***

В аквариумных рыбах есть печаль,
Как будто рыбы проглотили солнце.
И кажется, с тех пор они молчат —
Загадочно, лучисто и весомо.

В аквариумных рыбах есть тоска —
Безудержно-пиратская — по дому.
И каждая есть стих или рассказ
Серебряной чешуйкой по живому.

В аквариумных рыбах есть любовь
К мучителям. Так все, кто в заточенье,
Пришедших принимают за богов,
Подсветку — за небесное свеченье.

Монолог рябины

Утром встала, а листья мои опали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без листьев.
Хорошо бы невинные в рай попали,
Я готова об этом всю жизнь молиться.

Утром встала, а ягоды все склевали...
Ничего, ничего, проживу как-нибудь без ягод.
Их три месяца сойки с запястьев рвали,
А теперь отдохну да и спать улягусь.

Утром встала, а ветки мои спилили...
Ничего, ничего, до апреля, а там — как выйдет.
Сколько елок вчера в грузовик свалили!
Я-то помню веселыми их, живыми.

Утром встала — кора моя вся повисла...
Ничего, ничего, пусть насытятся зайцы, козы.
Я-то знаю, что в жизни довольно смысла,
Если печь превращает деревья в звезды.

***                    Л.Д.

О, жизнь моя — сосуд с вином,
Пью — и не в силах насладиться!
Восходят сосны за окном,
Орут коты, порхают птицы.

Вон бабы вешают белье,
Трясут ковры.  Да что о мелком?!
Под солнцем жирный чернозем
Тюльпана выгоняет стрелку.

Вот дочь моя идет в кино:
Красотка — стоит дорогого.
...Все легче мой сосуд с вином —
И жаль, в запасе нет другого.

Скатилось солнце за лесок—
Луна прольется карамелью.
...А что есть смерть? Лимонный сок,
Чтоб утром не было похмелья.

***

Мы с тобой пошли за люстрой —
осветить чтоб мир Господень.
И сказала продавщица:
«Выбирайте ту, что справа».
Люстра та была рогата,
и молочные плафоны
проливали свет свой нежный
на малиновое небо.
Я тебе сказала: «Жалко
эту люстру в доме вешать».
Пусть идет она по травам,
проливая свет в ладошки,
освещая закоулки
душ, свернувшихся улиткой.
Людям не хватает веры,
нежности, любви, заботы.
Пусть идет по миру люстра,
Вроде маленького Бога.

***

В Заречном-Сити ночь светла,
И звезды тяжелы и сладки.
И в книгу хочется сверстать
Любимые свои тетрадки.
В ней будет ночь и города.
Один, как наш, но безымянный.
Горит над городом звезда.
А под звездою борода
Несет куда-то там Руслана.
Русалка будет, будет кот,
И я меж ними — слабый призрак.
Короче, все наоборот,
Но все ж правдивее, чем в жизни.
И только капельку больней,
И только чуть необъяснимей.
Вы только верьте, люди, мне!
И я вас сделаю счастливей.

***                               

По мотивам Хармса

Птицы машут клетками — надоели до смерти.
Тренеры — атлетами — надоели до смерти.
Тиражи — буклетами — надоели до смерти.
Доктора — таблетками — надоели до смерти.

Ветки машут птицами — надоели до смерти.
Классики страницами — надоели до смерти.
Няни машут спицами — надоели до смерти.
Памятники лицами — надоели до смерти.

Циферками — матрицы. Рукавами — платьица.
Только старой мельнице, ну, ничем не машется!
Славит бурю пыльную, славит вьюгу снежную.
Сломанными крыльями жизнь целует с нежностью.

Клены-клоуны

Клены стоят оранжевые.
Клены похожи на клоунов.
На городской окраине
Публика не избалованная.

Елки на клены пялятся —
Юные и красивые.
Клены идут на пальчиках,
Ветками балансируя.

Солнце вращая плоское,
Пуговицей пришивают его.
Купол небесный лопается —
Ветер-гимнаст срывается.

Клены уходят с поклонами,
Публикою обласканные.
...Плачут ночами клоуны,
Свои балахоны сбрасывая.

Первая учительница

Она была величественной и седовласой,
Ее кудри напоминали буквы и цифирки.
Она нас изучала, принимая в класс свой, и
Идентифицировала.

Про нее говорили: она воспитывает героев,
Ее ученики стали космонавтами и президентами.
Она будущих героев на линейку строила,
Браня их бездельниками.

Она обрекала нас на адские муки
И лишь там, в аду, подкармливала пятерками.
Я помню ее белые, как у королевы, руки
И рукава потертые.

А год назад, в День учителя, она умерла.
В букет георгинов вплетались черные ленты.
А мы даже не знали, как она жила,
Космонавты и президенты.

Стакан воды

Кто мне подаст стакан воды,
Когда я состарюсь?
Может, моя белая кошка?
Может, этот цветок, который я уже
Лет двадцать выращиваю, а он, паразит, не цветет?
Или плюшевые игрушки, которые остались от дочки
После того, как та переехала во взрослую жизнь?
— Кто мне подаст стакан воды,
Стакан воды, воды, воды, воды...—
Шепчу я во сне губами, пылающими от жажды.
А с утра думаю:
— Какой, к черту, стакан!
И вообще, разве я когда-нибудь состарюсь?!

О нем

1.                                 

Я не знаю, можно ли говорить о нем:
имя его — как гром.

Гремит и гремит по всем мостовым,
по контурным картам области.
Но я знаю его таким простым,
когда он целует мои волосы.

Когда хрипловатое: «Иди ко мне!» —
он произносит — бледнее мела.
И все недомолвки — по моей вине.
И он, такой сильный, не знает, что и поделать.

2.

Когда люди встречаются, они пробуют притереться друг к другу.
Руками, ногами, губами, плечами — винтиками и шурупами.

Вместе пить чай — тебе зеленый, черный? Хочешь бургундский?
Тебе понравится!
Король с королевой, фигурки точеные, на своих тронах и то притираются.

А здесь: чуть глубже и чуть сложнее, вся шахматная доска навыверт.
И если попробовать еще нежнее, мы вряд ли уйдем живыми. 

3.

Я говорю, что люблю волосатых мачо — 
с татуировками ниже пояса.
Он говорит, что я для него ничего не значу —
нечего и беспокоиться.

И прожит день. И пошли обратно —
по домам — развешивать на веревочках мысли,
друг в друге помноженные тысячекратно,
вплоть до потери собственной независимости.   

НАСТОЯЩЕЕ

***

Я родилась в зеленом квартале—
Был дом наш за вишней невидим глазу.
И мама, развернув кулечек, рыдала:
Я как-то не приглянулась ей сразу.
Она, по-моему, всех удивить хотела,
Но смущала ее моя голова большая.
И я, извиваясь синюшным телом,
Маму свою утешала.
Но папа сказал: пойдет! — утверждая,
Когда я на него исподлобья глядела.
Всю свою жизнь родителей я уважала,
За себя такую, на совесть сделанную.

***                        

Потом были книги — и этот запах
В душе моей с тех пор растревожен.
Они сами выпрыгивали из шкафа
И в мои руки вкладывались, как в ножны.
И, сидя в сарае, забытом Богом,
Среди лоскутков и сеток несчитаных,
Я узнала, что у человека самое дорогое—
Это он сам, отягощенный прочитанным.

***

А еще были мальчики. Им целоваться
Хотелось, а мне не очень,
Мама сказала, что все это лучше свадьбою
Завершать, с первой брачной ночью.
Но ночь случилась обычная, без тайны,
Да и зачем все украшать какими-то тонкостями?!
Я проснулась, без стыда, без раскаяния —
Мудрою до жестокости.

***

От института осталось мало:
Профессор в шапке, побитой молью.
Последний рубль на дне кармана.
Подружка в кожаной куртке с блестящей молнией.
Частенько просыпаясь в чужой постели,
Но снова ныряя в тебя, дрянная заочка,
Пропахшие куревом и алкогольным коктейлем,
Мы над тетрадями корчились ночью.
Подружка успела замуж за какого-то сноба.
И я, надевая на шпильке первые босоножки,
Уж знала, что мало в учебе самой учебы,
Но много красивых встреч, как детей в матрешке.

***

Хотя родители умерли, мне снится, что они живы.
Что они меня рассматривают, как когда-то в детстве.
Строчки про смерть в жизненной книжке лживы,
Пока кто-то носит тебя в своем сердце.
Пока кто-то говорит: «Это его чашка, халат,
Проигрыватель. Пожалуйста, не трогайте!»
С годами почему-то все чаще и чаще
Мамина пластинка играет негромкая.

***

Живя в этом чужом и несколько странном городе,
Где людские приветствия — как варенье тягучее,
Я стараюсь говорить необходимыми всем глаголами,
Словно пряча части речи самые лучшие.
И, видя, как из рук выпархивают ящерицы,
Растут под ногами цветы, привезенные из заповедников,
Я убеждаюсь, что это и есть настоящее,
И надо его любить, а не привередничать.