- Ой, расцвел! - Светка наигранно подняла брови на своей круглой мордашке.
Ну, расцвел... Шестнадцать лет... Не лицо, а ходячая клумба! Букет революционных гвоздик... Торт с клубникой. Доисторический пейзаж с бурлящими кратерами вулканов!.. Абсурд.

Кожа еще горит от недавней поездки за маками... нет, за тюльпанами. Какая разница... С таким количеством вина уже все равно. Сорвали стоп-кран, высыпали в поля, усеянные этими красными цветами. Пикник, вино. Много вина. Ни деревца, ни строения, где укрыться от солнца. Сумка... нужно набрать побольше этих цветов. Зачем?
Вибрация зеленого и красного безумия, психоделическим ковром расстилающегося по пологим холмам до горизонта, и над всем этим - солнце, злое среднеазиатское солнце, которое и привело в дикое движение цвета и затормозило мозг до степени ступора. Трудно подняться во весь рост - кажется, что голова обожжется о раскаленный потолок. Поднять глаза тоже невыносимо: похоже, что электрическая вибрация зеленого и красного - этих противоположных полюсов цветового спектра - вот-вот замкнется в самом сердце твоих зрачков и беспомощный мозг зашкалит. Хочется опуститься к земле, прижаться, распластаться, найти убежище в тени маленького листочка.
Зачем мы здесь? Все равно эти цветы не стоят в вазах, сразу вянут. Ползком, на корячках - не напороться бы на змею - между упругих стеблей. Главное не поднимать глаза. Зачем было пить это вино?
Ни одной птицы не видно.

Расцвел... Ну, расцвел. А тебе-то что? Иди, вон, радуйся жизни, а на меня не смотри. Конспекты свои лелей. Там ничто не цветет, ничто вообще жить не может в твоих идеальных строчках, в буквочках с наклоном. Противно смотреть на твои ноги, в обтягивающих джинсах. Повернулась и пошла, задком виляет. Ну и хорошо, хоть не придется смотреть на твое лицо, фарфоровое твое лицо. Хоть бы один прыщ у тебя на носу выскочил... Посмотрел бы тогда, как бы ты виляла.

До ближайшей станции километра три. По шпалам. Коричневатый гравий насыпи приятно пахнет мазутом, чем-то напоминающим сыр. Французы пьют красное вино с сыром. Бонжур...
Хорошо, что меня не засунули во французскую группу. Ломал бы себе язык. Язык пересох от этой жары. Пробовал еще вина, не лезет. С трудом несколько глотков влил в трубу горла. Еще хуже. Где эта станция? Надеюсь, там будет кран с водой.

- Слушай, дай парочку выдавить?
- Пошел ты...
- А я слыхал, есть способ: распарить лицо над картошкой, а потом - в холодную, ледяную воду. Поры резко сожмутся и весь гной сразу выскочит.
- Иди ты...

Во дворе училища расцвели вишни - розовые, белые. Цветки такие нестойкие, почти сразу осыпаются. Вся земля - в этих маленьких лепестках. Что за странное время... Как будто и нет самой этой весны. Просто промежуток, пустота между настоящими сезонами. Вот суть этой весны - падение с ветки на землю... Скорей бы лето. На речке буду пропадать с утра до вечера. Там в прошлом году несколько маринок поймал, на хлеб с валерьянкой. Матушка даже пожарила их. Фурику было обидно, он ни одной не поймал, не клевало даже на его жирных червей. Охота было возиться с этими скользкими тварями...

Кран. Просто труба, торчащая прямо из земли под деревом. Вся станция-то - этот ржавый кран, и несколько деревьев. И тень! Вода - коричневая, теплая. Дизентерию бы не подцепить... Плевать. Лишь бы напиться. Сейчас.
До поезда еще целый час. Вот здесь - на земле, под деревом. Муравьи ползают по грубому пыльному стволу. Пусть себе ползут, а я закрою глаза и буду сидеть.
Даже в тени солнце слепит.
Сквозь тонкую кожу век все залилось красным. Плывут вверх и вниз какие-то разводы, узоры, курчавые спирали. Вспомнилось, как дядя Паша принес целую пачку каких-то бланков. На обратной стороне можно было рисовать. Мне было лет семь. Вот это подарок! Пачка такая толстая, что никогда не кончится. Драка на корабле: пираты, как букашки с ножками и ручками-палочками, стреляют и пинают друг друга. Все в дыму сражения, мачты ломаются, пушки палят в кого-то, один пират пнул другого так, что тот летит с корабля по диагонали куда-то в небо. Дядя Паша такой смешной, голова у него совсем лысая, в кепке ходит. Мы все просто падаем от его шуток. Мама сказала, что он - тихушник, ей по секрету удостоверение показывал.

- Мам, у нас картошка есть?
- Проголодался?
- Свари, пожалуйста, полкило, в мундире.

Поезд, наконец, пришел. Стоянка - одна минута. В сумках - тюльпаны, спрыснутые водой. Хорошо, что бутылки не надо тащить назад. В тамбуре ветерок и тот же запах сыра, смешанный с дымом болгарских сигарет. Вино тоже было болгарское. Бутылки в поле летали по красивой траектории. Как на войне, по танкам.

- Это - тебе. На ночь мажь.
- Где взяла?
- Во всех аптеках продают, "Угрин" называется.
- Ладно, попробую.
- А спасибо?
- Пожалуйста...
Все же подумала обо мне. Киска. Пошла себе в класс, задком виляет. Где она эти джинсы достала? Наверное, папаша из-за границы привез. Как-то раз я к ней на хату пришел, он дома был, открыл дверь, меня чуть с лестницы не спустил: "Еще раз тебя увижу, - орет, - каракатицам на съедение брошу!" Каракатицам... Какие каракатицы в Ташкенте? Чмо...

В тамбуре вдруг стало тесно. Четверо. Два плотных казаха, третий какой-то рыжий, четвертый - как тень, лицо не запомнил.
- За тюльпанами приехал?
- Так, проветриться ...
- Где живешь?
- На Высоковольтном.
- Решу знаешь?
- Знаю.
- А брата его?
- Нет у него брата.
- Деньги есть?
- Щяс, пацанам скажу - принесут...

Пар от картошки клубами поднимается над покрытой марлей кастрюлей. Под махровым полотенцем темно и жарко, тихо и глухо, только слышно дыхание. Пар обжигает лицо, на губах чувствуется соленый пот. С детства не люблю бань с их невыносимыми парилками. Дышать нечем, полумрак, только где-то высоко, у закопченного потолка - тусклая лампочка, все какое-то... нечистое ... Сколько еще сидеть? А если картошка остынет? Надо пошевелить ложкой.

- Сегодня твоего Светняка видел, по двору свой зад как сокровище пронесла, глазами только - зырк, зырк...
- Ладно, ладно... вон, пластинку переверни. Кто играет?
- Джеймс Ласт...
- Какой педераст?..

Коричневый кулак влетел откуда-то сбоку, за грязным стеклом красным всполохом тюльпанов мелькнул пейзаж, железный пол поднялся и с неотвратимой жесткостью ударил в лицо. Звон колес вдруг стал единственной реальностью, как будто все физические законы разом отключились и только один, главный - стук металла о металл - завладел миром. Нет зеленого и красного, нет безумия спектральных противоречий, все пришло в равновесие, тотальное подчинение железу, у которого нет цвета. Цвет - это кокетство. Даже воздух потерял запах сыра, стал холодным и свежим, совсем не сочетающимся со странной сладостью во рту. Слишком много ног. Слишком много для тесного пространства тамбура.

* * *

За речкой - кукурузное поле. Кажется бесконечным. Здесь город, потом река, затем кукурузное поле, а за ним - оно и есть, уходящее в никуда. Вдали виднеются несколько деревьев, но они не в счет. Если бежать между грядок, сухие продолговатые листья громко шуршат и больно бьют по лицу, ногам, рукам, держащим в оттянутом подоле майки кучу початков. Ощущение полета между застывших высоких светло-желтых стеблей, хотя движения почти нет. Окружение не меняется - все те же стебли, листья, тяжелые початки, спрятанные в многослойные одежки и покачивающиеся в вышине... и там - в опрокинутой реке темно-синего неба - пронзительная точка черного солнца.