огромную дубину и знаками объяснили, что я должен ходить вокруг здания и отпугивать злоумышленников.

Люди, во власти которых я оказался, молились, подобно иудеям, но говорили на франкском языке и одевались, тоже как франки. Убедившись, что я успешно справляюсь с обязанностями стража синагоги, мне доверили охрану всего еврейского квартала, огороженного от остального города высокой стеной. Ночами я ходил с дубиной по пустым улицам, распугивая воров и разбойников, проникших за ограду с намерением поживиться. Днем я выполнял различные тяжелые и грязные работы — таскал камни для строительства домов, вывозил огромные тачки с нечистотами, вытаскивал завязшие в грязи телеги.

Каждую пятницу перед заходом солнца я приходил в синагогу и представал перед седовласым раввином с огненным взором. Старик вынимал из моего рта бумажный шарик, после чего оцепенение сковывало мои члены, и я вынужден был до самого субботнего вечера стоять в углу просторной комнаты и таращиться на качающиеся черные спины богомольных евреев. В субботу, после того как иудеи, завершив молитвы, расходились по домам, раввин возвращал мне способность двигаться.

Так прошли годы, пока однажды в ночь с пятницы на субботу в синагогу не прокрались двое юношей — учеников раввина. Увидев меня, они о чем-то жарко заспорили, но хотя к тому времени я научился понимать язык этих людей, смысл их спора остался для меня темен, ибо тараторили они очень быстро, словно две сороки, и употребляли множество странных слов, которые я раньше никогда не слышал. В разгаре спора один отворил дверцу шкафчика, где евреи держали священные свитки, и, немного пошарив внутри, достал тот самый бумажный шарик, с помощью которого раввин оживлял меня или, наоборот, вводил в окаменение, подобное смерти.

Беззвучно ступая и воровато оглядываясь, молодой человек подошел ко мне вплотную и, встав на цыпочки, вложил мне шарик в рот. Я потянулся и сделал несколько шагов, чтобы стряхнуть остатки оцепенения, и вдруг почувствовал, что более не завишу от воли этих людей и не должен подчиняться ничьим приказам. Мною овладели буйная радость и желание отомстить своим поработителям. Я схватил дубину и начал крушить всё вокруг, а незадачливые юноши, подобно лягушатам, выскочили в окна, сверкнув напоследок белыми гетрами, и бросились бежать по улицам, причитая и вопя от ужаса.

На крики явился старый раввин с растрепанной бородой. Обнаружив учиненный мною погром, он стал рвать на себе волосы, топать ногами и требовать, чтобы я немедленно прекратил разрушать синагогу. Я лишь зарычал и грозно двинулся в его сторону. Тогда старик вытащил из-за пазухи какую-то книгу, раскрыл её и принялся, водя по строчкам пальцем, читать по-арамейски. Я уже собирался было хорошенько стукнуть его дубиной по голове, как вдруг почувствовал, что мое каменное тело рассыпается в прах, и спустя мгновение я умер.

Очнулся я на травяной лужайке, посреди которой возвышалась гладкая скала высотой примерно в сорок локтей. Вокруг камня прохаживался человек с темными волосами, завитыми в косу, и с остроконечной бородкой. На нем был фиолетовый китайский халат. Держа в правой руке гусиное перо и покусывая время от времени его кончик, он бормотал себе под нос такие стихи:

Когда владел вселенной хаос темный,
То покрывали весь простор огромный
И мрак, и мгла, и мутная вода,
Людского не виднелось здесь следа.

С тех пор, когда Пань-гу в порядок стройный
Привел начальный хаос беспокойный,
Земля и Воздух им разделены
И каждому созданию даны. 

Удивительнее всего было то, что он говорил на совершенно незнакомом мне певучем языке, скорее всего, по-китайски, но я тем не менее всё понимал до последнего слова. Увидев меня, странный человек очень обрадовался и воскликнул:

— Приветствую тебя, о великолепный Сунь Укун!

— Воистину приятно узнать собственное имя из уст первого встречного! — ответил я на персидском языке, но незнакомец понял меня без малейшего затруднения.

— Сказать по правде, я не знал, как тебя звали до сих пор, — рассмеялся китаец, — да и не думаю, что дикие обезьяны вообще носят имена. Но я — У Чен-энь — данной мне властью нарекаю тебя Сунь Укуном и провозглашаю Прекрасным Царем Обезьян!

Услышав эти слова, я осмотрел себя и обнаружил, что обладаю поросшим рыжей шерстью телом, короткими кривыми ногами, а руки мои длинны настолько, что, сидя, я легко доставал ими до пят. С опаской я ощупал свое лицо и потрогал пальцами зубы, но в конце концов успокоился, убедившись, что превратился не в хищное чудовище, а в обычную мартышку.

— Надеюсь, что скоро умру и избавлюсь от этого противного обличья, — хмуро проворчал я.

— О нет! — воскликнул мой собеседник. — Ты пойдешь по пути самосовершенствования, постигнешь тайны Дао, научишься полетам на облаке, семидесяти двум превращениям и иным магическим действиям. Ты овладеешь оружием и одеждой Морских Драконов и станешь непобедимым воителем, равного которому не видел свет. Лишь один недостаток не позволит тебе достигнуть совершенства и омрачит твое существование — непреодолимое пристрастие к обжорству и крепким напиткам. Но в конце концов даже этот порок пойдет тебе на пользу, ибо как-то раз ты обопьешься эликсиром бессмертия, перепутав его с рисовой водкой. Будда Западного Рая, дабы предать тебе подобающий бессмертному статус, назначит тебя Всепобеждающим Буддой, и тогда…

— О прошу тебя — только не бессмертие! — взмолился я. — Назначь царем другую обезьяну, да получит она все упомянутые тобой языческие дары, а меня брось на съедение тиграм!

— Об этом не может быть и речи, — строго возразил китаец. — Во-первых, твои слова безумны. А во-вторых, я не могу найти другого кандидата, ибо путь Царя Обезьян должен начаться от этой скалы, каковую впоследствии назовут Волшебным Камнем.

Но я плакал и на коленях умолял его убить меня. Сначала он даже слышать не хотел об этом, но потом смягчился и сказал:

— Пожалуй, я знаю один способ: если отсечь твое мужское достоинство и сварить его в соку мандрагоровых яблок, а потом окропить отваром гранит, то скала забеременеет и в урочный срок родит каменную обезьяну, которая и станет Сунь Укуном вместо тебя. Но согласен ли ты умереть столь ужасным способом?

К величайшему удивлению китайца, я согласился, не раздумывая. Он пожал плечами, взмахнул ножом, и я умер в мучительных судорогах.

После этого случая мною овладело греховное отвращение к жизни. Став навозным жуком, я торопился угодить под конские копыта, сделавшись уткой, спешил попасться на глаза ястребу или охотнику. Если же я превращался в человека, то стремился устроить так, чтобы кто-нибудь меня  как можно скорее убил. Как-то я стал ученым и принял участие в конкурсе мудрецов при дворе китайского императора. Прекрасно зная решение задачи, я заявил, тем не менее, что не смог додуматься до правильного ответа, и меня казнили вместе с каким-то молодым звездочетом из Самарканда.

Но великий Аллах (да не усомнятся люди в Его мудрости и могуществе) заставил меня вновь полюбить жизнь. Моя душа вселилась в новорожденную девочку в тот самый момент, когда повитухи с величайшими предосторожностями извлекали её из материнской утробы.

Рассказ о втором браке Абдалалима

Память младенцев слаба, и в момент перевоплощения я забыл, то есть забыла, всё, что происходило со мной раньше. События прошлых жизней проносились перед моим взором лишь в неясных ночных кошмарах, от которых я не раз просыпалась в холодном поту. Зато дни мои были великолепны. Я росла, обласканная любовью венценосных родителей, окруженная заботой многочисленных слуг и служанок и восхищением народных толп, при каждом выезде царской процессии скандировавших мое звучное имя — Турандот.

Мать умерла, когда я была еще подростком, но отцовская любовь утроилась с этого дня. Я ни в чем не знала отказа, и зачастую желания мои исполнялись раньше, чем я успевала их высказать. С годами я превратилась в необычайно красивую девушку, и слава о моей прелести дошла до самых удаленных стран. В столицу нашего царства зачастили женихи, но ревнивый отец, не желавший отпускать меня, поставил условием, что руку его дочери получит лишь тот соискатель, который сумеет разгадать её загадки, неудачник же попадет на плаху. Мне понравилась эта игра, и я старалась придумать для женихов задачки позаковыристее. Отгадать они не могли, и гибли один за другим под топорами палачей, но меня мало трогала их судьба.

Отец издал указ, запрещающий народу под страхом смертной казни поднимать глаза на принцессу, и люди скрывались за наглухо закрытыми ставнями всякий раз, когда невольники проносили мой паланкин по улицам. Те же, кто не успевали спрятаться, падали ниц и прижимались лицом к земле, дабы случайно не нарушить царский запрет и не попасть в руки палача. Всё это чрезвычайно смешило и забавляло меня.

Но вот однажды вечером, когда я предавалась мечтаниям в своей опочивальне, разнесся слух, что к воротам дворца приближается караван очередного жениха. Я, конечно, по своей воле не стала бы вставать с кровати, чтобы на него полюбоваться, но отец через невольницу передал мне повеление явиться в тронную залу. Не осмеливаясь перечить царю, я пришла и с недовольным видом уселась на украшенный изумрудами серебряный трон по правую руку от монарха.

Вошел принц в сопровождении евнуха, и с первого взгляда я ощутила необъяснимое влечение к этому человеку. Никогда ранее я его не видела, и в то же время мне казалось, что я знакома с ним целую вечность, что знаю его лучше друзей и слуг, окружавших меня с самого детства, что он даже роднее и ближе отца, взлелеявшего меня и потакавшего всем моим прихотям. Евнух объявил имя принца и страну, из которой он прибыл, но и то и другое пролетело мимо моих ушей, ибо я уже придумала для него тысячу ласковых и нежных имен, так, чтобы каждый день звать любимого по-новому.

После того как отец объявил новому жениху условия сватовства, слуги отвели гостя в одну из спален дворца и заперли там. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, пытаясь придумать задачку попроще и отвергая одну за другой все свои идеи из-за боязни, что угроза плахи скует разум принца и он не сможет ответить даже на самые легкие вопросы. В конце концов, я решила не полагаться на волю случая и послала самую верную из своих невольниц передать чужеземцу решения загадок, которые я собиралась задать ему завтра.

Утром всё прошло как нельзя лучше — к величайшему удивлению присутствующих жених отвечал на все вопросы без запинки. Царь был настолько поражен, что сперва лишился дара речи, но, оправившись, тут же усмотрел в происходящем перст Божий и благословил наш брак, объявив при этом, что приготовления к свадьбе займут необычайно короткое время — не более месяца. Но я не стала ждать ни единого дня — в тот же вечер я пробралась в покои будущего супруга, и мы безудержно предались восторгам любви.

Поглощенная страстью, я жила как в тумане, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Даже кончина отца, последовавшая вскоре после свадьбы, почти не тронула меня. Советники то и дело пытались заинтересовать меня и мужа делами государства, намекая, что после смерти правителя в стране зреют мятежи и смуты, что враги державы подстрекают народ против моего супруга, который якобы узурпировал трон. Тщетно. Любовь вытеснила из моей головы все остальные мысли. С каждым днем возлюбленный становился всё ближе и роднее, я, казалось, могла даже слышать его мысли, словно они были моими собственными.

Вскоре я забеременела. Странным образом ожидание ребенка не доставляло мне радости, но, напротив, наполняло душу тревожным ощущением грядущей беды. Я не понимала, в чем состояла опасность, но страх перед будущим становился от этого только более мучительным. Пытаясь заглушить неприятные чувства, я еще более привязалась к супругу и почти не отпускала его от себя. Он же всеми силами старался развлечь меня, придумывал всё новые игры и забавы, призывал музыкантов, танцовщиц и поэтов — словом делал всё, чтобы заставить меня забыть свою печаль.

Когда подошло время рожать, я сделалась чрезвычайно беспокойна, возможно, потому что мы не могли более предаваться любовным утехам, отчего тревога ни на мгновение не покидала мое сердце. Музыка и танцы теперь раздражали меня, и тогда возлюбленный предложил мне послушать повесть о его удивительной жизни. Я с радостью согласилась, ибо хотела знать о своем супруге всё до мельчайших деталей, и он стал рассказывать о своем детстве, строгом отце, первых опытах в купеческом промысле, недостойной невесте, встрече с джинном, эликсире из корня сансары…

О великий Аллах, как жестоко разят стрелы твоего гнева! Мои прежние жизни, казалось бы, навеки забытые, вынырнули из глубин памяти, как всплывает со дна реки гниющее тело мертвеца, и предстали пред моим взором во всех ужасных подробностях. Недаром я так тянулась к мужу, недаром он казался мне роднее самых близких и любимых людей. Ведь он и я — одно и то же. Он — это я, а я — это он. Я сама стала источником своих страданий. Я — муж и жена, отец и мать. О милосердный Аллах, на какую же ужасную судьбу я обрекла еще не рожденную дочь свою!

В истерике, я бросилась на оторопевшего супруга с кулаками, но в это мгновение у меня начались родовые схватки, и я потеряла сознание от боли. Роды прошли успешно, но я ослабела от потери крови и пролежала несколько дней в полудреме, то и дело проваливаясь в небытие и чувствуя, как силы медленно оставляют меня. Несколько раз я приходила в себя, и тогда сиделки подносили мне ребенка, но я была настолько слаба, что даже не могла говорить. Наконец, из последних сил я подозвала верную невольницу и прошептала ей свое последнее повеление:

— Сохрани мою дочь. Научи её молиться Богу и бояться греха. Назови её Аминой, и пусть это имя напоминает ей о необходимости быть верной. Только в верности её спасение…

А потом я умерла… или умер. И вот я здесь, милостивая царица.

***

— Как сурово наказал тебя Аллах! — с трудом сдерживая слезы, воскликнула Шахразада.

— О да, — грустно кивнул Абдалалим. — Теперь жизнь отвратительна мне пуще прежнего, но и смерть не менее ужасна — кто знает, чем обернется очередное перевоплощение.

— В этом твоя ошибка, о несчастный друг мой, — промолвила царица. — Ты должен благодарить Аллаха за каждый новый день жизни и пытаться прожить его так, как если бы это был твой последний день. Пусть ни на минуту твои мысли не отвлекаются от предметов богоугодных, пусть каждый свободный час служит отправлению молитв — обращайся к Богу пятьдесят, а не пять раз на дню. И тогда, я уверена, Аллах вознаградит тебя, наполнив твою жизнь радостью и смыслом.

— Воистину я исполню всё как ты говоришь, о милостивая госпожа! — воскликнул Абдалалим. — Но значит ли это, что ты отпустишь меня?

— Да будет так, — сказала Шахразада и, убедившись, что евнухи всё еще спят, провела гостя по длинным коридорам и выпустила за пределы дворца. Затем царица вернулась в свою опочивальню, вышла на балкон и, присев на мраморную скамью, стала дожидаться возвращения супруга.

Внизу послышались возгласы евнухов, которые, проснувшись, принялись будить товарищей, дабы подготовиться к встрече царя. Вскоре весь дворец наполнился суетливым шумом.

Небо, между тем, начало темнеть. На горизонте показалась быстро приближающаяся кавалькада всадников. Спустя еще час царственный супруг заключил Шахразаду в объятья.

— Хорошо ли они справлялись со своими обязанностями? — спросил Шахрияр, кивая в сторону нарядных евнухов, выстроившихся в почетный караул.

— Знай, государь, что никто из них не смыкал по ночам глаз! — ответила Шахразада, целуя руки царя.

Обрадованный владыка тут же приказал наполнить кошели евнухов до пределов золотыми монетами, а также наградить их парчовыми одеждами и прочими дорогими подарками. Но пусть не думают грешники, что Аллах забывчив и невнимателен, просто, зачастую, безнаказанность одного нечестивца является карой для другого. В конце концов откроются все тайны, и будут оплачены все счета.

  Царь приказал устроить пышный ужин, на котором подали добытую на охоте дичь. Царица ела нежное мясо, пила душистые напитки, слушала музыкантов, скользила взглядом по гибким телам танцовщиц, но мысли её пребывали далеко от праздничного стола. Она пыталась придумать способ, при помощи которого Абдалалим смог бы вновь обрести, казалось бы, навсегда утерянный смысл жизни. Но люди, увы, могут лишь угадывать истину. Известна она только Аллаху.