— Константин Михалыч, я за вами, — на пороге стоял Леша Кондратьев, молодой полноватый шофер с дежурной машины РОВД, интеллигентно-добродушного вида сержант-очкарик.
— Чего еще, Леша?
— В Ростилове убийство, наши сейчас подъедут. Они по разбою в Лисочке работают.
— Сейчас соберусь. Кого убили-то?
— Не знаю, вроде, бабу какую-то. Третий дом от дороги, сказали, — и все. Дежурный на обеде, за него Татьяна из ПэДээНа. Кудахчет, как курица, а толком ничего не знает.
— Ладно, разберемся.
Машина-дежурка, УАЗик, громыхая хлопающими, ржавыми крыльями, натужно и жутко ревела, делая семьдесят по шоссе.
— Лешка, ты когда тачку сменишь? На такой даже в деревню западло ездить, — Костя подначивал водилу, наступая ему на больное.
— Начальство говорит к зиме.
— Так уж зима на носу. Я помню, в прошлом году в это же время с тобой в Андреевку ездили. Ты тоже говорил к зиме, — съязвил Костя.
— Не бередите рану, Константин Михалыч. Вот у вас в прокуратуре "Нива" новая, а у нас...,  — тут Леша горестно махнул рукой.
— Не дрейфь, Лехан, будет и на твоей улице праздник.
Дом с убийством встретил их тихо и недоверчиво. Обычно вокруг таких домов собиралась толпа, люди рыдали либо притихали. Но деревня была пуста, и их никто не встретил. Они вошли в сени, и только тут Константин услыхал тихий вой из комнат. Он отрыл дверь и увидел привычную по своей жестокости картину.
Маленькая комната деревенского дома была вся забрызгана кровью. Потеки ее были на стенах, на мебели, на коврах и даже на потолке. Притопавший за ним Лешка-сержант вздрогнул и попятился, едва не загремев через порог.
На полу в луже крови лежала юная женщина. Он узнал ее сразу — Юлька Чистова, медсестра из ЦРБ, красивая даже в смерти, с разметавшимися по полу длинными темными волосами и перерезанным горлом. В углу тихо скребся по кровавым доскам ее отец, дядя Миша, пенсионер, работавший сторожем в суде. Он был ранен, ранен в живот серьезно.
— Дядя Миша, что случилось ? — он наклонился к раненому.
— Витька, козел, мужик ейный, — пенсионер захрипел и вдруг заплакал, — гад, полоумный, девочку мою, кровиночку мою.... Совсем крыша у него съехала от ревности. Ведь говорил же ей, дурехе: брось ты его, брось. Костя, он на огороды побежал, нож у него, складень, большой, охотничий. Ох, тяжко мне Костя!
— Скорую, Леша, вызови.
— Не надо Костя, соседка Никитична вызвала уже. Ты его слови, гада...
Константин молча, привычно, не испытывая никаких чувств, перешагнул через Юлькин труп и направился к выходу. Леша посторонился в дверях и вышел за ним.
— Вот, что. Дядька сказал к огородам он побежал, пошли-ка и мы. Сейчас мы его возьмем.
— Константин Михалыч, Константин Михалыч, — грузный Леша с трудом поспевал за поджарым Константином, — подождите, Константин Михалыч !
— Некогда, Леша, не отставай.
Они перебежали на другую сторону притихшей деревни. Нигде Витьки не было.
— Стань тут, я в обход.
— Константин Михалыч....
Не слушая Лешу, ощущая лишь азарт охотничьей собаки, Константин рванул через поломанный штакетник и пробежал безжалостно по чьим-то рыхлым огородным грядкам. Он обогнул дом и почти сразу же наскочил на присевшего за поленницей Витьку, здоровенного двухметрового парня лет двадцати пяти, с темной, коротко стриженной крупной головой, на лице которой лихорадочно блестели сумасшедшие глаза.
Белки округлились, зрачки, казалось, бешено крутились по их орбитам. Блеснул большой нож. Державшие его руки его были в крови. Светлый свитер был в бурых брызгах. Убийцу била дрожь, и сразу было понятно, что тот не в себе.
В голове Константина как на экзамене по судебной психиатрии щелкнули термины: "Шизофрения, бред ревности, обострение".
— Не подходи, — негромко сказал Витька, — зарежу!
Он грустно посмотрел на Константина и встал.
— Брось ты нож, Витя. Ты же меня знаешь. Я — Константин Смирнов, помнишь? Мы же с тобой в одном ансамбле в ДК играли. Ну, помнишь, Витька?
— Ты не такой, масть пошла и вышла. Ричи Блекмор приехал к нам в гости. Мы пойдем его встречать. Я и ты. Хочешь, я возьму Юльку? — тихо городил белиберду убийца.
При этих словах какая-то гримаса исказила его лицо, и он стал вращать головой в стороны.
— Юлька где, ты куда ее дел, Костя?
— Пойдем, Витя, со мной. К Юльке, пойдем.
— Пойдем...
Витька шагнул к Константину резко во всю длину своего длинного шага. Кровавый нож он держал перед собой.
— Витя, ножик-то брось.
— Зачем ?
— Зачем Юльку-то пугать.
— Ты, ты тоже с ней был? Ты ее...?
Они стояли друг против друга метрах в полутора и смотрели друг другу в глаза. Витьку трясла дрожь от сумасшествия, а Константина — от страха. Сейчас, вот сейчас, этот придурок с шизофреническим бредом ревности кинется и запорет его, как поросенка. Никакого оружия у следователя не было. Он, глядя в чумовые глаза, стал потихоньку пятиться назад.
Убийца медленно стал приближаться к нему. Наконец спина Константина уперлась в стену омшаника. Смерть дохнула ему в лицо жутким запахом стали. Эта сталь была готова взрезать его кожу и прорваться внутрь его любимого тела, пробивая себе путь по лабиринтам вен и артерий.
Витька медленно придвигался к нему все ближе и ближе, и, когда между ними оставалось менее полуметра, тягуче, как в замедленном фильме, стал поднимать руку с ножом. Сначала на уровень пояса, потом на уровень груди, затем на уровень шеи.
— Все, трындец, — как завороженный, Костя глядел на этот нож и не мог оторвать взгляда. Он понимал, что надо схватить эту руку так, как его учили когда-то на занятиях по самбо. Надо завернуть ее за спину злодею, выкрутить нож, уронить преступника на землю и красиво его обезвредить. Но это было невозможно, он это понимал и продолжал тупо стоять, глядя на этот кровавый нож, убивший одного человека и ранивший другого.
Нож хотел еще крови. Он тянул своего хозяина за руку и хозяин, больной человек, сошедший с ума от ревности, не мог ему воспротивиться. Главным здесь был нож — красивый, хромированный, с черной блестящей ручкой, широким и острым, чуть загнутым лезвием. Такие ножи называются норвежскими. Большой складной нож, предназначенный для разделки тюленьих туш.
— Витя, опомнись, не надо, — захрипел Константин, — Витя...
В этот момент справа прозвучал выстрел, потом еще, и голова Витьки резко мотнулась в сторону. Он странно заперебирал ногами, его потащило назад и влево, неумолимо и неуправляемо. Раненый, он вдруг повалился, словно подкошенный, на хлипкий огородный штакетник и, проломив его своим тяжелым телом, тяжело рухнул на грядку.
Далеко, у начала дома, стоял Лешка, в вытянутой руке его, как в тире, лежал пистолет, из ствола чуть сочился легкий дымок. Резкий запах пороха потянулся к Константину, словно отрезвляя его своим нашатырным ароматом. Сбрасывая наваждение и страх, словно просыпаясь, он замотал головой во все стороны.
Константин и Лешка, смотрели друг на друга и молчали. Рядом на поваленном заборе корчился и выл Витюха. Видно было — пули попали в цель: ноги и живот его были в крови.
— Жив, сука..., — пробормотал Константин. Ни радости, ни жалости. Констатация факта.
Оба не могли сдвинуться с места и словно окаменели. Действие, разыгравшееся здесь, в тихой деревеньке Ростилово, стало спектаклем больших чувств. В финале его и им досталось по роли. Смешалось все: и любовь, и страсть, и азарт, и страх, и расплата.
Они сели на толстые деревянные плахи и закурили. Руки у обоих тряслись. Сидели притихшие, боясь сказать лишнее. Где-то кудахтали куры, шелестели последние листья и завывала далекая сирена "скорой". Отрезвевший раненый Витька, лежа в огороде, выл и плакал от боли и горя.
— Знаешь, Костя, а я ведь чего кричал-то ? Я же стрелять-то не умею. Ни разу в жизни в мишень не попадал. Зрение у меня плохое, а очки я в машине оставил.
Константин вдруг засмеялся. Сильно. Взахлёб. Лешка внимательно смотрел на следователя и понимающе молчал.
А тот истерически продолжал смеяться, задыхаясь от нервной благодарности Господу Богу, спустившемуся с небес в лице этого добродушного увальня. Он обнял Лешку за плечи и, продолжая икать от смеха, ткнулся головой ему в грудь.
Смерть отступила, взяв свое. Справедливость свершилась. Жизнь продолжалась.

***