Пролог

Юлия жила в большом южном городе. Город был сказочно красив застывшей музыкой в камне, гармонично соединившей в себе европейские ритмы и восточные напевы. Вдоль широких улиц и проспектов журчали арыки, даря людям прохладу, а деревьям живительную влагу - в знойные дни. По утрам, поставив на плиту чайник и ожидая, когда он закипит, она раздвигала шторы на окне и уходила воспоминаниями в прошлое. За окном белели снеговыми шапками вершины гор. Воплощённая вечность, которой не было дела до людской суеты у подножья. Двадцать пять лет назад город был холодяще чужим. Они приехали сюда по направлению после окончания института. Ей не хватало родных, друзей и... Волги. Но рядом любимый муж, а она так молода, что смущалась этого слова. Легко, играя, она обустраивала дом. Ей нравилась роль хозяйки и то, что окружающие принимают её на равных, как взрослую.
Когда родилась дочь, «понарошку» закончилось. Город стал родиной дочери. А вскоре умерла мама, приехавшая понянчить внучку. Приехала в гости, а осталась навечно. Радость, а потом и горе сблизили её с городом. Он перестал быть чужим. Появились друзья, знакомые. Ощущение оторванности исчезало. Часто приезжал отец, который мучался одиночеством в родном Камышине. Но решиться на окончательный переезд в Алма-Ату не мог. Не мог поверить, что они обосновались здесь навсегда. Когда он выговаривал им за очередную громоздкую покупку: «Без этого вполне можно обойтись, при переезде лишние вещи - обуза» - они с Антоном украдкой переглядывались, пожимая плечами. Напрасно, вообще-то. Отец оказался пророком.
Спустя много лет переезд - таки состоялся. Не было уже в живых отца, в родительской квартире жили чужие люди. Они уезжали на историческую родину. В никуда. Но до этого ещё далеко. Целая жизнь. И ничто не предвещает беды, перетасовавшей всех, как карты в колоде, по национальности. Пока, живущие в городе - просто люди. Соседи, друзья, знакомые, сослуживцы. Хотя... Изначально все же была искра. Нет-нет, да и вырвется у братьев-славян: «Колбид узкоглазый» или: «Если бы не русские, вы до сих пор за юрты... ходили». Пусть негромко и не в глаза, но было. У сослуживицы, приехавшей в столицу из глухого украинского хутора, где она жила в белёной хатке с глинобитным полом и узнавшей, что есть цивилизация, а у неё - всяческие блага, в этом городе: «Понаехали тут из аулов»- коронная фраза. Не к добру было высокомерие. Да и чем гордиться? Великим и могучим? Цитата о его величии украшала кабинеты русского языка в школах, где учились дети разных национальностей. Родной, зачастую единственный, на котором изъяснялись. Кто с лёгкостью, кто с грехом пополам, кто на две трети разбавив матом. Язык - средство общения. На русском - оно самое прекрасное?
Первое знакомство с Казахстаном было из окна вагона. Двое суток - плоская как стол серая степь до самого горизонта. Пустынные разъезды из двух-трёх домов без единого деревца во дворах. И недоумение: «Неужели здесь можно жить?» На исходе вторых суток, на горизонте показались горы. Они приближались. С каждым часом становились все отчётливей и, наконец, подступили вплотную к железной дороге. Местами даже перешагнули через неё. В таких местах поезд нырял в кромешную тьму тоннеля. Тепловоз пронзительно вопил. Совсем как человек, когда ему страшно. «Горы далёкие, горы туманные. Горы». Её сердце замирало в почти детском восторге. Слова не притязающей на высокую поэзию, но созвучные порыву юности оторваться от приземлённой обыденности и мещанской обустроенности, песни, нарушив порядок, ложились строчками на первый лист их жизни.
………………………………………

Строка первая.
Зачислить в Казахское лесоустроительное предприятие на должность
инженера-таксатора.
Юлия с Антоном работали в лесоустроительной экспедиции. Объездили Казахстан вдоль и поперёк: пустыни, степи, горы. Потихоньку, не прощаясь, ушла детская восторженность. Также потихоньку исчезло недоумение - серая и безжизненная зимой, весной степь покрывалась изумрудной зеленью. Природа буйствовала, словно старалась вознаградить живущих здесь людей за их преданность этой земле, покрывая заросли тамариска - джангыла ярко-розовыми мелкими цветками, собранными в узкие, длинные кисти; белого саксаульника - нежнейшими кремовыми облаками; серебристого лоха-джиды - жёлтыми, пахнущими мёдом цветами. И как последний штрих - разбросала повсюду платки с цветущими на них красными и жёлтыми тюльпанами, алыми маками, фиолетовыми луками. Буйство красок и ароматов уходило вместе с весной. Ей было покойно и вольно в степи. Она пригоршнями пила воздух, настоянный на терпком запахе полыни. Тонула в неброской красоте волнующегося моря ковыля. Всё открыто. Дорога до горизонта, опоясывающего землю перед восходом алой лентой.
В горах всё было ярко и броско красиво, но коварно. И то, чем восхищаешься сейчас, могло оказаться ловушкой завтра. Горы предупредили их об этом в первый полевой сезон. В трёхдневный маршрут Юлия вырядилась в лёгкие спортивные брюки, рубашку с коротким рукавом и кеды. Антон оглядел её: «В таком наряде оставайся дома. Я пойду один». Пришлось, несмотря на жару, надеть поверх всего «энцефалитку», наглухо застегнуть, завязать, а кеды сменить на кирзовые сапоги. В рюкзаки положили тёплые свитера, плащи, запас продуктов. Для ночёвок - палатку. У Антона, помимо всего разделённого на две неравные части, карабин, топорик и полевая сумка с приборами и материалами. Три дня прошли без особых приключений. Успели протаксировать всё, что было запланировано. Замирать в столбняке при виде змей, Юлия перестала уже к концу первого дня. Они, похоже, попали в змеиное царство. Змеи лежали, сплетясь в клубки, вытянувшись, ползали, шипели. Юлия шла за Антоном след в след и думала о том, что было бы, не послушайся она Антона сменить кеды на сапоги. Она любовалась им. Лёгкостью, с которой он преодолевал крутые подъёмы и спуски. Ей было стыдно за свою неловкость и неповоротливость. Сердце колотилось с такой силой, что казалось ещё немного, и оно пробьёт «решётки» тесной клетки, ноги дрожали и молили: «Остановись». С грацией коровы она карабкалась на очередную кручу и скулила: «Антон, куда ты меня тащишь? Надо возвращаться, а мы всё выше и выше поднимаемся. Ведь даже кустарник не растёт, что нам здесь делать? Ты на снежник решил подняться? Я не альпинистка». Антон привычно протягивал руку, вытаскивал её наверх: «Сядь, отдохни. Уже недалеко. Поднимемся на перевал, а потом спустимся в соседнее ущелье. Помнишь, чабан рассказывал про долину Кыз-кырык? Я видел изваяния под стереоскопом, когда дешифрировал аэроснимки. Неужели не хочешь увидеть? Кстати, посмотри - мы сидим среди эдельвейсов». Юлия огляделась - щебнистая площадка, на которой они устроили короткий привал, была покрыта низенькими размыто-жёлтыми пушистыми цветами. Это эдельвейсы?! Загадочный символ гор на первый взгляд оказался совсем не таким, как она представляла его. От красоты часто ожидается броскость и, желательно, шаговая доступность. Здесь - ни того, ни другого. Как красивы и трогательны в беззащитной пушистости цветы, увидишь не сразу. Зато, увидев, не забудешь, и высота в три тысячи метров будет манить тебя новой встречей с цветами, мужественно пробивающими толщу щебня, чтобы явить миру желтоватые шарики соцветий.
Тот день, когда они отклонились от маршрута, был сплошным нескончаемым чудом, за которое им пришлось, впрочем, как и всегда в жизни бывает, расплатиться. Но это днём позже. А сейчас, приближаясь к снежнику, они вдруг ощутили, что время повернуло вспять. Из лета они шагнули в позднюю весну - цветущие растения сменили растения с бутонами. Ещё несколько метров - попали в середину весны, повсюду облиствлённые стебли и дурманящий аромат талого дёрна, дальше - недалеко от снежного перевала, проталины, словно в марте, и пробивающиеся на них сквозь почву зелёные стебельки. И, наконец, вот он - перевал. Зима в июне. Плотный, слежавшийся в фирн снег. Облака над самой головой. Поднимись повыше на цыпочках, протяни руки и погладь по белоснежной шёрстке небесных барашков. При спуске время вернулось в нормальное русло. Март-первые проталины. Апрель - талый дёрн и пробившаяся сквозь него зелень. Бегом, вниз по склону в зацветающий май. Но в этом необычном мае всего час-полтора. Вот уже ноги утопают в мягких зелёных подушках цветущих золотом дриадант, в разноцветьи из жёлтых альпийских маков, сине-фиолетовых анютиных глазок, тёмно-голубых колокольчиков горечавки и примул с круглой шапкой розовых цветков, сидящих на стеблях, выходящих из розеток ярко-зелёных листьев.
Юлия едва поспевала за Антоном. Далеко внизу склоны были покрыты островерхими елями, отсюда они казались ненастоящими, игрушечными. Сколько ещё им пройти, пока они встанут в полный рост. Антон резко затормозил и, раскинув руки, остановил её. Они стояли на небольшой площадке, окаймлённой по краям острыми выступами. Юлия подошла к краю и посмотрела вниз. От того, что открылось внизу, у неё перехватило дыхание. Под ними, как исполинская ладонь, раскинулась долина Кыз-Кырык. Сорок непокорных девушек, превращённых злым духом в камни. Исполинские статуи в цветных национальных костюмах, словно споткнувшись на бегу, застыли на склоне речной долины. Завороженные, они спустились в долину.
Что за таинственный мастер сотворил чудо и спрятал его в горной глухомани, подальше от пресыщенных зрелищами глаз. На радость кочующим по джайляу с отарами овец чабанам. Проходит век за веком, преображается мир. А здесь время застыло, как эти каменные изваяния. Всё те же всадники в чапанах и мохнатых малахаях на крепких низкорослых лошадях, навьюченных тюками с нехитрым скарбом и разобранными жилищами-юртами, всё те же бесчисленные блеющие отары, послушные короткому и грозному, как выстрел, хлопку бича и окрику- команде: «Чу». От скалы к скале разносится: «Чу, чу, чу», замирая на повороте ущелья. Что для них эта долина? Они слагают легенды, обрастающие от века к веку новыми чудесами. Поют о ней детям, лежащим в колыбелях, а подросших привозят на встречу со сказкой и привязывают разноцветные ленточки к веткам арчи, загадывая сокровенные желания.
Юлия с Антоном случайными незваными гостями ходили по долине от фигуры к фигуре. Словно попали во времена Атлантов. Появись на склоне динозавры или мамонты они не удивились бы.
В настоящее их вернул накрапывающий дождь. Белые барашки, плывшие по небу над перевалом, сбились в плотные серые тучи, готовые низвергнуться на землю проливным дождём. Антон, стряхнув наваждение вместе с первыми каплями, выбрал место под ночлег и, ловко орудуя топором, вырубил два шеста и колышки. Они поставили палатку, сложили в неё вещи. Антон занялся костром, а Юлия спустилась к добродушно ворчащему Угаму за водой. Ополоснула котелок, набрала в него воды и решила искупаться, но одной было страшновато, да и полотенце не захватила. Отнесла котелок с водой к палатке. Там уже весело потрескивал сучьями костёр. Антон выложил из рюкзака оставшиеся припасы. Их было совсем немного: несколько сухарей, банка тушёнки, банка сгущёнки и щепотка чая. Сухари разделили на две части, одну вернули в рюкзак, туда же положили банку сгущёнки и чай, а на ночь решили заварить зверобой и мяту, которые росли по склону полянами. Устроили поустойчивее котелок на костре. Жаркие языки пламени, словно решив охладиться, тут же принялись жадно лизать его бока. «Антон, пока чай закипает, пойдём, искупаемся, на нас столько пыли налипло за день, я уснуть не смогу». Это были благословенные времена, когда исполнялось каждое её желание. Спускались сумерки, накрапывал дождь, было довольно прохладно. Жару в горах солнце на ночь не оставляет, уносит с собой. Короткое время прогретые за день скалы отдают тепло, но вскоре и они остывают. Купаться в такое время в реке, берущей начало с ледников, температура воды в которой никогда не уходит далеко от нуля - чистое сумасбродство.
После купания за спиной выросли крылья. Тело приятно покалывало, усталость от трудного дня испарилась, взамен пришло состояние необыкновенной лёгкости и запредельного счастья. Около палатки их ждал догорающий костёр и котелок, исходящий гневом. Гнев вырывался из-под крышки свистящим паром, крышка устало позвякивала: «Где вас носит, где вас носит?». Юлия заварила чай из трав, Антон разогрел тушенку, подбросил в костер сушняка. С наступлением темноты ущелье сузилось, исполины приблизились - нечасто у них случались гости. А гости были счастливы, как можно быть счастливым только в молодости. Весь мир умещался в них двоих, но был безмерным и безграничным.
Ночью Юлия проснулась от шума дождя, неистово барабанящего по крыше палатки, осторожно пробралась к выходу, расстегнула молнию на пологе и выглянула наружу. Дождь не шёл- стоял стеной. Ей стало жутковато, ещё не зная, чем грозит им стихия, чувствовала, как они беспомощны и беззащитны перед ней. Она закрыла палатку и легла на своё место. Антон не спал. Ему тоже было тревожно. И он, в отличие от Юли, знал, что такой ливень может вызвать сель. Но пугать Юлию не стал. Подоткнул под неё плотнее плащ, которым укрывались: «Спи, не бойся. Я с тобой». В палатке было тепло. От постели, которую Антон соорудил из можжевеловых лап и эфедры, накрыв их плащом, исходил запах хвои.
Дождь шёл и утром, когда они проснулись. Позавтракали сгущёнкой с сухарями, запивая, вчерашним холодным чаем. Так не хотелось вылезать из сухой палатки, но Антон был неумолим: «Надо идти. Хорошо бы хоть к вечеру дойти до штаб-квартиры». Надели плащи, отощавшие рюкзаки, свернули палатку. Юлия, не найдя ничего более подходящего, отрезала от полотенца узкую полоску и привязала её на ветку деревца, росшего в кругу каменного хоровода.
Во что превратилось живописное ущелье! По, вчера ещё сухим, саям с грохотом неслись мутные потоки и падали в дико ревущий Угам. Первые броды они старались перейти, не замочив ног, но вскоре пошли напропалую.
В сапогах хлюпало и чавкало. Плащи и одежда под ними промокли. В начале пути Юлия, пытаясь перекричать шум падающей воды и взбодрить себя и Антона, громко пела. Потом, притомившись, замолчала и успевала только считать броды. Она насчитала семнадцать, а им всё не было конца. Словно исполины не хотели отпускать их, посылая наперерез потоки. Тело налилось свинцом, во рту появился мерзкий металлический привкус. Температура. Юлия не смотрела ни вверх, ни по сторонам - она видела только спину Антона и старалась не отставать. Тем временем небо прояснилось, дождь прекратился, выглянуло солнце и сразу принялось за работу. Отогреть, просушить. От одежды шёл пар, а тело колотило в ознобе. Юлия уже не шла, а брела. Хотелось одного - упасть. Спасением стало раскинувшееся перед ними ровное, как стол, огромное плато. На нём, сказочным шатром, нарядная юрта. От очага перед ней поднимался дым, копошились люди. Это было становище чабана, откочевавшего из степи на джайляу.
«Ойбай-ай, бейшара кыз бала. Сэлеметсиз бе. Кайда бару сендер?» Около юрты стояла, опершись на резную палку, старая женщина. Со стороны Юлия имела такой жалкий вид, что старушка вместо приветствия сначала пожалела бедную девочку, а уж потом поздоровалась и поинтересовалась, куда они держат путь. Она говорила ещё что-то, перемежая: « Ойбай-ай», но они не понимали ничего, кроме этого восклицания. Когда подошла, сняв с очага закипевший чайник, молодая женщина, разговор наладился. Женщина хорошо говорила по- русски. Их пригласили в юрту, усадили на мягкие подушки, разложенные вокруг низкого круглого стола посередине юрты. Плащи и «энцефалитки» Айгуль, так звали молодую женщину, вынесла просушить, а стол, словно на него постелили скатерть-самобранку, уставился яствами: гора лепёшек, горка баурсаков, шарики курта (засушенный особым способом творог), в больших пиалах сливки и топлёное масло. Над всем изобилием - божественный аромат чая. Хозяйка принесла кувшин с водой и полотенце. Обошла сидящих за столом, все по очереди вымыли руки. После этого она стала разливать чай. Ложечку сливок на дно и чай, не доливая пиалу даже до половины. Этот обычай был, как и всё на востоке, наполнен смыслом. Чем чаще хозяйке приходится наливать гостю чай, тем большее уважение и почёт ему оказываются. Юлия не участвовала в общей беседе, есть тоже не хотелось. Она разомлела от чая, тепла и уюта юрты, убранной коврами и цветными кошмами. Голоса звучали глухо, за гранью сознания. Мысли меняли одна другую и, не дожидаясь своей очереди, обрывали предыдущую: « Какое счастье, что мы набрели на эту юрту. Я, наверное, не дошла бы. У них своя жизнь, заботы, а они, бросив всё, принимают нас, совсем чужих людей, словно самых дорогих и долгожданных гостей. Как же дать понять, что я не хочу больше чая?» Едва Юлия, допив очередную пиалу, ставила её на стол, Айгуль тут же, ополоснув, наливала ещё. Наконец Юлия вспомнила - перевернула пустую пиалу кверху дном: «Рахмет, спасибо». Старая Бибигуль-апа, словно только этого и ждала, так же перевернула свою пиалку: «Рахмет. Кет, кыз бала, кет». Она отвела Юлию в дальний конец юрты, задернула занавеску. Антон пошёл было за ними, но Айгуль успокоила его: «Не беспокойтесь, доверьтесь эже (бабушке). Ваша жена простудилась, эже умеет лечить. Через день вы уже сможете продолжить путь». Антон предложил свою помощь по хозяйству - принести воды, наколоть дров, а Юлия доверилась добрым и нежным, словно мамины, рукам. Бибигуль - апа помогла ей раздеться, растёрла ноги, руки и грудь курдючным салом, надела на неё необъятно широкую и длинную полотняную сорочку, развернула перину, застелила её простыней, вобравшей в себя все запахи гор - цветущих лугов, можжевельников, свежего ветра и солнца. Едва Юлина голова коснулась подушки, сознание отключилось, она, словно оступившись, летела в бездонную пропасть. На ноги летящей, эже надела толстые шерстяные носки и укрыла её верблюжьим одеялом. « Жаксы, кыз, жаксы. Уйыктау. Хорошо, девочка, хорошо. Спать». Жизнь на стойбище шла своим чередом. Вечером вернулся с отарой баранов хозяин с сыновьями. Снова пили чай. В большом казане на очаге Айгуль варила бешбармак. Мужчины напоили лошадей и, стреножив их, отпустили пастись. Антон сидел у постели жены, пока Бибигуль ходила собирать одной ей ведомые травы, потом готовила отвар, растирала в ступке мазь. Приготовив снадобье, отправила Антона к столу, где семья собралась на поздний ужин, сама занялась Юлией, переложив её имя на свой язык. Гуля - цветок. Сорочка цветка была насквозь мокрой от пота. Бибигуль - апа переодела, перестелила, растёрла пахучей мазью и, приговаривая: «Жаксы, Гуля», заставила выпить целебный отвар. Антону постелила рядом с постелью Юли и показала, чем её поить, если проснётся.
Утром Юлия проснулась, когда все спали. Стоял серый предрассветный сумрак. Она вышла из юрты. Спали не все - Айгуль хлопотала у очага. От вчерашнего нездоровья не осталось и следа, словно оно приснилось во сне. Была необыкновенная легкость и желание двигаться, что-то делать. А ещё страшно хотелось есть. Айгуль, угадав её желание, протянула тёплую лепёшку: « Я же говорила, что эже умеет лечить, она у нас как профессор».

Встреч, а за ними расставаний было столько же, сколько и полевых сезонов. Каждый, словно, страница атласа: юг, север, запад, восток Казахстана. Юлия полюбила и природу новой Родины, и её бесхитростный и гостеприимный народ. В любой юрте примут как долгожданного гостя, С того, первого, полевого сезона прошло шесть лет. У них было уже двое детей - Ксюша и Дима. С малышами нелегко наладить в полевых условиях быт, но если рядом юрта чабана - всё становилось проще. И молоком поделятся, и мясом, и лепёшками, если к назначенному сроку не привезут продукты.
Ксюшу в первый раз взяли на полевые, едва ей исполнился год. Антон сажал её в рюкзак, только голова белым одуванчиком покачивалась у него за спиной, ей кочевая жизнь была не в тягость. Она рано узнала: « Надо». По-другому в полевых условиях было нельзя, иначе их жизнь превратилась бы в ад. Подрастая, она и представить не могла, что с наступлением весны можно жить так же, как и зимой. Дома. Никуда не собираясь, никуда не уезжая. Едва улавливала в разговорах фразы о предстоящем полевом сезоне, раскладывала на столе карту и просила показать место, где им предстояло прожить целое лето. Подолгу рассматривала, словно планировала маршруты летних приключений. Потом начинались тщательные сборы игрушек. Сначала сборов их было не так уж много, только те, без которых никак нельзя. Каждый день в их полку прибывало, и к отъезду сумка с игрушками оказывалась, едва ли не самой весомой.
Ни Антон, ни Юлия не досаждали ей излишними запретами, стараясь предусмотреть и оградить от настоящих опасностей, а такие мелочи, как ссадины, синяки и царапины- следы открытий и достижений, украшали её каждое лето. Друзьями обзаводилась в мгновение ока: чабанские дети, аульные ребятишки. Они сразу становились членами её бесстрашного отряда. Говоря на разных языках, они как - то понимали друг друга. Не последнее место в списке её праздников занимал экспедиционный УАЗик. В отличие от родителей, у которых приезд начальника особой радости не вызывал - нужно было спешно «дорисовывать» недостающие дни в дневниках, «подчищать» материалы для ревизии таксации, для неё это был приезд долгожданного друга, да ещё и с гостинцами. Едва завидев УАЗик, с воплем: «Начальник приехал! Ура!», она бросалась в объятия начальника партии и, нежно щебеча, выкладывала ему все таборные новости. Сердце сурового Владимира Ивановича таяло, а в полевой сумке всегда находился гостинчик от неожиданно встреченного в пути зайца.
Когда семья пополнилась сыном и братом, Ксюше, было, пять лет. К уходу за младенцем и тесному общению с ним её не допускали. Из большой суеты доставалось только - дать соску, принести пелёнку, покачать коляску. Для её неуёмной энергии это были мелочи. Что из него получится защитник, как говорили мама и папа, в это она не верила: «Ни волос, ни зубов. Ни сидеть, ни ходить. Рёва. Какой уж там защитник. Придётся его самого защищать».
Ксюша дождалась своего часа. Дима подрос, у него выросли и волосы, и зубы. Он научился, и ходить, и бегать, и попал, как она предвидела, под её опеку. Как им удавалось при полной противоположности друг другу всегда сохранять мирные отношения, для Юлии было загадкой. Когда слышала в женской компании душераздирающие истории о «битвах» между братьями и сёстрами, благодарила судьбу за то, что она избавила их семью от такой тяжкой участи.
Молодости свойственны самонадеянность и ощущение собственной исключительности. Уже не центр мироздания, но - пока ещё минимум сомнений и максимум «житейского» опыта. Со временем минимум и максимум меняются местами.
Слава Богу, что у неё этот процесс не затянулся надолго, и она вовремя остановилась в воспитательском рвении. Честно говоря, от одного слова - воспитание, с детства приходила в уныние, но, когда родилась дочь, прилежно осваивала азы, читала всё, что предлагалось молодым родителям. Порядком устала от всевозможных направлений и противоречий. Отложила стопку учёных наставлений в сторону. В сердце было всё, что нужно её детям. А воспитание - наука, и популярная литература не откроет её тайн. Никому не придёт в голову, пересесть за штурвал самолёта из пассажирского кресла только потому, что он тоже летит в самолёте - этому нужно учиться. Лечить, оперировать, конструировать. Водить корабли и машины. Выращивать хлеб, деревья, цветы. Всему - учиться. А воспитывают и учат уму- разуму все, даже «не очень воспитанные» и « не совсем учёные». В бесценный дар, доверенный человеку судьбой, стараются втиснуть одно - два, по обстоятельствам, «я». А человек, пусть маленький и беспомощный, родился со своим собственным «я», нет там места для других.
Дальше Юлия просто росла со своими детьми. Радовалась, горевала, училась, ошибалась и удивлялась. Удивляться было чему. Что творилось в душе трёхлетнего мальчика, когда он, поддавшись на долгие уговоры сестры, во время купания в степной речушке, где от одного берега до другого - воробью по колено, наконец, оторвался от берега и, звонко крича: « День Победы! День Победы! День Победы!», пошёл за ней к противоположному берегу, об этом знает только он сам. Но, зато, Юлия могла сказать о том, что чувствовала она. Словно, она и сын были одним человеком, и их общее сердце колотилось от радости победы. Как в детстве. Когда впервые без взрослых её отпустили на Волгу, под честное слово не заплывать далеко от берега. Не заплывы были страшны, она могла плавать долго и далеко, отдыхать на спине, раскинув руки и покачиваясь на волнах, словно в колыбели. Рискованным развлечением было ныряние с высокого обрыва. Она не один час простояла на обрыве. Решившись, подходила к краю, рёбра топорщились от набранного воздуха. Но, глянув вниз на толщу воды, которая поглотит её в следующее мгновение, шумно выдыхала воздух и отходила. Друзья прыгали, выбирались назад и снова прыгали, визжали, хохотали. Как она завидовала их смелости. Наконец, в очередной подход к краю, зажмурила глаза и, оттолкнувшись от земли, ласточкой, как ей думалось, полетела вниз. На самом деле ласточка оказалась лягушкой, но это было совсем неважно. Всё равно это был полёт. Пучина не поглотила её, вытолкнула на поверхность. Выплыв на берег, она так же, как и другие ныряльщики лезла на кручу, чтобы снова на короткий миг почувствовать себя птицей. Грудь распирало от победы над страхом.
Ксюша мудро строила отношения с братом. Ну, не хочет Дима ловить с ней лягушек. Так и мама кричала диким голосом, когда она принесла ей в подарок болотную красавицу. Не может понять, что уж - не ядовитая змея и отличается от неё жёлтой полоской на голове, маму тоже передёргивает от отвращения, хотя она и знает, что ужи не опасны. И такие красивые! Зато, в остальном. Он верный и надёжный друг. Не ябеда. Не бежит к родителям докладывать про всякие мелкие оплошности, случающиеся в их жизни, которая, к тому же, наполовину проходит в таких диких местах, где само человеческое существование - оплошность.
Было ещё, что направляло их отношения в доброе русло - Дима, так лестно для неё, признавал авторитет старшей сестры и слушал так же, как маму. Это обстоятельство накладывало на неё ответственность. Не единожды, останавливало от очередного авантюрного замысла. Это друг, с которым не надо расставаться и можно играть с утра до вечера. Не изнывать от скуки, когда рядом с их палатками нет ни домов, ни юрт. Нет никого из людей, кроме их семьи. И у кого ещё может открываться рот от восхищения, когда она взлетает в седло огромного жеребца, на котором папа ездит в горы на работу. Не только взлетает, но и гарцует на нём и пускает его то рысью, то шагом, то в галоп. Так могут только папа и она. Мама лошадей боится, поэтому они её не слушаются.