ИЗДАТЕЛЬСКАЯ АННОТАЦИЯ:

Бывает ли у любовного треугольника четвертая сторона? Что делать с сердечными ранами, когда жизнь – вдребезги, а вместо алых парусов – портянка?

Героиня романа Элина Сокольская по прозвищу Линчик-Блинчик верит, что чудеса сбываются, если, конечно, приложить к этому руки. С такой "летучей" фамилией и "прорывучим" характером – да падать?!

***
.......«Оказывается, еврейская девушка – горячий товар, пользующийся повышенным спросом! Невзирая на высокий рейтинг, я осталась на своей девичьей фамилии. Линчик-Блинчик Сокольская. Блинчик с начинкой. У меня будет ребенок.
– Ты лишила себя будущего! У тебя никогда не будет белого платья и фаты! – заламывала руки мама.
У меня никогда не будет белого платья, похожего на корзиночку с кремом и белой шляпы, похожей на заднюю часть страуса! И на моей свадьбе мой гвардейский папочка не провозгласит свой коронный тост.
– Ты рискуешь остаться за бортом жизни! Ты не узнаешь, что такое студенческая юность! У тебя не будет высшего образования! Я этого не переживу! – причитала мама с валокордином в руках. Запасы валокордина пополнялись и иссякали, иссякали и пополнялись… Бесконечный сей процесс напоминал прилив и отлив морских волн.
– Уборщицы в стране тоже нужны, – гордо и независимо отвечала я, не забывая поочередно откусывать от полуметрового огурца в правой руке и от морковки в левой. Теперь я постоянно что-то жевала: так веселее во рту».

***
ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ ОТ МЕНЯ И ОТ МОЕЙ БАБУШКИ

...Знаете ли вы, что секреты имеют крылышки?

Если у вас имеется невидимая шкатулка с секретами, большими и маленькими, – не раскрывайте ее перед посторонними. Выговорившись-выболтавшись-излившись, вы кладете в чью-то руку ключик от дверцы, которая когда-нибудь откроется! Секреты, как воробьи, выпорхнут оттуда, разлетятся в разные стороны по всему миру, и вы их никогда не поймаете.

Если держать шкатулку плотно закрытой, у ваших секретов никогда не истечет срок давности, вы не получите пыльным мешком по душе за свою доверчивость и откровенность. У вас всегда будет хороший аппетит, здоровый сон и бодрый дух.

Даже если есть подруга, с которой можно поделиться, – не всегда нужно. Плакаться в жилеточку – легче легкого, но когда-нибудь жилеточка, связанная из сочувствия и сопереживания, может распустить всего одну петельку, затем – вторую, третью… и вы остаетесь в голом виде, без жилеточки, на всеобщем обозрении.
Помните: все секреты через годы выходят боком, слетая с языков лучших подруг...

***
...Вы витаете в облаках эйфории? Вы находитесь на седьмом небе? Вы счастливый и жизнерадостный человек?
Ничего хорошего в этом нет! Вы просто обязаны испортить свое прекрасное настроение ради страдающего ближнего! Когда кто-то страдает, радоваться нечему! Только пребывая в плохом настроении, вы поймете девиз моей мамы «Личное счастье – путь к эгоизму» и погрузитесь в страдания на полную катушку.
Мама, съедающая себя в собственном соку, в очередном приступе самобичевания прогнозировала безрадостное будущее своей безответственной и неблагонадежной дочери. Причем видела меня насквозь и чутко улавливала трепыхания мыслей, которые толпились в моей голове, продираясь к свету истины.
– Ты почему молчишь? Что ты затеяла на этот раз? Снова что-то замышляешь?! – загрохотала тяжелая артиллерия, бьющая без промаха.
– Мама, классики говорили: «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу». Не видишь, что ли? Жую. Не могу говорить с набитым ртом. Дай пережевать.
Я тянула время, но оно же не резиновое…
– Элина, сколько можно жевать гречневую кашу?! Я тебя слушаю, – не унималась мама.
– Мама, ты хочешь, чтобы я сказала тебе правду? Ты в этом уверена?! – я чувствовала себя, как балерина, которую уже подбросили, но пока еще не поймали.
– Я всегда все узнаю последней! – прокладывала путь к правде мама. – Мое истерзанное сердце привыкло к твоим выкрутасам, оно выдержит. Кругом кишат кошмары! Разве можно в наше время иметь детей?! Говори!
Если у вас слишком много неприятностей, не отмахивайтесь от них, как от назойливых мух. Лучше отнеситесь к ним, как к подносу с пирожными: сначала надкусывайте все, а потом съедайте поочередно.
Я приняла решение подняться на крыло и улететь на историческую родину. От надежды на светлое будущее, недосягаемое, как линия горизонта. От баночек с консервацией. От чернобыльской радиации. От зефира, похожего на вату и прилипающего к нёбу – ни проглотить, ни прожевать, пока сам не рассосется. От купонов на сахар и другие товары первой необходимости. От мясных магазинов, где мясом считались куры-манекенщицы комплекции «ноги-ноги-ноги-голова» – тощие сине-сиреневые куры с лапами и головой, тоскливо возлежащие на прилавках в позе погибшего от недоедания лебедя, уставшего бороться за призрачные идеалы. От рыбных магазинов, где рыбой считались… Впрочем, сравнивать все равно было не с чем. От просроченных продуктов «не первой свежести». От очередей и тотального дефицита. От неземных радостей в виде земных мелочей по принципу «Купил-достал – ура, радости полные штаны». От неуверенности в завтрашнем дне. От усталого ожидания новых экспериментов и сюрпризов от правительства. От постоянно растущих цен с увеличивающимися нулями. От маминых распиливаний, запретов, предреканий, переживаний, увещеваний. От жизни под микроскопом, увеличивающем и преувеличивающем до абсурда.
А вот ехать от мыльных сериалов было жалко. Единственное, что меня удерживало, – сериалы! В девяностые годы вся страна, прикованная к экранам телевизоров, в едином интернациональном порыве сопереживала рабыне Изауре, Санта-Барбаре и богатым, которые тоже плакали. Мыльные отголоски шли по городам и селам. Все обсуждали прошлые серии, с нетерпением ожидая серий будущих. Бугаев называли Луис-Альбертами, дачи – фазендами, девочек – Изаурами и Марианнами. У тетушки Элеоноры, родной сестры тетушки Доры, была раскормленная черная болонка Жануария, названная в честь толстой негритянки – няньки-поварихи рабыни Изауры.
Сериалы сериалами, но как быть с мамой? Она выдаст та-акой сериал – мало не покажется! Как убедить ее ослабить хватку и выпустить меня из-под опеки? Что сказать?
Мама, я уезжаю подальше от тебя, потому что своим строгим надзором ты подавляешь меня до такой степени, что я чувствую себя яблоком в соковыжималке?
Мама, у меня даже не осталось счастья быть рядом с отцом моего ребенка, так что меня держит?
Мама, я выбираю Израиль потому, что ты побоишься ехать туда из-за Саддама Хуссейна и не потянешь за собой свиту тетушек-дуэний?
Мама, я не хочу быть бабочкой на булавочке, я хочу жить своей жизнью?
Что такое еврейская мама в действии, не мне вам говорить. По сравнению с ней даже мировая революция – сущий пустячок, но без родительского благословения, то бишь письменного разрешения не видать мне Земли Обетованной, как своих музыкальных ушей без зеркала.
Я выбрала момент и... Э-эх! Выдавать маме информацию по частям – все равно, что рвать зуб постепенно. Удовольствие сомнительное, но если уж рвать – так с корнем: пусть болит вне рта. Я сказала все! И сразу. И стала ждать землетрясения.
Как ни странно, земля под ногами не разверзлась. Неужели стихийное бедствие отменяется? Мама потеряла дар речи? Это технически невозможно, но, по крайней мере, я смогу перевести дух. И подготовиться к отражению атаки и укреплению обороны, иначе сейчас меня быстренько превратят в скукоженную килечку.
Огорошенная мама позабыла включить гром и молнии, но вскоре спохватилась, произнесла традиционное «Через мой труп!» и в один момент водрузила на голову мокрое полотенце для остужения вскипающей мозговой деятельности. С компрессом на голове она здорово смахивала на красноармейца, которого ранила бандитская пуля, не задев при этом голосовых связок. Речевая атака набирала силу. Мощные залпы орудий следовали один за другим бесперебойно. Подсматривая за мной из-под повязки, моя педагогическая мамуля загробным голосом взывала к моей совести на весь восьмиквартирный дом:
– И почему я все всегда узнаю последней?! Ты камикадзе! Тебе жить надоело? Куда тебя несет?! Посмотри на карту! Сколько того Израиля? Он же меньше нашей области! Вот умру, подашь мне стакан воды перед смертью, похоронишь меня и поедешь. Недолго уже осталось. Все равно умирать, так лучше я умру в родных стенах. В родном доме. В родном государстве.
Я хранила благоразумное молчание, давая родительской критичной натуре высказаться. Закаленная головомойно-воспитательными нахлобучками, я давно выработала устойчивость к стрессам и колоссальную жизнеспособность! Сейчас это кстати, как никогда. Приобретенный иммунитет поможет уберечь мою сердечно-сосудистую систему, пострадавшую от неразделенной любви.
– Вот до чего ты доведешь свою мать! – излагала мамуля, не снижая накала. – Тут я – учительница, уважаемый человек, а там – буду мыть чужие унитазы. Твоя мать будет уборщицей, тебе не стыдно? Как тяжело там надо работать, чтобы чего-то достичь! Кругом кишат кошмары! Разве можно в наше время иметь детей?! Там нет места для жизни! Там – территории. Там арабы ходят по улицам! Ты хочешь нож в спину? Там теракты! Там постоянные войны! Саддам Хуссейн сбросит всех евреев в море, и нас в том числе!

***
«Это страна, где не надеются на чудо, а просто включают его в план».
(Э. Кишон)

Я верю в знаки, но никто сверху не принимает решений. Все решала я сама.
Сундук вместе с содержимым перекочевал на застекленный балкон. Зеркало, плакаты с красотками, яркие журналы и каталоги с прическами (наследство от прежней хозяйки), – чем не творческая лаборатория? Замечательное зрелище. Миленько и со вкусом. Люди уходят, вещи остаются. Дабы не разочаровать клиентов, надо любыми усилиями откопать парикмахерские таланты и довести их до совершенства. Ну? Где жаждущие влиться в стройные ряды?
Первой жертвой моего парикмахерского искусства стала Римма Рабинович, семейная лодка которой дважды терпела кораблекрушение. Я, стилист-самородок, просто обязана сделать тридцатилетнюю подругу неотразимой для мужчин!
Нерешительно пощелкав ножницами, я всякий случай поинтересовалась:
– Риммусь, а ты не боишься, что я обкромсаю тебя по самые уши? У меня руки-ноги дрожат…
– Нечего дрожать! Ты не холодец, – храбрилась Римма, заодно подбадривая меня. – У парикмахера рука должна быть точной, как у снайпера. Промахнешься, – весь дизайн к черту! Отсекай все ненужное. Вперед!
Что может испугать бывшую записную хулиганку Римму, которую когда-то (за уклонение от общественных обязанностей!) не приняли в пионеры? Дабы восстановить справедливость, папа Рабинович спионерил в быткомбинате, где трудился сапожником, рулон красного атласа. Мадам Рабинович быстренько настрочила из атласа целых два пионерских галстука, целых три пары шикарных семейных трусов и целых шесть наволочек.
– Ша, доця! Ты хочешь в пионэры?– сказал пролетарский папа Рабинович безутешно хлюпающей носом беспартийной дочке. – Щас будут тебе пионэры!
Самолично повязав доце пионерский галстук и взметнув руку в пионерском салюте, папа Рабинович торжественно сказал: «Мэйдалэ моя, будь здорова и будь готова!»
Утирая слезы, счастливая Риммочка ответила: «Всегда готова!»
Зачем Римме пионерский галстук? А чтобы прятать под ним звезду Давида!
Вот такая это была партизанская семейка, в составе восемнадцати человек готовая стать моими тренировочными моделями.
Отважно усевшись перед зеркалом, полпред всех Рабиновичей отдавала указания:
– Будем посмотреть и очень даже любоваться! Для начала подровняй мне челку! Подровняла? А теперь убирай бока. Чего стоишь? Стриги давай! Там волос – на троих хватит. Мне парикмахеры всегда говорили: «Золотце, в ваших волосах ножницы застряют. Я доплачу вам, только вылазьте с моего кресла…»
Восходящее парикмахерское светило успокоило Римму, официально заявив:
– Дорогая моя первая клиентка, я чувствую свое призвание и удовлетворю самый взыскательный вкус. Не переживайте: вы – в руках будущей звезды парикмахерства и бродабрейства… тьфу ты, бредабрейства… брадобрейства! Впрочем, без разницы: бороды у тебя, дорогая Римма, все равно не имеется.
Управившись с челкой, я вошла во вкус и залихватски отчекрыжила очередную прядь.
– Осторожно, это мое ухо, – слегка занервничала Римма. – Да не чикай по уху, ты что, холодец варить собираешься?
Я вспомнила Лизино «Волосы не зубы, отрастут» и авторитетно заверила:
– Дорогая моя, не трепещите. Оттого, что вы трепещете, как одинокий осенний лист на дереве, ваши уши трепещут вместе с вами. А парикмахер любит волосы на полу! Вместе с ушами.
Римма чуть скисла и обреченно замерла, косясь на пол с волосами, желтеющими, как осенние листья во время листопада. Я бойко продолжала орудовать ножницами, зловредно давя на психику:
– Ваши шансы на преображение из бледной моли в роковую красотку – возрастают! И вообще, не учите меня стричь, лучше закройте глаза и надейтесь на хорошее. Вам не будет страшно и вы не увидите, что одна сторона получилась намного короче. Вам валерьяночки? Корвалольчику? Коньячку? Нервная система вибрирует? Ах, мадам, не падайте духом, приободритесь! Да, практика пока хромает, но я подкована теоретически! Я досконально изучила профессиональную литературу и сейчас раздумываю, что делать. Ровнять, пока обе стороны не станут одинаковыми? Или сделать ассиметрию? Мол, на вторую сторону денег не хватило?
Римма терпеливо безмолвствовала, подавленная моей энергией, а профессионализм – дело наживное. Из куска мрамора скульптор высекает статую, так чем я хуже?
Под одобрительные Алькины возгласы я создала Римме стрижку, как у героини из фильма «Зимняя вишня» и, войдя во вкус, решила заодно покрасить ее бледно-русые волосы в другой цвет. Римма выбрала блонд. Я заглянула в справочник, чтобы определить нужный номер. Отлично! Краска под номером десять (из сундучных запасов) – это и есть блонд. Я сделала все точно по инструкции, но что это? Через десять минут волосы моей первой клиентки стали приобретать цвет вороньего крыла с уклоном в жгучую брюнетистость!
В это время Злата впорхнула за очередным кулинарным заказом и, попятившись при виде чернеющей на глазах Риммы, встревоженно прочирикала:
– Ой, как оригинально… Жаль, что я не могу изменить своему мастеру. Может, когда-нибудь, в да-алеком будущем… Парикмахеров вокруг – больше, чем клиентов...
И поспешно упорхнула с глаз подальше.
Да уж. Оказывается, я не заметила точку. Номер 10 – это блонд. А номер 1.0 – черный цвет с синеватым отливом. Всего одна точка и такой результат, причем необратимый. Из шатенки сделать брюнетку – раз плюнуть, но из брюнетки шатенку – практически невозможно. Даже допотопное средство «Титаник», описанное в «Двенадцати стульях» до эры современных технологий, не поддавалось ни воде, ни мылу, ни керосину. А зачем? Все (почти) под контролем и (почти) соответствует первоначальному замыслу…
– Сушитесь, клиентка, вы вся мокрая! Изнываю от любопытства увидеть вашу реакцию! Я навела вам такую красоту, что все мухи сдохнут. Ваш новый образ сведет с ума настоящих мужчин. Они будут грезить о вас и днем, и ночью. Самый настойчивый станет вашим третьим и последним мужем. Вы будете благодарить меня всю жизнь! Я, как парикмахер и оракул в одном лице, гарантирую полную «сбычу» ваших мечт в самом ближайшем будущем!
Новоявленная жгучая брюнетка не включила свой незаурядный ругательный талант и не стала подавать аппеляцию. Подсохнув под феном, она очумело поежилась. И замерла, стараясь не чертыхаться при Альке, который, не узнавая тетю, зажмурился в недоумении.
– Видишь, настоящие мужчины любят брунэток, – деловито подытожила я. – Алька уже реагирует. Между прочим, качество покраски – просто изумительное.
Лицо подруги приобрело сумрачно-страдальческое выражение, а страдала Римма всего два раза в жизни: когда ее не приняли в пионеры и когда ее бросил первый муж. Второго мужа Римма без сожаления покинула сама, вернув девичью фамилию Рабинович.
Чтобы не перепугать ребенка, кардинально преображенная Римма с кривой улыбочкой засюсюкала, стараясь подсластить свою кислую физиономию и не заскрежетать зубами.
Алька раздумал пугаться и начал строить Римме глазки.
И что я вам скажу? До моего «имиджмейкерства» Римма выглядела, как разбавленная акварель с рубенсовскими формами. Или как тускло-бесцветная моль, только что вынутая из стиральной машинки. Теперь это была роковая красотка, женщина-вамп. Новый яркий цвет волос, как проявитель, подчеркнул глаза морской волны, лицо казалось мраморным, а подправленные и подкрашенные моей рукой брови напоминали крылья ласточки. Отшлифованный бриллиант, да и только.
Не осознавая своей новой прелести, Римма Рабинович в траурном настроении скорбно брела по улице, прощаясь с надеждами на личную жизнь и смирившись помирать на девичьей фамилии.
Уверенная в себе женщина отпугивает мужчин. Женщина печальная и удрученная – привлекает, вызывая желание подставить плечо и утешить. К Римме приближалась ее судьба в виде сослуживца Димы Грицмахера по прозвищу Димедрол. Скептически относившийся к внешним данным Риммы (вплоть до сравнения со священным в Индии животным, да еще катающимся на льду), Дима-Димедрол вздрогнул, ужаленный в самое сердце!
Грусть-тоска, струящаяся из глаз беззащитной страдалицы с демоническим лицом – небывалое сочетание. В Диминой голове произошло мозготрясение. В его открытый рот свободно мог залететь воробей и свить гнездо! Какой там воробей! Димедролу было не до воробья: он выглядел, как человек, нашедший бриллиант.
Догадливый читатель понял? В скором времени Римма Рабинович стала Риммой Грицмахер.
Я написала маме письмо с таким нагромождением тумана, что сама не соображала, что хотела сказать: «Дорогая мама! Секретность моей новой работы не позволяет разглашать, чем я занимаюсь. Могу лишь намекнуть – это нечто, связанное с головой. В данный момент я пытаюсь овладеть всей полнотой материала моей будущей профессии».
Скажите, я не близка к истине? Чтобы в будущем не открывать в моих парикмахерских апартаментах медпункта или травмопункта, мне-таки нужно овладеть полнотой материала! Иначе, сказала тетя Циля Фердман, могут попасться «цвоки»! Клиенты, которые делают дырку в голове.
***
...Унесенная из привычного мира, как из кокона, я не чувствовала себя ни потерянной, ни несчастной, ни одинокой. В моем одиночестве не было горечи. Оно было сладким, как «белый налив» из нашего сада. Однажды пакет с яблонькиными яблоками мама передала через знакомых. До боли знакомая душистая волна внезапно накрыла меня с головой. Я захлебнулась, к горлу подступил комок. Ножом, которым чистила апельсин, я отрезала кусочек яблока. Слезы брызнули, будто вместо яблока я разрезала луковицу.
О слезы! Промывая глаз, вы беспокоитесь о нас! Сок апельсина и яблока смешался на моих яблочно-апельсиновых пальцах. Я вспомнила ямочку на Мишином подбородке и его глаза над моими глазами.
Летом в Израиле не идут дожди, а когда нет дождя, за дождевыми потоками не скроешь потоков слез. Другое дело – резать лук. Плакать из-за лука – так естественно, особенно в противогазе. Когда режешь по живому саму себя, это нестерпимо больно, но если бы можно было вернуться в прошлое, чтобы исправить ошибки, я бы ничего не исправила.
Разве Алька – ошибка? Это мой подарок.
– Мама, а откуда ты узнала, что я твой подарок? А кто тебе меня подарил? Сама себе подарила? Молодец, мама! Я всегда знал, что ты – моя подарка!
– Мама, ты та-акая лохматулька! Та-акая красотулька! Ты меня поедешь в запарк (зоопарк)?
– Мама, а можно поймать облако? А какое оно, если потрогать? Как мочалочка? А почему дождик моет небо тучками? А если глазки плачут, это как тучки плачут дождиком?
– Мама, хочешь, я тебе открою тайну? Я всем говорю, что мне двасать лет, а мне не двасать! Мне только два. Но ты никому не говори. Пусть думают, что двасать!
Увидев милый водоем,
Вошли в водицу мы вдвоем…
Его холодная вода
Мне причинила грипп тогда,
Но грипп… ведь он – не навсегда!
С тех пор прошли не дни: года,
Но как холодна та вода,
Я не забуду никогда!
Ни в чем не виноватые яблоки тихо сгнили. Я выбросила их вместе с воспоминаниями, зато купила на блошином рынке красную чашку в белый горошек: точную копию той, что разбилась при переезде. И поставила рядом со своей и Алькиной. Сама не знаю, зачем...

***
 ...Жителям Линляндии было не до открытых конфликтов. Занимаясь государственно-важными делами, линляндцы бойко прыгали на одной ножке, шустро бегали наперегонки, играли в прятки, дрались на палках, как самураи, гоняли футбольный мяч с ликующими воплями «го-о-ол», сносно лазили по деревьям, перемахивали через препятствия, разъезжали на трехколесном велосипедике, запускали воздушного змея, угадывали, на кого похожи облака, спасали улиток от ног пешеходов, строили песочно-ракушечные города на морском побережье, а также проверяли на прочность нервную систему окружающих, задавая вопросы, порой доводящие до обмороков.
– Мама, ты мне купишь черненькую корзинку с веревкой? Я привяжу корзинку на веРтилятор на потолке и туда залезу. Покататься хочу. Я не буду бояться. Если я буду бояться, ты выключишь вертилятор?!
– А почему собачка спит, а хвостик уже проснулся, он гуляет отдельно?
– А почему баба Тамара – такая приветливая, всегда приветы передает?!
– А почему деда Миша живет в Риме? Он – в тете Римме?! А как он туда попал?!
– А почему у нас нет машины? Потому что ты не хочешь рулить и кричать другим машинам: «Козел, куда тебя несет?»
– А знаешь, почему помидор красный? Он стесняется огурца! А знаешь, почему яблоко красное? Оно целовалось с помидором!
– Когда палисос покушает всю пыль, он не захочет скушать наш диванчик?
– А если на зайчика надеть одежку тигыра, он будет тигыр или зайчик? А что он тогда захочет кушать: морковку или зайчиков?
– А почему у всех мамы – толстые старые тети, а ты у меня – девочка?..
– А где моя папа? На работе работает? А когда с работы придет?
– А знаешь, что у меня в запазухе? Цветочек. Я сам его сорвал. Для тебя.
– Мама, ты меня слышишь? Хорошо слышишь? Иди чистить ушки, я тебе скажу что-то важное. Очень важное. Ты уши почистила? Слушай. Я тебя люблю.
Я совершала каждодневный подвиг, с трудом подавляя в себе собственнические инстинкты, чтобы не зацеловать, не залюбить Альку досмерти. Я боялась превратиться в назойливую мамашу, которая опекает ребенка, не давая дышать. Каково быть задушенной любовью и подавленной диктатом, я испытала на собственной шкуре! Родительский авторитет не нуждается в трепете. Никаких пьедесталов! На пьедестале можно окаменеть.
Включая космическую скорость, чтобы побыстрее «отшедеврить-отвиртуозить» головы клиентов и «отстрелять» все домашние дела, я с головой окуналась в главное наслаждение – общаться с Алькой. Столько всего надо успеть! В разных веточках-деревяшках, если включить фантазию и чуть подправить, можно увидеть рожицы, цветы, фигурки. Икебана – это же цветочная камасутра! Из шишек, ракушек, птичьих перышек, засушенных цветочков-стебелечков творческие ручки линляндцев мастерили мини-шедеврики, украшая Линляндию и раздаривая друзьям. Мы расписывали даже морские камешки. Девиз линляндцев – «Сделай из любой чепуховины   штуковину!»

***
...Эй, мамуля, больше жизни! В конце концов, любая гроза – явление преходящее, а мир, несмотря ни на что, так хорош, что даже под тяжелым безжизненным камнем прорастает цветочек. Статистика утверждает, что из
100 % переживаний – не сбываются 98%, так зачем терзаться, думая о двух процентах?
Бабушка Лея говорила: «Выкопай большую яму и зарой туда все если бы».
Любая передозировка – чревата. Дети – самостоятельные живые организмы, а не безраздельная собственность взрослых. Увы, мама прочно вошла в образ матери двоих детей – мальчика и девочки. Страшно льстило: ее же принимали за нашу общую маму, а меня – за Алькину сестру. В буквальном соответствии с выражением «подстелить соломку», мама завалила нас соломой доверху, а сверху засыпала лепестками роз.
Чтобы моя личная жизнь, не дай бог, не отразилась на ребенке, мама контролировала все мои передвижения и контакты, дабы отыскать следы присутствия мужчины в доме. Когда я говорила по телефону, она быстро хватала вторую трубку и, стараясь дышать потише, подслушивала. Если разговор велся на иврите, да еще с мужчиной, да еще в мажорных тонах… Не понимающая иврита мамуля, подозревая самое ужасное, визгливо кричала по-русски: «Положи немедленно трубку, он тебя до-мо-га-ет-ся!!!» Затем, с видом оскорбленной невинности, мне зачитывалась лекция о моральных устоях, начинающаяся со слов: «Я сегодня нечаянно подняла трубочку…»
Контроль, контроль и еще раз контроль! Даже когда я стригла клиентов, мамуля подглядывала и подслушивала, внезапно возникая и как бы невзначай устраивая проверочку на предмет «внеуставных» отношений. Руководящая рука – на пульсе событий, никакой политкорректности! Конспиративненькая проверочка проводилась в виде миленькой непринужденненькой беседы, похожей на допросик с пристрастием под колпачком у Мюллера. Признаки искомых отношений не обнаруживались, никто меня не домогался, но на мамином лбу было написано: «Хочу знать, что происходит!» Мол, все вижу, все слышу: уши – в порядке, а глаза – во всех местах, даже на спине.
– Элина, ты куда выходишь? Одна? Вечером? На ночь глядя? Это опасно. Тебя убьют, ограбят, зарежут!
Интересная последовательность. Если убьют, то плевать, потом ограбят или зарежут: разница невелика.
Долой запрет на свободу слова! Для пущей результативности я предложила маменьке оснаститься радарной установкой, отслеживающей перемещения в радиусе от трехсот метров до сорока километров. Или Алькиной подзорной трубой. Или взять у Лени Фердмана армейский бинокль. Мамуля культурно поблагодарила, на полном серьезе ответив: «Спасибо, не надо. Я и так хорошо вижу». И продолжала бдения, попутно выведывая у Альки: «А у мамы есть дядя? А скажи, приходят к маме дяди?» Алька сказал, что никакие дяди к маме не приходят, зато стал спрашивать у меня, где папа...


***
...В детстве у меня был калейдоскоп. Волшебные картинки, дивные узоры. Желая заглянуть вовнутрь, я разобрала калейдоскоп на части, но вместо ожидаемого чуда там оказалась невзрачная кучка мусора: картонная трубочка, какие-то стекляшки. Неужели это было той красотой? Может, если докопаться до сути, образ прекрасного принца тоже поблекнет и потускнет, как внутренности калейдоскопа?
Я тоже изменилась. Нет, я не стала бесчувственной или толстокожей. Просто мои хрупкие крылышки обросли крепкой броней, ведь секреты выживания есть у всех, даже у бронированных бабочек. Подавая мне знаки, ангел-хранитель с лицом бабушки Леи держал надо мной зонтик, оберегая от гроз и выводя из трудных ситуаций, а кулончик с магендавидом согревал сердце. Моих приобретений – больше, чем потерь. Есть люди, которым намного хуже и тяжелее. Главное – не сломать внутренний стержень и не унывать. А на невзгодах-непогодах подкачиваются мускулы и укрепляется броня.
Ночью мне снилось, что я – в бескрайнем лазурном море, далеко от берега. Так далеко, что вернуться – невозможно. Я не умею плавать, рядом – ни одной живой души, только блики солнца, аквамариново-мельхиоровыми бабочками скользящие в бирюзовой воде, похожей на васильково-ромашковый Большой Луг из моей сказки. Тот самый Большой Луг, где солнечные зайчики дарят ажурным бабочкам полные корзины воздушных поцелуев.
И вдруг из жемчужно-перламутровой лазури, из-за досягаемо-недосягаемой линии горизонта появляется он: капитан Грэй из «Алых парусов», внешне поразительно похожий на Мишу Ривкина, только вместо яхты с алыми парусами у Грэя-Ривкина – маленькая узенькая лодочка вроде венецианской гондолы. Грэй-Ривкин стоит, глядя вперед, как настоящий гондольер! Он крепко сжимает весло, старательно напевая песню «Санта Лючия», всего лишь на пятьдесят процентов фальшивя. И моя броня плавится от звуков этого волшебного голоса, впадая в открытое море.
Так надо или не надо заплывать за буйки? И что мог означать этот сон?
Что даже легкая на вид гондола весит больше пяти центнеров и, хоть управляется одним веслом, не так уж легка? Что у моря не ждут погоды? Что не бывает легких путей? Что главное – не уронить весло? Что если умеешь грести в плохую погоду, то при хорошей погоде – сам черт не страшен? Что нужно не плыть по течению, подчиняясь обстоятельствам, а подчинять обстоятельства себе? Что после шторма или цунами наступает штиль? Что вместо сердца у меня – не тухлый помидор?!

***
«Всякий может иметь такие паруса, какие хочет». (А. Грин)

...В последнее время по Линляндии тонко, но отчетливо кружился запах ночных фиалок. Удивительно, вся Линляндия пропахла ночными фиалками, как наш старый двор по улице имени Третьего Интернационала на доисторической родине.
Я не страдала ностальгией, но откуда взялись фиалки? В Израиле – море роскошных экзотических цветов, но они не пахнут: весь запах уходит в красоту. Может, мерещится? И почему фиалковый аромат по ночам больше всего чувствуется в моей спальне, где стоит столик с ноутбуком? Я не могла понять, реален ли этот запах или он существует только в моем воображении, но когда Алька похвалил мои новые духи… Значит, не мерещится.
Я хорошенько присмотрелась… Вода из моего кондиционера покапывала на кашпо с засохшей землей бывшего соседа Ави Толедано (по счастливому стечению обстоятельств – моего отчима, ныне проживающего в Париже с обожаемой супругой, заменяющей ему все фиалки Монмантра).
Вот и выяснилось. Это были не духи, это было маленькое чудо. Капельки воды пробудили к жизни цветок ночной фиалки. Один-единственный, он пах так свежо и пронзительно, будто хотел заменить собой целую клумбу. Этот крошечный цветочек стоял на своей крошечной трибуне и громогласно говорил от имени фиалок, как полномочный представитель всех фиалок на свете. И перевернул во мне все вверх дном.
Фиалка напомнила Мишу. При чем тут Миша? Мне все напоминало Мишу: фиалки, яблоки, звезды, облака, Алька и даже Майкл. С этим ничего нельзя было поделать, да я и не пыталась. Переписываясь с Майклом, я думала о Мише. Иногда меня тянуло спросить у Майкла: «Миша, это ты?» Я даже печатала эту фразу, и не раз, но тут же стирала, опасаясь обидеть хорошего человека Майкла Левитана. Я понимала, что Майкл – не Миша, но Мишино присутствие витало в воздухе вместе с фиалковым ароматом.
Если у человека сдвиг по фазе, это надолго?
Почти романтический стих.
Ох, нелегкая работа:
Из болота – бегемота!
Эх, тяжел ты, бегемот,
Не потянешь из болот...
И сюда ты не выходишь,
И туда тебя не прет...
Вывод: «Жизнь – она не мед!»
И ПОЧЕМУ Я ТАЩУ БЕГЕМОТА, ЕСЛИ ПРОЩЕ – СЕСТЬ НА ВЕРБЛЮДА И ПЛЕВАТЬ С ВЫСОТЫ?!

***
...Я открыла коробочку. Все героини в кино раскрывают коробочки, так чем я хуже?
На ажурном сердечке, стилизованном под цветочный лепесток, сидела необыкновенной красоты бабочка с бриллиантовыми глазками, сотканная из нитей белого золота. Терпеть не могу брошки, никогда их не носила, но эту, бесценную, я приколола там, где сердце, – и она приросла мгновенно… Если бы существовал аппарат для измерения уровня счастья, он бы выдал самые высокие показатели.
Я наконец-то подарила Мише чашку, которая ждала его столько лет. Красная чашка сияла белыми горошками, алея от счастья: обрела хозяина!
Мужчина Моей Мечты сказал:
– Линчик, иногда я жалею, что я – не робот. Если бы во мне, как в роботе, была кнопка «Лучший день в моей жизни», я бы постоянно вызывал этот день. Он – лучший в моей жизни.
Я положила руку на Алькино плечо и поудобнее пристроила голову поближе к Мишиному сердцу:
– И в моей – тоже. Но не заблуждайся. Моя бабушка Лея говорила: «Хорошая корова даст ведро молока, потом лягнет, – бац! – и все молоко вылилось». Ты думаешь, рядом с тобой – хрупкая нежная бабочка? Ха-ха-ха! Я же охомутала профессора математики – и жажду получить свое. Однажды я в полном одиночестве проводила инвентаризацию. Теперь хочу провести ее с тобой. Ты не видел меня примерно четырнадцать лет, так? Сколько поцелуев ты мне задолжал и считается ли это злостным уклонением с твоей стороны? Если порцию нежностей умножить на нужное количество дней, месяцев…
Миша так обрадовался, что чуть не прыгнул с крыши:
– Линчик! Так это же самый приятный взаиморасчет в моей жизни! А если я верну долг с астрономическими процентами?! Это не будет считаться уклонением с моей стороны? И как насчет сдачи? Я могу рассчитывать на сдачу с твоей стороны? Не могу же я себя обделить!
– Ты же знаешь, у меня проблемы с делением и вычитанием, – скаредничала я. – Мне нравится прибавлять и умножать. Я еще не решила, рентабельно ли экономить на сдаче с поцелуев…
– Я жажду отдавать долги прямо сейчас! – горячо поддержал Миша. – Если будешь неправильно давать сдачу и выйдешь за рамки бюджета, я тебя поправлю.
– Родители, не спорьте! – рассудительно вставил свои пять копеек Алька. – Все очень просто: если энное количество поцелуев в день умножить на энное количество лет, да прибавить проценты… И все это – в квадрате…
В моей голове щелкнуло. О-хо-хо… Сколько раз на день звонит Альке одноклассница Сигалит?! Она же звонит ему по пятнадцать раз в день!!! Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Мы на крыше, все хорошо, крыша – на месте, все живы-здоровы…
– Мальчики мои, как здорово вы считаете, – восхитилась я, изо всех сил придушивая в себе инстинкты сумасшедшей еврейской мамаши. – Думаю, что это даже не геометрическая прогрессия, а нечто новое, неизученное, которое фундаментально предстоит изучить. Для этого у нас есть профессор и подающий надежды вундеркинд. Не помешало бы прибавить к годам, что мы не виделись, еще пару лет, – учитывая, что я влюбилась, когда мне было шестнадцать.
– Для человека, который слаб в математических подсчетах, ты слишком хорошо прогрессируешь, – одобрил мой математический уровень профессор Колумбийского университета. – Мы еще не подсчитывали сдачу в процентном отношении, но учти: я тоже рассчитываю на проценты! Стоп!!! Ты влюбилась в меня в… шестнадцать лет? А нашему сыну – уже тринадцать, и он настолько подкован, что дает нам советы?! О вейз мир. Так нам с тобой через пару лет предстоит…
– Ха-ха. Вот именно. Не забывай об акселерации. Нам это предстоит уже сегодня! Напрасно детская любовь считается несерьезно-проходящей. Разве можно вырастить ребенка в современном мире? Сам видишь – кругом кишат кошмары, но теперь ты от меня не отвертишься. Никогда. А знаешь, почему? Я знаю твою великую тайну. Ты храпишь.
– С твоей железной логикой невозможно не согласиться, – восхищенно покрутил головой Миша.
Тактичный Алька остался убирать на крыше, а мы с Мишей по дороге в Линляндию занялись взаиморасчетами, но ничего умного, кроме звуков поцелуев и междометий, вы бы не услышали, а кого в наше время этим удивишь?