После знойного дня на посёлок Кадыковка опустился вечер. Василий шёл по проулку с работы домой. Шел не торопясь, наслаждаясь прохладой, как вдруг, где-то над головой почувствовалось движение. Василий задрал лицо и увидел то, чего не видел в жизни никогда: тёмно-синий предмет в форме стоящей бочки с красным огоньком на боку плавно и бесшумно перемещался в вечернем небе. Через несколько секунд предмет поравнялся с верхушками деревьев и скрылся за лесом, пропал, словно и не было его никогда. Василий диковато оглянулся – проулок был пуст. «Никого», - подумал Василий. Потом ещё раз посмотрел на небо - небо тоже было пусто. Развернулся и пошёл обратно.

В сельпо вывернул из кармана сторублёвую и указал пальцем на бутылку портвейна 777. Ссыпав мелочь в карман, двинулся на выход. В дверях, помедлив, обернулся.

- Я щас бочку видел.

- Только сейчас увидел? – Продавщица растянула рот: »Гы».

- Нет, правда, над головой пролетела, - тревожно пояснил Василий, - вот так, - и повел рукой. Продавщица закрыла рот. Подумала и поставила на прилавок ещё одну бутылку.

- Могу в долг. Завтра отдашь.

- Не надо, - и, толкнув дверь, вышел на улицу.

Навстречу шла бывшая школьная учительница литературы Мария Ивановна. Мария Ивановна была строгой учительницей и Василий её побаивался.

- Зрассте, Мариванна, - Василий судорожно запахнул пиджак и прижал рукой бутылку к груди. Получилось так, будто бы прижал руку к сердцу.

- Вот только не надо этих жестов, - устало потребовала Мария Ивановна и кивнула на руку. - Терпеть не могу лизоблюдства.

Всё такая же, - подумал Василий, - а сколько лет прошло. Жакетик, длинная юбка, волосы собраны в пучок. Учителка – одно слово.

- Ну ладно, - вздохнула Мария Ивановна и обиженно собрала губы. Помолчали.

- А я бочку видел, - робко начал Василий.

- Бочку видел. Надо же, из всего прекрасного, что окружает – он заметил бочку. Хотя… ну да: «Грузите апельсины бочками», - смягчилась Мария Ивановна и улыбнулась чему-то своему. В сумерках её улыбка выглядела примиряюще.

- Почему апельсины? – засомневался Василий, - огурцы вообще-то. Можно грибы... да и не с огурцами вовсе, а над головой летела.

Мария Ивановна отвела лицо, в мёртвом свете фонарного столба укоризненно блеснули очки.

- Я всегда знала, что вы, Василий не любили и не хотели знать литературу. Никчёмный вы ученик, да ещё над головой какая-то бочка. А жаль. «Грузите апельсины бочками» - это «Золотой телёнок». Ну ладно там Ильф и Петров, хотя бы Пушкина вы помните? «Буря мглою небо кроет»… ведь как красиво, а?

- Телёнок точно есть, только обычный, - растерялся Василий. - В хлеву у мамки сейчас сосёт, наверное, а в небе не буря была. – Насупился. - Бочка летела в небе.

- Ладно, хватит. Пусть в детстве не вышло. - Мария Ивановна зябко повела плечиком. - Сдвиньтесь вы хоть сейчас с мёртвой точки. Вот придёте домой, сядьте за стол и попробуйте написать.

- Чего написать-то? – нахмурился Василий.

- Не чего, а что. Боже мой, ну что-нибудь. Стишок хоть простенький. Например …

Обтекая Василия и Марию Ивановну, мимо с визгом пронеслась стайка детворы, оглядываясь и подпрыгивая, скрылась за поворотом. Сквозь оседающую пыль, донеслось: «Во саду-ли в огороде бегала собачка, хвост подняла, навоняла, вот и вся задачка»!

- Вот, слышите? – болезненно скривилась Мария Ивановна. Вгляделась в сумерки, - это они мне. Поселковая культура. Где уж тут Пушкин! Ладно. - Повернулась к Василию. - Ну, например. - Сделал лицо, закрыла глаза. Помолчала. - Например: «Август тих…», - покосилась в сторону поворота. - Нет. Не так.

«Август светел, но в лесу, ночью холодает, ммм... паутинки на губах кожицу ласкают»…

Ну? Попробуете? Это ведь когда-то и я… помню, ещё в институте... да.

- Попробую, - кивнул Василий и попятился, придерживая бутылку в кармане. – Попробую. – Развернулся, засеменил прочь.

Минуя собственный дом, стукнул ногтем в освещённое окно соседа.

- Принёс? Заходи. – Сосед, щурясь, крутил антенну телевизора. Телевизор шипел, дёргался, захлёбывался звуком. Неожиданно всё разгладилось, и на экране возник тучный мужик в костюме. Прорвался звук:

« Вообще мы тут это… а вы, как думали? Главное расширить, а потом можно и углУбить». - Поблёскивая золотой оправой, мужик строго мотал рукой. - «Вот вы это, давайте-ка… а то что же получается, и вообще. Оно нам что, нужнО»?

Василий тихо опустился на табуретку, поставил бутылку.

- Чево это он? – кивнул на экран.

- Пугает, - крякнув, сосед потянулся в буфет за стаканами. – Новый пришёл, стращает всех. Знай, мол наших. Ишь как забирает, - и кивнул на мужика. Мужик кончил мотать рукой, начал грозить с экрана кулаком.

- А я бочку видел, - вздохнул Василий.

- Мою, что ли? – встрепенулся сосед, - ту, что весной уперли? Ишь ты! А где?

- Над головой летела.

- Чево? - сосед нахмурился, повертел головой. - Давай-ка, - и начал разливать.

- Пойду я, - Василий нерешительно потянулся из-за стола. – Ещё Мариванна наказала стих сочинить.

- Ну?

- Не помню... солнце вышло из-за туч...

- Появился граф пердюч! – обрадованно подхватил сосед и затрясся бесшумно, обнажив редкие изъеденные зубы.

- Чего ты? – обиделся Василий.

- Ничего. Раз! И сочинили, а то б сидел щас... - Плотоядно покосился на бутылку.

- Ну, иди. Устал, небось. Завтра расскажешь. Может и не далеко укатили бочку-то. Тяжёлая, зараза. - Чмокнув губами, запрокинул голову, потянул стакан - давай.

Дома Василий сел за стол, с тоской поглядел в чёрное окно. Вспомнил Марью Ивановну. Наверное, спит уже. С утра в школу. Жакетик на плечики и в гардероб. Аккуратная. И не старая ещё. Достал из буфета тетрадь в клеточку, нашарил рукой огрызок карандаша. Помусолил во рту. Как там? Хвост подняла... нет. Как же там… буря вышла из-за туч... не то. Вот:

Август светит, а в лесу... - поскрёб макушку, - повстречал я раз лису. Так, что ли? Чёрт его знает.

Задумался. Снова поглядел в окно. Из форточки тянуло свежестью, светила полная луна. Поёжившись, быстро зачеркнул написанное и зло вывел с новой строчки:

«Сегодня я шёл по проулку», - помедлив, продолжил, - «а над головой летела бочка», и решительно закончил, - «с красным огоньком». - Почесал нос и уверенно вкрутил жирную точку.

Не спалось. Василий поднялся, закурил. Покосился на листок.

И сразу будто толчок в спину, Василий плюхнулся на стул, схватил карандаш:

Август светел, но в лесу ночью холодает

Паутинки на губах кожицу ласкают

То висок посеребрят, то погладят щёку,

Здравствуй месяц, милый брат, в небе синеоком,

Вдоль реки лежит туман, да туман ли это,

Я ведь раньше пил дурман, нынче стал поэтом….

Рука дрожала, на лбу выступил пот, карандаш резал бумагу. Василий клацал зубами и не мог остановиться:

Закружи меня листвой, освежи дыханье,

Полечу лесной тропой к милой на свиданье,

Обовью девичий стан, что нежней травинки,

Месяц, ты не верь слезам – это паутинки…

Хрык! Надломился грифель, дёрнулась рука, наискосок протянулась полоска.

Василий вскочил, его трясло. Шагнул, сжал виски и рухнул обессиленный на кровать. Комната озарилась красноватым каким-то светом, тело стало ватным. Глубоко со стоном зевнул и провалился в сон. Спал и не видел как блики из окна пляшут по стенам, не чувствовал, как ощупывают его бледное измученное лицо.

На работе всё валилось из рук. Днём Василий сомневался: показывать листок Марии Ивановне, или нет, вечером уже подпирал стенку сельпо. Ждал. Виски ломило, сердце постукивало. Мария Ивановна появилась в сумерках, шла, близоруко щурясь под ноги. Зажёгся фонарь. Василий шагнул вперёд, загородил проход.

- Вот. - И протянул листок.

- Что это? – вздрогнула Мария Ивановна

- Ну вы же сказали - попробуй хоть простенький…

- Ах да! - и протянула руку. Нависло молчание.

- Кто это написал? – Мария Ивановна растерянно подняла лицо. – Вы?

- Нет! - испугался Василий.

- А кто же тогда, сосед? – и насмешливо изогнула брови.

- Не знаю. - Василий совсем стушевался. Стоял, не зная куда девать руки.

- Но это же ваш почерк! Я точно помню ещё с вечерней школы!

- Писал я, но… и не я.

- А кто? И кому это... мне?!

- Не знаю.

- Да что тут знать, - расширила глаза Мария Ивановна, - у вас же получилось, Василий! Понимаете, получилось! Для первого раза…

- Второго не будет, - Василий упрямо сжал губы.

- Почему!?

- Не хочу. Не нравится мне это… не я это.

- А кто же, Господи!

- Они. Оттуда это, наверное, из бочки.

- Да хоть из корыта! Василий, Вася, ну что ты заладил про эту бочку, давай начнем всё сначала, попробуем. У меня библиотека хорошая, ты что последнее читал? – Притянула за рукав, стала теребить пуговицу.

- Квитанция. За электричество. Пойду я, скотине надо дать и вообще…

- Да ладно… пойдём.

Василий рассеянно глядел в Марии Ивановны лицо. Не старая ещё и губы такие...

Ночь была долгой. Осторожно притворив дверь, Василий вышел на улицу. Светало. Какая она… истосковалась по мужику, ясное дело. Василий потёр плечо – чуть насквозь не прокусила. Двинулся к своему дому, в штанах сладко ныло, но радости не было. По привычке стукнул в окно соседу.

- Принес? – сосед уставился в пустые Василия руки.

- Рано ж ещё, закрыто.

- Ладно, у меня там осталось немного. На ко вот, - и набулькал в стаканы. Выпили. - Стих-то написал? Как там? Солнце вышло…

- Не так. – мотнул головой Василий. Вдруг напрягся, хрустнул сжатыми кулаками.

- Коль спит душа и сердце отлюбило,

А бабья дурь оскомину набила,

Давай, товарищ сядем на крылечке.

Или у печки.

Достанем склянку из аптечки,

И примем триста капель, но не валерьянки.

Что говоришь, ты против пьянки?

Да я и сам особо не любитель,

Но раз пришёл в твою обитель – терпи.

Терплю и я.

Погоду, опохмел, тебя, да и вообще… ну сам всё знаешь

Не говори, что ничего не понимаешь, молчи.

Осёкся на полуслове, беспомощно взглянул на соседа. Сосед оцепенел, рука со стаканом застыла у открытого рта.

- Чего нагородил-то?

- Говорю же – над головой летела...

- А ты это… головкой-то не бился?

Позже Василий направился в сельпо. Добавить.

- Как всегда? - поинтересовалась продавщица.

- Парочку, - Василий сунул бутылки в карманы брюк горлышками вниз. Почему-то не уходил. Медлил. Щёлкнуло в голове, двинулись желваки…

Есть все-таки женщины в русских селеньях,

И в городе есть, да и как им не быть?

Хочу, что б для всех наступило прозренье:

Увидеть, понять и… навек полюбить.

Уже вышел на улицу, а продавщица так и застыла, глядя в точку.

По Кадыковке поползли слухи:

- Наш-то Василий, говорят, - головкой тронулся, стихами заговорил.

- Да бочкой его какой-то придавило.

- Не придавило, а на голову упала.

- Откудова?

- От верблюдова! С неба, вроде…

- Не упала, а сам в неё на берегу залез по пьяни, а она и покатилась, да прямо в пруд. Еле вытащили.

- Чего брешете? Это учителка его по стихам натаскала, а потом и к себе затащила. Парень он видный, молодой, чего не затащить-то? А в бочку вместе полезли, по первости-то, знать от людей прятались. Бесстыжие.

- Ну, дела….

Близился большой праздник, Активисты Кадыковки готовили торжественную часть и выступление самодеятельности.

- Вася, тебе надо что-то написать и выступить - Мария Ивановна переворачивала котлеты на сковородке, - видишь, какой шум поднял, теперь не отвертишься. И все-таки, как это у тебя получается? Книги так и не стал читать, поиском рифмы не мучаешься, а Вась? Я же вижу. Ну скажи, мне-то можно.

- Да говорил уже.

- Опять что ли бочка?

- Она проклятая. Первое, когда писал, рукой водили, теперь само прёт и как остановиться – не знаю.

- Не ругай её, обидеться может, - подмигнула Мария Ивановна. - Потом задумалась, посерьёзнела. - Да чепуха всё это. Ладно. Мой руки, садись, а то остынет. - Посмотрела в окно. - Надо же, прёт…

На площади воздвигли дощатую трибуну, провели микрофоны. Колыхались на ветру флаги, начальство принарядилось, приехал писатель из области – гладкий мужик в светлом костюме и очках в золотистой оправе. Весь городской, важный. Люди толпились уже с раннего утра.

- Говорят, Васька наш представлять будет.

- Да уж, пусть покажет. Знай наших, а то всё деревня, да деревня. И у самих писатели тут.

- Или брехня всё это?

- А вот и не брехня, говорят, поэму выдумал для праздника, Васька-то. Патриотическую.

- Иш ты, поэму...

Первым начал председатель. Хвалил городское начальство, бил себя в грудь, хрипло обещал энтузиазм масс и повышенный план хлебосдачи. Бубнил про надои. Писатель кивал головой, важно смотрел на толпу. Достал из кармана платок, вытер губы и открыл рот:

- А ведь не хлебом единым жив человек, а? Товарищи? Как же нам без культуры, без красоты и глубины русского слова, так сказать, без классиков наших, ведь многие из них вышли из народа, из деревень таких же. А мы что ж? И мы все тут. Все как один должны…

Мария Ивановна придвинулась к писателю и что-то шепнула ему на ухо. Писатель осёкся на полуслове, потерял мысль и растерянно замолчал.

- А сейчас выступит наш сельский житель, наш поэт-самородок Василий, - перехватила инициативу Мария Ивановна, захлопала и гордо посмотрела на писателя. Писатель нахохлился, пропуская вперёд Василия. Толпа надвинулась и загудела.

Такой я писатель - от сохи,

робко начал Василий. Все притихли.

А рифмоискатель? Хи-хи,
Прочтешь случайно - забудь,
Пусть не колыхнется грудь.

И посмотрел на писателя. Писатель прикрыл веки, покровительственно закивал головой.

Я лучше возьму соху,
Кобылу в нее впрягу,
По пашне за ней побегу,
И больше о рифмах ни гу-гу,
Задумаюсь на бегу:
Неужто я так смогу?

Раздались аплодисменты.

- Наш-то, скромный, вишь кобылку вспомнил, пахать собрался.

- Так ведь наш! Деревенский!

Поэму давай! - энтузиазм охватил толпу, - кричали мужики, бабы и дети. - Патриотическуюююю!!!

Твой выход, Василий, - улыбнулась Мария Ивановна. – Давай.

Над площадью нависло облачко, красноватое, будто подсвеченное снизу софитами. Василий побледнел. На миг ему показалось, будто злой лучик какой-то покружил над ним и осой воткнулся прямо в голову. В макушку. Шагнул к микрофону, оглянулся на Марию Ивановну. И начал.

Тут я Маньке говорю:
Отощал чего-то,
Ну-ка, сбацай шаурму,
Суп грибной с компотом.
На худой конец люля,
Можно стюдень с хреном,
Так, чтоб как от стопаря,
Дрызнуло по венам.

Толпа напряглась.

Семгу, спаржу и кишмиш,
Тоже б не мешало,
Говорю: чего молчишь?
Отворяй хлебало.

Писатель вопросительно поднял брови. Толпа замерла.

Разлепила Манька рот,
Зыркнула сердито:
А икры, ты драный кот,
Не хотишь корыто?
Здравствуй, жопа новый год -
Заводи пропеллер,
Бланманже ему, кокот,
Иш, какой Рокфеллер!

В полном молчании, ни кем не перебиваемый, Василий продолжал. Мария Ивановна побелела лицом, отшатнулась, сжала кулачки.

Ладно, молвлю, не шипи,
В ухо мне гусыней,
Лучше дверцу отлепи,
В холодильник «Иней»,
В жопу этот бланманже,
И кокот тот в жопу,
С голодухи б щас сожрал,
Даже антилопу.

Люди беспокойно тянули шеи, смотрели во все глаза.

Слово за слово, гляжу –
на столе капустка,
Запотевший пузырек
и огурчик хрусткий.
Завтра денег, зашибись,
Нашинкую в бочку,
Ну, иди ко мне, ложись,
Поцелую в щечку.

В полной тишине ветерок теребил волосы. На трибуне словно все вымерло.

Раздался одинокий свист, в доски стукнуло надкусанное яблоко.

- Гааааа – очнулась толпа. Хохот обрушился на площадь. Мужики в экстазе били себя по ляжкам, бабы схватились за голову. - Ну, паемаааа… даёшь патриотическую! Гаааа...

Василий в страхе рванул с трибуны, не разбирая дороги побежал к дому.

- «Хвост подняла, навоняла», - уткнулось ему в спину и подгоняло до самого крыльца.

Василий вломился в дверь, тяжело дыша упал на стул, схватил карандаш. Да что же это, а? Господи… как же поэму - то?

Карандаш помедлил, тронулся и равнодушно вывел на листке:

"Вчера я шёл по проулку. А над головой летела бочка. С красным огоньком"…