Интересный человек, автор поэзии и прозы — Александр Бурштейн, любезно согласившийся ответить на наши вопросы, первый гость в Гостиной журнала современной литературы «Точка ZRения»

Александр Бурш:
Кровать, два кресла, круглый стол...

Кровать, два кресла, круглый стол. 
Впотьмах нащупанные шмотки. 
Глоток вчерашней теплой водки. 
Скрипящий под шагами пол. 
В рукав попавшая рука. 
Кот, развалившийся на стуле. 
Щи, забурлившие в кастрюле. 
Вкус мяса, хлеба, чеснока. 
Дымок помятых сигарет. 
Неравномерный ритм ступеней. 
Влюбленных вздрогнувшие тени. 
Подслеповатый зимний свет. 
Перила, съеденные ржой. 
Обросшие снегами ели. 
Обледеневшие панели. 
Походка женщины чужой. 
Сизарь, клюющий корку хлеба. 
Перекосившийся забор. 
Безлюдный рынок и собор, 
Собою заслонивший небо...

Галина Мальцева
об Александре Бурше:

На каждом литературном сайте, как известно, есть знаковые авторы — те, благодаря которым этот сайт и является по-настоящему литературным. Те, которые создают литературу в самом настоящем и высоком смысле этого слова. Их немного, но они есть. На Литсовете один из таких немногих, редких авторов — Александр Бурш.
Когда ищешь эпитеты, чтобы охарактеризовать его творчество, понимаешь, как трудно найти точные слова, не упустить главное, то, что не поддается привычным определениям. Да, можно с уверенностью рассуждать о том, что стихи и проза Бурша наполнены глубоким смыслом, что в них живет тончайшее, точнейшее, острое, и мне кажется, грустное мироощущение автора. Что его высокий, яркий и одновременно простой язык питерского интеллигента выдает врожденное чувство слова и мастерское им владение. Что даже самые сложные, тяжелые произведения Бурша — всегда гармоничны, логичны и эмоционально завершены. И оставляют то самое послевкусие, которое оставляет только настоящая поэзия — поэзия не только в его лирике, но и в прозаических текстах.
Но как по-настоящему, по возможности более полно поведать о таком авторе?  Возможно, профессиональный литературовед и смог бы разложить творчество Бурша по своим научным полочкам, мне это не по силам. Потому что произведениями его я восхищаюсь, понимаю и принимаю их многослойность, но все это —  в меру своих скудных возможностей, отчетливо сознавая, что никогда мне не проникнуть до конца в авторский замысел. Зато не совру, что чувствую их «наощупь», и мне кажется, чувствую верно.
Конечно, в первую очередь люблю его стихи. Они не похожи ни на чьи другие, они — «буршевские». Бывают стихотворения — сродни плохо вымытому стеклу, за которым что-то как будто есть, но скорее всего — нет ничего. А поэзию Бурша можно сравнить с близостью и удаленностью звездного неба, которое ты можешь видеть, принять в свою душу, долго смотреть в него, но осознать до конца, объяснить - не в твоих силах. При всем том абсолютно убеждена, что за каждым словом и образом у Бурша стоит точная, глубоко выверенная авторская мысль.

   Да, чем дышу - о том пишу,
   Тем измеряю все напасти,
   Под хвост попавшую вожжу
   Воспринимаю как несчастье.
   И бьют порой не в глаз, а в бровь
   Второстепенные приметы.
   Но обнаженная любовь,
   Не тиражируя заветы,
   А наполняя ритм стихов,
   Предоставляет им свободу
   Естественным движеньем слов
   Интерпретировать Природу.

Два года Александр отсутствовал на сайте. Кого-то забыли бы через пару дней, после нескольких неотвеченных комментариев. Кого-то — через месяц. Но я не ошибусь, если скажу, что долгое отсутствие Бурша действительно было ощутимо, а возвращение —для многих стало настоящей радостью. Тем более это оказалось не просто возвращением, а возвращением с большим многогранным, философским и при этом жизненным романом.
О таком объемном литературном произведении не расскажешь в нескольких словах. Это только в школьном сочинении принято писать об основной идее или сделанных выводах. Мне кажется, любое творение, как зеркало, всегда отражает автора, даже если он не ставил себе такой цели. Я поняла о Бурше из этого романа намного больше, чем могла понять прежде.
Считаю, каждому читателю Бурша несказанно повезло. Потому что его тексты заставляют трудиться, тянуться за мыслью автора, дорастать до нее. Разные люди прочитают «Таверну» на своем уровне. Вот и я прочла на своем, понимая, что далеко не все слои этого романа способна раскрыть  — по крайней мере, с одного прочтения. А читала я пока только дважды. И всякий раз делала новые открытия, обнаруживала новые и новые места, над которыми нужно думать, выписывала из текста цитаты – практически через абзац. 
Нашла я в «Таверне» и ясно слышимые ноты казалось бы давно исчерпанной темы эмиграции и покинутой родины. Но звучит эта тема совсем иначе,  неожиданно для тех, кто привык рассуждать о ней в набивших оскомину эпитетах. Старик-художник произносит в романе такие слова: «Я всю жизнь писал свою родину, поэтому всю жизнь писал людей. Равнодушные к ним громче всех кричат о любви к лесопосадкам...»
Бурш всегда говорит тихо. И от этого он слышнее иных крикунов. Мне кажется, я понимаю, где его родина. Это вовсе не место на планете, не дом, в котором он жил когда-то или живет сейчас, ни страна, не национальность, и даже не язык. Мне кажется, его родина в том самом тихом дуновении ветра посреди жаркой пустыни… Для кого-то это зовется совестью. Как называет это Бурш, я не знаю, а он не признается. Но в каждой своей строчке, в каждом слове - он последователен, логичен и честен. Он никогда не соврет тебе и не смягчит своего мнения даже ради дружбы или из снисходительности. Он слишком уважает собеседника, чтобы быть к нему снисходительным, а значит — высокомерным. И мне кажется, он из тех людей, которых признают и уважают даже враги. Пусть это звучит банально, однако не всякий талантливый человек может этим похвастаться.
Главное для меня в работах Бурша —  это близкое мне мироощущение, которое так редко встречаешь в чужих строчках. А еще возможность учиться, хотя «доучиться» до таланта невозможно, возможно только проверять каждое свое слово на «нефальшивость».  Уже не первый год лучшим критерием для моих творческих попыток является: «что скажет Саша».
Надеюсь, некоторая высокопарность этих слов, которую так не любит Бурш и над которой всегда посмеивается, не перечеркивает их искренность. Но других слов искать не хочу — потому что эти идут из души. Всего лишь маленькая — пусть не слишком удачная попытка отблагодарить за дружбу, которую ничем пока не заслужила. За ту дружбу, которая не сомневается, которая авансом верит и в твою порядочность, и в твою способность мыслить.
А читателя лучше отослать к самим произведениям Бурша. Они скажут о нем больше, чем любые слова, вступления и даже самые подробные интервью.

А теперь мы побеседуем с Александром Буршем  (А.Б.). Вопросы задавала Наталья Уланова (Н.У.)

Н.У.:
—  Здравствуйте, Александр! Спасибо, что пришли к нам… Итак, начнем?

А.Б.:
—  Почему бы и нет? Хоть мы и не в одесском трамвае, но, если Вы уже легли на меня, то делайте что-нибудь.

Н.У.:
— Александр, если звучит имя «Александр Бурш» — сердце отзывается словами: Человек, Писатель, Поэт. С самой заглавной буквы. Вы человек, наделенный правами определять настроение людей, их ощущения, дыхание…  Это и есть цель самоотдачи творца?

А.Б.:
— Отзывчивое у Вас сердце. Мое никакими словами на мой псевдоним не отзывается. А вот за наделение правами определять Ваше настроение, ощущения, дыхание — спасибо огромное. Обещаю не злоупотреблять. Особенно, в отношении дыхания.
Цель самоотдачи Творца? Пути Господни, как известно...  Но вполне возможно, что Вы правы. Вполне возможно, что отдавая себя своим творениям, он таким образом устанавливал над ними контроль.

Н.У.:
— Александр Бурш. Поэт. Вы нашли и затронули в душе читателя ту самую правильно звучащую струну. А теперь касаетесь её, то тихо и немыслимо скромно: расслабляя, усыпляя, убаюкивая… Но вдруг — взрыв, смелая прямота. В этой непредсказуемости что? Стремление не пропустить ни один душевный поворот?

А.Б.:
— Я думаю, что стремление должно быть одним единственным — не отставать, не опережать  и не отклоняться от естественного движения слов. В них надо не только верить, им надо еще и доверять. Если не будете ничего предсказывать, то, может быть, появится непредсказуемость, и, если вам повезет, заставит читателя остановиться и оглянуться. Это, наверное, и есть то, что Вы называете «затронуть в душе правильно звучащую струну». Сам бы я уклонился от такого определения, но Вы его уже озвучили...   

Н.У.:
— Александр Бурш. Писатель. Как пишется большая проза?

А.Б.:
— Я любую прозу, независимо от ее размера, пишу слева направо и сверху вниз. Но большую пишу дольше.

Н.У.:
— Александр, т.к. я тоже отчасти причастна к «литературно-художественной деятельности», позвольте такой вопрос. При введении в сюжет новой героини достаточно будет написать: «Глаза цвета моря…», — и ни словом больше, чтобы в мысленном восприятии читателя — образ сложился? Важны подробности, детали?

А.Б.:
— Ну, если ваша героиня явилась только затем, чтобы продемонстрировать цвет своих глаз, то, конечно, ничего больше писать не надо. Вообще, никогда не надо писать ничего лишнего. И, если ваш сюжет не нуждается в глазах цвета моря, то не надо в него и обладательницу этих глаз вводить.
Вся литература держится на деталях, но только тех деталях, на которые есть спрос. Вы же помните, что ружье в первом акте пьесы вешают на стену только для того, чтобы в третьем акте из него выстрелить.  Так вот, это надо не только помнить, но и не забывать.

Н.У.:
— Может ли человек одними глазами поведать свою судьбу?

А.Б.:
— Это смотря какой человек и какому...

Н.У.:
— В нашей жизни, состоящей из череды поступков, есть такие, что не требуют долгого размышления и не имеют серьезных последствий. А есть кардинально меняющие жизнь…  Озвучите самый выдающийся поступок своей жизни?

А.Б.:
— Родился.

Н.У.:
— Понимание цвета важно в жизни?

А.Б.:
— По-моему, цветовое восприятие — это самое тонкое и точное из всех имеющихся. Моя зависть к живописцам безысходна и бесконечна. К сожалению, ничего, кроме зависти, я в своем распоряжении не имею. Цвет и звук гораздо точнее слова.

Н.У.:
— Сейчас я процитирую Нину Берберову, а затем задам вопрос. «Я получила урок на будущее: оказывается, не всё надо в жизни читать, не обо всём иметь мнение, можно не стыдиться чего-либо не знать и не всё непременно уважать». Применителен ли такой урок в сегодняшней жизни?

А.Б.:
— Я не знаю, чем мотивирована мысль Берберовой, и потому не очень понимаю, в чем заключается урок, который она получила.  Все перечисленное является перечнем некоторых давно и надежно зафиксированных в человеческом сознании представлений.  Так оно было, так оно есть и так оно будет. Откуда вдруг взялся вопрос о применимости?
Очевидно, приведенная Вами цитата не пригодна к употреблению вне контекста.

Н.У.:
— Имеет ли право автор в своих текстах навязывать читателю свою персону?

А.Б.:
— Я думаю, что автор имеет право делать все, что угодно, до той поры, пока ему удается это делать художественно.

Н.У.:
— Не происходит ли смещения образа, если и в литературном герое узнается автор?

А.Б.:
— Я не знаю, что куда у кого смещается. По моим наблюдениям, чаще всего присходит следующее — как только у людей возникает подозрение, что прототипом ЛГ является сам автор, так они тут же наделяют автора и биографией, и всеми чертами характера ЛГ. Но ведь автор-то напяливает шкуру каждого персонажа и в каждом персонаже присутствует на страницах романа. Но, если вы не хотите, чтобы что-то куда-то у кого-то смещалось, то и не узнавайте автора. Ну на кой вам знакомиться с Дюма, когда д’Артаньян в вашем полном распоряжении?

Н.У.:
— Может смех больше проявить человека, чем его слово?

А.Б.:
— Может, но желательно все же научиться владеть словом.

Н.У.:
— Надо ли делиться тем чувством, что радостно самому человеку?

А.Б.:
— Стоит ли огорчать окружающих?

Н.У.:
— Александр, при чтении Вашей прозы хотелось каждое предложение, каждую мысль забрать в цитату… И поначалу я так и поступала, пока не поняла, что вскоре скопирую роман целиком.  Для того чтобы так писать, нужно очень любить то, что показываешь, ощущать то, о чем говоришь, знать многие тайны жизни. Я не ошибаюсь?

А.Б.:
— Я не знаю, правы Вы в своих оценках или нет, но мне кажется, что (не со мной, так с другими) вот как дела обстоят:
Существует множество людей, которые не способны держать язык за зубами. Они обязательно должны рассказать все были и небылицы, которые в их жизни случались и не случались. Все, что с ними самими и на их веку творилось.  И они рассказывают, рассказывают, рассказывают...
Существует другое множество — любителей играть со словами. Ломать их, собирать, обсасывать, разбрасывать, нюхать, кусать... Эти играют, играют и играют....
В третьем множестве собраны те, кто не способен усидеть ни в своем доме, ни в своих штанах, ни в своей шкуре. Ограниченные общественными нормами, они, если не физически, так мысленно переселяются, вживаются, преображаются и изображают из себя других людей, проживая их воображаемые жизни и судьбы. В общем, эти воображают, воображают, воображают...
А в четвертом множестве кучкуются те, что не могут не совать свой нос в чужие дела, людские, государственные, религиозные, вселенские. Эти за всем и за всеми подглядывают, всех и всё подслушивают и выслеживают, обо всех и всём вынюхивают, вычитывают. Всё анализируют и всех сопоставляют. Т.е, любопытствуют, любопытствуют, любопытствуют и на ус мотают, мотают, мотают...
Так что область пересечения всех этих множеств оказывается заселенной людьми что-то (иногда, многое) знающими, способными как-то (иногда, умело) перевоплощаться, чувствующими как-то (иногда, тонко) слова и умеющими как-то (иногда, интересно) рассказывать.  Вот этим людям и удается (опять же, иногда) писать так, что их цитируют, потому что им иногда есть что сказать и они умеют это делать. Цитаты выглядят умными и красивыми, чем и привлекают. Скажем, Вас, в том числе.

Н.У.:
— Вы всё замечаете, всё видите. С Вашим поразительным видением, интуицией, забываешь обо всем, целиком и полностью проваливаясь, погружаясь в сюжет. Вы не ловили себя на мысли, что не пишете, а показываете кино?

А.Б.:
— Нет, я себя на мыслях о кино не ловлю, но меня многие читатели в этом заподозрили.  Может быть, я просто не отдаю себе отчета, о чем думаю. В общем, сплошное кино получается.
Но проза должна быть зримой.

Н.У.:
— Как Вы добиваетесь такой подлинности, такого абсолютного попадания?

А.Б.:
— Если мне действительно удается то, что Вы говорите, то могу только повторить — словам доверять надо, помня при этом наставление Гитовича и Марка Твена: «Ты должен слово нужное найти, А не его троюродного брата». 

Н.У.:
— Александр, бесспорно, Ваш герой обладает внутренней трезвостью. Но, как мне кажется, на протяжении всего романа он, так или иначе, учит читателя пониманию, что жизнь хоть и непростая штука, но ведь — посмотрите, какая замечательная! Что Вы на это скажете?

А.Б.:
— Если он действительно  это делает, то я отношусь к его деятельности с полным одобрением.

Н.У.:
— Ваш герой понимает цену величинам мнимым и настоящим. В нём бездна интуиции, наблюдательности, способности увлекаться. Он сильный, резкий, порой заблуждающийся… Но создается впечатление, что качества живого, бешеного ритма в нём нарочно приглушены то ли обстоятельствами жизни, то ли самодисциплиной. Так ли это?

А.Б.:
— Я вам все, что думаю о нем, изложил в романе. А каким вы его в свою жизнь впустили, таким он и будет в ней присутствовать.

Н.У.:
— Есть в жизни человек, на которого вроде и сердишься, но и жить без него невозможно?

А.Б.:
— Наверное...

Н.У.:
— Вы обиделись на кого-то. Но вторая сторона считает, что случилось недопонимание, недоразумение, и протягивает руку. Ваше действие…

А.Б.:
— Ну, начну ответ с английского наставления: “Never say: never”. С учетом этого могу предположить, что, скорее всего, протяну руку в ответ, если считаю, что речь действительно идет о недопонимании или даже личной обиде «по случаю».  Но, если осознаю, что вторая сторона заблуждается, и дело мы имеем с несовместимостью, то врядли рукопожатие состоится. Это, впрочем, не исключает мирного сосуществования, если оно возможно.  

Н.У.:
— Можно ли написать на бытовую тему так, чтобы приподнять её уровень?

А.Б.:
—  Не понял. На любую тему каждый, наверное, пытается писать на максимально возможном для себя уровне. Кто же будет умышленно свой уровень занижать?

Н.У.:
— Быть умным. Это мастерство или редкий дар?

А.Б.:
— Я бы ограничился тем, что назвал ум природным свойством. Рассчитывать на мастерство в обретении ума, не приходится. Разве что, знаний и опыта.
Но «быть умным» — это очень относительное понятие. Оно почти неотторжимо от объекта приложения.  Универсальных дураков, как и универсальных умников, днем с огнем искать надо.  Если, конечно, их присутствие необходимо.

Н.У.:
— При создании текстов, надо ли задаваться вопросом: понимают меня? Или нужно писать, не озираясь, выписывая то, что накопила душа?

А.Б.:
— При создании текстов надо адекватно воспроизводить свое чувство, мысль, ощущение, убеждение, в общем, все то, что, как Вы говорите, накопила душа. Это единственное, что можно сделать для того, чтобы тебя поняли.

Н.У.:
— Ощущать время, эпоху, уметь выписать их с достоверной точностью — это филигранная техника автора?

А.Б.:
— Умение выписывать, конечно, зависит от техники.  А способность ощущать — конечно, нет. Тут интересно то, что результаты получаются схожими при отсутствии любого из этих качеств.  Нет ощущения — исказишь, нет умения — изувечишь. 

Н.У.:
— Если писательское ремесло не разбавлено чувством, не выйдет ли в результате — поделка?

А.Б.:
— Что значит, чувство разбавляет ремесло? Чем больше чувств, тем жиже ремесло? Но, независимо от Ваших формулировок, хочу заметить, что противопоставление чувства ремеслу — одна из любимейших тем у тех, кто ремеслом не владеет.
Я Вас заверяю, если человеку есть что сказать, и он умеет говорить, то ничего плохого из-за этого не случится. А если человеку нечего сказать или он не умеет говорить, то из-за этого не случится ничего хорошего.

Н.У.:
— Искусство превозносит и облагораживает?

А.Б.:
— Если искусства превозносить и облагораживать  существуют, то они, наверное, этим и занимаются. Чем же еще?

Н.У.:
— Александр, расскажите, пожалуйста, о Ваших публикациях. Как, когда они состоялись?

А.Б.:
—  О своей первой публикации я узнал из записки, пришедшей от Игоря Алексеева. Он поздравлял меня с публикацией, сообщал, что рад, но не уточнял: что, где, когда. Я, естественно, обратился к нему за ответами и получил заслуженный вопрос: «Ты, вообще, текущую информацию на сайте читаешь или как?» Честно говоря, я ее и до сих пор редко читаю. Но тогда, конечно, отправился искать и читать.
Оказалось, что это Александр Анатольевич Кайданов по собственному усмотрению опубликовал мое «Платье черного сатина» в «Вечернем Петербурге». Вот так все и состоялось.

Н.У.:
— Вы еще совершаете глупости?

А.Б.:
—  Вы полагаете, что здесь, сейчас, прямо перед Вами я умом блистаю?

Н.У.:
— Что нужно для того, чтобы люди хоть на минуту перестали суетиться, вдохнули полной грудью и улыбнулись?

А.Б.:
— Нужно именно то, что Вы упомянули. Перестать суетиться, вдохнуть полной грудью и улыбнуться.

Н.У.:
— Александр, многозначный мир Ваших произведений, без числа наполненный звучными, смысловыми деталями,  сделавший слово зримым, дорог нам, читателям… Спасибо Вам за то, что интервью состоялось. Спасибо за интересную беседу, за Вашу доброту и отзывчивость. За всё хорошее, что Вы несете людям. И напоследок, Ваши пожелания читателям.

А.Б.:
— Читать.

При любом  использовании материалов интервью ссылка на сайт «Точка ZRения» обязательна.