МИТТЕЛЬШПИЛЬ

Плац колонии идеально чист – ни соринки.

В любую погоду по нему уныло передвигаются зэки с метлами. Это профучетники – склонные к бякам ( к самоповреждению, суициду, побегу, "анальному эротизму").

Зимой они сметают снежинки. Весной и осенью гоняют по щербатому асфальту дождевую воду. Летом спят стоя, разомлев на солнце.

Из окна кабинета с евроремонтом смотрит на зону полковник, улыбаясь в усы. Фигуры на плацу – личные шахматы полковника. Полковник всегда играет черными.

НИКОГДА

Никогда бы не согласился служить в женской колонии. Был там два раза. В первый бабища с погонами майора повела нас по зоне. Я продуманно отстал от экскурсии и забился в комнату для коротких свиданий, надеясь, что меня найдут арестантки и коллективно изнасилуют. Жду. Заходили и выходили, бритвенно зыркнув по мне, женщины в ватниках и платках; занималась своими делами старшая комнаты – надругательство не наступало. Меня не рассматривали в сексуальном аспекте. Мой любознательный носик и телесная недостаточность не пробудили даже материнских чувств. Я вылез и побрёл искать группу с бабищей.

Никогда бы не согласился служить в женской колонии. Мне их всегда бесконечно жалко. Я увидел в телерепортаже и дважды пожалел детоубийцу Мымрину – как детоубийцу и как Мымрину. Девичьи бледная, некрасивая, несчастная, неразвитая. Говорит краешком рта и с кривоватой усмешкой. Её никто никогда не любил; её, десятилетнюю, изнасиловал отчим; она не нужна и не будет нужна никому, как не нужна и пьющей биологической матери. У неё никогда ничего не будет!

Никогда бы не согласился служить в женской колонии.

Сравните. "Да видал я ваш режим! Там, вон там вот и здесь!" – сердечно скажет зэк и пойдёт сдаваться в дежурку. "Да я вас щас всех менструацией забрызгаю!" – запугивала оперативного дежурного хрупкая барышня в телогрейке, а постращав, попыталась брызнуть. Бедный Геордиев.

Никогда не привыкну к этим стенам и воздуху, железным зубам и синим рукам, к шрамам на бритых затылках. Несчастье их помножено на горе и несчастье тех, кого они сделали несчастными. Здесь концентрация пороков, страданий, подлости и грязи. Здесь настигает разочарование и тщета.

Никогда бы не согласился служить в колонии. В любой. Так и пишите: никогда! Служу, но не согласился. Привык и не привыкну. Не хочу и не смогу. Никогда.

МАЯК

Майор Савельев мечтал о должности начальника отдела воспитательной работы. Плохо спал. С женой советовался.

Пришел к Сарапкину.

– Товарищ полковник, разрешите к шести утра приезжать, помогать при подъёме дежурной смене?

Начальник колонии Папа Сара вызвал нач. ОВР: "Учитесь, Бобков, у подчиненных. Молодец! Хорошая, нужная инициатива. И отряд у него лучший. Составьте график для начальников отрядов".

А что такое – приехать в зону к шести утра? Это встать в половине пятого, и на своей машине. Если она есть. Служебный автобус приходит к построению – к восьми тридцати.

Узнав о графике, возмутился даже флегматик и похуист майор Плинтух: "Да я ему ебало разобью!"

– Не надо, Саша, – сдержал сослуживца капитан Геордиев, – подсидит Бобкова – переводиться придётся.

Ироничный Бобков растрепал об инициативе майора штабным, поставил в пример. Начмед Нестеров упал под стол. Кадровичка Ира предположила простодушно: "Может, у него бессонница?", – но циничная секретарша Зак усомнилась: "Или жена не даёт…"

КОЧЕГАРОВ

Сегодня комиссия по распределению этапа. Зам. по безопасности и оперативной работе Кочегаров, медичка-карлица, девушка из спецчасти с грудой зачитанных дел. Здесь же старший нарядчик Будкин и завхоз этапки, бывший помощник депутата Государственной думы Валерий Иванович Чернок. Чинный и благообразный.

По одному – руки за спину – заходят в кабинет контуженные участники боевых и уголовных действий, наркоманы, сифилитики, алкоголики, дегенераты – мясо Гулага. Короткие диалоги узников и Кочегарова пестрят новоязом: "спидо;вый, сварной, исковик, запредельщик". В России перманентная пенитенциарная реформа, на общем режиме ранее судимых отделяют от первоходов, поэтому прут и прут на Сиблаг этапы "из-за пределов": ЯНАО, Чита, Комсомольск-на-Амуре, Тюмень.

– "Склонен к суициду". Ты что, вскрывался?

– Так-то да. Кружку крови сделал.

– Злостник, в тринадцатый. Свободен.

– Могу идти?

– Можешь. Сдулся отсюда нахуй.

От окна ощутимо дует. Скучно мне который год видеть черточки-галочки шрамов на бритых головах граждан осужденных, их черные спины с серой полосой от плеча до плеча, их самодельные войлочные опорки да угрюмые зоновские ботинки без шнурков.

– Профессия есть? В лагерях чем занимался?

– Шевелил… Дневальным был в отряде.

– Приспособленец значит. Сколько сроку?

– Год.

– А осталось сколько?

– Два и пять.

– Заебись… Это как?

– Приплюсовали условные.

– Отряд пять, бригада сорок. Распишись.

Кочегаров жмет кнопку, появляется дневальный штаба.

– Чаю сделай.

– Хорошо, Сан Саныч.

Зампобор прикуривает, чиркнув гигантской зажигалкой. Новый этапник заученно бормочет цифры: статья, срок, начало срока….

– Что умеешь делать? – перебивает Кочегаров.

– Так-то всё.

– Вот никогда так вот не говори – всё, а то предложат что-нибудь… нехорошее. Вот тебе и первый прокол. Понял, в рот его током?

Зэк кивает, оправдывается, жестикулирует.

– Ты у меня тут руками не маши, блядь, а то взлетишь щас, нахуй, и ёбнешься головой.

Входит майор Савельев, огибает стол, интимно льнёт к начальственному уху.

– Так ты что предлагаешь: со старта меня снимите и ебите другого? А вот хуй ты угадал, – сердито отстраняется от опера зампобор. – Заставить не можешь, так и скажи: мы с ним в рот не еблись, и ничего он делать не хочет…

Незамысловатое народное слово в речи Кочегарова какое-никакое, а развлечение мне, помощь в структуризации времени и заполнение пустоты. Развлечение при временном дефиците жизненной энергии.

ШЕСТ

Шест с российским триколором пружинисто гнётся на фоне голубого неба, ветер – двумя десятками метров в секунду – лупит по машине.

А в салоне тепло, Анжелика Варум поёт-плачет-пищит: "Ля-ля-фа! Эти ноты…"

Сейчас из штаба выбежит кадровичка Ира, прильнёт к шесту, сорвёт с себя китель с погонами капитана, защитную рубашку и, о ужас, телесного цвета лиф. Соски вмиг затвердевших от холода грудей запляшут вверх-вниз, нога в сапоге взлетит до не могу. Два расконвойника с ломами, тупо долбающие асфальт, тут же кончат в кальсоны, третий сойдёт с ума и убежит, поймают его одичавшего, мычащего и слюнявого, где-нибудь под Новосибирском.

НАЧАЛО

В четвёртом часу утра начались схватки у приехавшей на длительное свидание барышни. Она справку привезла, что беременность двадцать четыре недели, вот и разрешили, а ей оставались какие-то дни. Плюс волнение, плюс голодный муж по-взрослому звенящего присунул, чем и спровоцировал. Роды принимала дежурившая в зоне медсестра. Родила, говорит, мамочка на удивление легко. Дура-девка, умереть же могла и пацаненка погубить.

Нет ли в этом клейма, знака судьбы? Весёлое начало биографии: место рождения – комната свиданий в исправительной колонии строгого режима; цинковый тазик с водой, бестолковая суета, чьё-то полотенце, растерянность, погоны медсестры Мирославы под белым халатом – и первый крик.