1

Василий Петрович Назаров сидел в зале ожидания железнодорожного вокзала Ростова-на-Дону, коротал время, ждал  объявления посадки на поезд до Волгограда. Ему нужен был не сам героический город Сталина, а небольшой городишко Котельниково, что имел неосторожность раскинуть свои серые, невзрачные домишки почти на полпути между областными центрами в калмыцкой степи. Собственно, этот населенный пункт больше известен как крупный железнодорожный узел. Ничего примечательного ни в самом городе, ни в его степных окрестностях не было. Так, заштатный городишко Российской империи, то бишь Российской Федерации. Не так давно он был знаменит учебным аэродромом от Качинского училища лётчиков. Но… Перемены в стране не минули и прославленную, образованную по велению последнего царя России в самом начале двадцатого века  кузницу воздушных асов, канула она в Лету, утащив в небытие, в забвение за собой и учебный аэродром в Котельниково. Впрочем, такая же участь постигла почти все военные училища бывшего СССР. Новая Россия во весь голос заявила о своей мирной политике, полностью исключив из военной доктрины такие понятия, как «враги», «обороноспособность», «национальная безопасность».

«Ну, дай-то Бог нашему теляти да вовка зъисты» - пришла на ум поговорка товарища по службе Толика Диденко, украинца, как раз по поводу государственной безопасности. Василий Петрович перебирает в памяти события прошедшей недели, блаженно улыбается, вспоминая встречу бывших сослуживцев.  Помимо обязательных в таких случаях «как ты?» да «где ты?», этот вопрос, вопрос безопасности страны, состояние её Вооружённых сил буквально не сходил с уст офицеров запаса. Мужчина хотел было произнести напрашивающееся выражение «бывшие офицеры», но тут же одёрнул себя: бывших офицеров не бывает по определению.  Он,  офицер, если есть, то на всю жизнь или его попросту нет. «Государевы люди», они и в отставке продолжают мыслить не своими заботами, болячками, а интересами государства. Что с них взять? Такова их судьба. Тот коммунистический лозунг «Раньше думай о Родине, а потом о себе» это поколение офицеров ещё понимала буквально так, как лозунг того и требовал. Находили в этом смысл жизни и ничуть не сожалели о своём выборе профессии эту же Родину и защищать. Вот такие они, их не переделать.

Перед тем, как разъехаться по своим теперешним местам жительства, сходили ещё раз на квартиру однокашника Юрки Мамонова, навестили летчика от Бога, выпускника Качи. Еще в конце 90-х в  том последнем боевом вылете на верном Су-24 ему не повезло: был сбит ракетой над зелёной зоной в Чечне. И когда опускался на парашюте, «духи» изрешетили тело пилота, перебив позвоночник и всё остальное, что можно было перебить. Спасли, вывезли к своим подоспевшие десантники, спасибо им. Но инвалидом остался, как не колдовали над ним лучшие военные медики.

Посидели, поговорили, само собой – выпили, вспомнили всё и всех. Василий Петрович ушёл чуть раньше остальных, отказался от провожающих. Лишнее всё это. Зачем бередить душу лишний раз? Мужики мы или кто? Рассусоливать, плакаться в жилетку – ни к чему. Не маленький. Не первый раз с этого вокзала и на этом поезде ездит. Да он уже и привык за последнее время к одиночеству, шумные компании стали тяготить его с некоторых пор.

Назаров не был лётчиком, хотя и оканчивал знаменитое Качинское лётное училище. Буквально на последнем курсе уже перед выпуском в войска медики обнаружили в его теле болячку, с лётной работой несовместимую. Да, переживал, да, страдал. Но  конца света не видел,  трагедии из этого не стал делать, а перешёл служить в батальон обеспечения при  авиационном полку. Начал с должности заместителя командира автомобильной роты. С неё же  после многочисленных рапортов отбыл в Демократическую республику Афганистан, где верой и правдой приступил исполнять  интернациональный долг в Кандагарском авиационном гарнизоне. 

Всякое бывало. В атаку не ходил, однако  несколько раз в колонне пригонял из СССР автомашины для нужд отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения. Попадал под душманские обстрелы, но Бог миловал, выходил целым и невредимым, хотя рядом гибли, получали ранения сослуживцы. За спины не прятался, однако и голову зря не подставлял. Показушный героизм – бравада, самоубийство, а лейтенант Назаров жизнь любил, чего уж скрывать. Но и в трусости его никто, да и он сам себя упрекнуть не смогут. Отправляли лейтенанта в различные командировки, чаще всего рискованные, где грань между возможностью выжить или попасть в сводку боевых потерь была сведена к минимуму, была настолько незримой, что даже волосы потеряли молодой, «шатенистый» цвет, превратив за короткий срок голову двадцатитрёхлетнего лейтенанта в седую, «как лунь», башку. «Седая башка» - не раз слышал в свой адрес лейтенант, не понимая, то ли это упрёк, то ли это сказано уважительно. Командиры и подчинённые доверяли ему, верили, надеялись на него.  Значит, без лишней скромности, он того стоил. Ежу понятно: кого командование отправит в столь рискованный вояж? Конечно, молодого зампотеха. «Для забавы и для смеха держат в роте зампотеха» - вот и затыкал своим молодым лейтенантским телом все дырки, которые возникали в тыловой части авиационного полка. Это к слову, что среди офицерского состава нет так называемой «дедовщины». А куда бы она делась? Ну, не пойдёт же в караул на новогодние праздники убелённый сединой капитан или майор, за спинами которых накрытые салатами оливье столы с домочадцами.  Это святое дело молодого лейтенанта. Так и с командировками в СССР из Афганистана. Холостяк, не обременённый семейными узами. Даже если что вдруг и случится, не дай тебе, Господи, так всплакнёт мать-старушка перед фотографией сына, и на этом дело «устаканится». Сирот не останется и слава Богу. Ну а девчонка, что называлась невестой и жила ожиданием предложения руки и сердца перспективного лейтенанта с маршальским жезлом в тревожном чемодане? Переболеет, перегорят в её девичьей груди чистые и светлые чувства к покойному,   и выскочит при случае замуж за более удачливого во всех отношениях паренька. Не судьба. Зачастую не люди вершат её, судьбу-злодейку, а обстоятельства, да, может быть, ещё начальство. Оно по определению ближе ко Всевышнему, с ним в одну дудку дуют. Этот тезис капитан Назаров не раз проверял в своей армейской жизни и ещё больше уверовал в него: так оно и есть.

Василий Петрович в очередной раз усмехнулся своим мыслям. Вот и на встрече бывших однокашников тоже вспоминали, рассказывали, хвастались семьёй, детишками… Только ему, Ваське Назарову, не было чем хвастаться, не было о ком рассказывать.

Сразу после Афганистана вернулся в Котельниково, забрал через ЗАГС свою курсантскую любовь Светку Шубину, укатил, увёз её в даль светлую, в такой же, как и  родной город молодой жены офицера, заштатный городок пронизывающих ветров  и трескучих морозов в Забайкальском крае с нерусским названием Джида. Потом – Благовещенка на Дальнем Востоке; никому неизвестная станция Калманка и учебный авиационный полк в городке Славгороде на Алтае. В период развала страны и Советской армии  служил на забытых Богом и людьми Курилах, откуда и уволился, хотя мог ещё прослужить годиков  этак с пяток до полной выслуги в двадцать пять календарных лет.  Однако не смогла душа офицера-государственника смотреть, как трещала, разваливалась некогда несокрушимая и легендарная Красная армия, постепенно превращающаяся в некое пристанище бомжей, воров  и неудачников по жизни. Ну, да Бог с ней, с новой армией России. Ему уже не ходить под новую строевую музыку, не пожинать лавров победителя под её знамёнами. Правда, душа болит. Да только кто её, душу отставного офицера,  брал в расчёт? Родине до некоторых пор нужно было тело его, а не душа. О душе пусть заботится Всевышний, а не Министерство обороны. Кинули в лицо скромную даже по меркам «гражданки» пенсию, пнули коленкой под зад, и – гуляй, Вася! Ты Отечеству больше не нужен, ты стал обузой для него, отработанным материалом. Ему  бы быстрее  от тебя избавиться.

Приехали с женой  снова в Котельниково к её родителям. Ибо так и не выделило родное государство для своего защитника ни единого метра жилой площади, не нашла родина на своём огромном, самом большом в мире,  теле места для служившего ей верой и правдой отставного капитана. Воистину, как на защиту звать, так родина-мать, а как расплатится, так мать-волчица. Но он, Назаров Василий Петрович, не в обиде: это его страна, это его родина, какая ни есть, другой не будет. Да и не пристало служивому человеку жаловаться на родину. Он её защищать обязан, а не сопли жалобно пускать, обидки корчить.

Чинов больших не достиг, звёзд с неба не хватал. Ушёл капитаном с должности заместителя начальника штаба батальона аэродромно-технического обеспечения там же, на Курилах. И не жалеет.

Детей им со Светкой Бог так и не дал. Где только не лечилась, в какой только госпиталь и санаторий не ездила, но… Не судьба. От того ли, нет, но жена взяла в голову, тосковала, переживала так сильно, что  приключилась с ней болезнь страшная, тяжёлая, неизлечимая. Начала чахнуть ещё на Курилах, а  угасла в родительском доме как свеча буквально за полгода. Похоронил Вася свою любимую Свету там же, на окраине городка под звуки военного марша «Прощание славянки», установил надгробный знак в виде стелы с красной звездой на вершине, как и подобает настоящей жене офицера, сам немного пожил в доме тёщи, потом снял квартиру, съехал. Не мог смотреть, не мог находиться в том месте, где всё пронизано памятью, духом любимой женщины. Ни единого раза не слышал из её уст Вася стенаний, жалоб на съёмные квартиры, уголки в казармах, что заменяли жилплощадь; на отсутствие жилья, воды в очередном гарнизоне, тепла - в другом, работы - в третьем. Не роптала, смиренно сносила все тяготы и лишения воинской службы, молча собирала нехитрый скарб, молча, не ропща,  следовала за мужем в любой край света, в любую «дыру», которую  родина считала нужным «заткнуть» её мужем,  а своим  защитником… Отдавало всю себя ему, мужу… Как тут не благодарить судьбу, что дала возможность любить и быть любимым такой преданной, сильной женщиной?! Икона, а не женщина! Монумент! Эталон!

- Да-а-а… Жи-и-изнь, - мужчина произнёс в голос, огляделся вокруг.

Сновали пассажиры, хрипел как в добрые старые времена динамик, объявляя о прибытии и отправлении поездов. Всё было как прежде, но что-то было и ново, чего когда-то нельзя было увидеть и услышать  на вокзалах. Нет-нет да проходил наряд милиции с собакой, пристально вглядываясь в лица пассажиров. Развязно вели себя парни в уголке у киоска. Их гортанные крики сменялись громким до неприличия смехом, матами на русском языке, оскорбительными, неприличными выкриками в адрес молодых девушек, что имели неосторожность в тот момент оказаться поблизости.  Да-да, вот это как раз и было новым, отметил про себя Назаров. Раньше было чуть-чуть приличней, спокойней на вокзалах. Не было вот этой развязанности, неприкрытого, демонстративного хамства,  граничащего с полным неуважением, пренебрежениям к пассажирам как людям.

- Дядя, - Василий Петрович повернул голову. Рядом с ним присел на краешек сиденья небольшого росточка мальчик лет пятнадцати-шестнадцати как принято сейчас говорить «кавказской национальности». Но произношение было чистым, без акцента.

- Слушаю тебя, дружок, - Назаров отметил для себя испуг в глазах, некую робость. Руки паренька нервно теребили шапку, глаза смотрели заискивающе, умоляли.

- Дяденька, проводите меня, пожалуйста, до машины. А то здесь милиция, ещё схватят, арестуют.

- С чего ты взял, мил человек? Милиция бережёт, а не арестовывает.

- Я же знаю, дяденька. Они нас не любят и придираются безо всяких причин.

И снова Василий Петрович обратил внимание на чистейший русский язык. Обычно у людей кавказских национальностей проскальзывал характерный акцент, а у этого парнишки его не было.

- Хм, так и быть, - мужчина посмотрел на часы: до отправления поезда ещё целый час, посадку не объявляли. А почему бы не прогуляться? Да и ноги затекли, не помешает и размяться.

Уже на выходе из зала ожидания навстречу им двинулся сержант милиции, жестом требуя остановиться.

- Со мной, со мной, командир! – Василий Петрович приобнял парнишку, увлекая его к выходу.

Сержант остановился в нерешительности,  потом всё же махнул рукой, разрешая продолжить движение.

Спустя несколько дней Назаров будет вспоминать эту ситуацию, сержанта милиции, и будет казнить себя последними словами. Остановись он тогда, подчинись законному требованию милиционера, и всё было бы иначе. Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад.

- Видите, дяденька, я вам говорил, - паренёк теперь уже сам приобнял Василия Петровича, направляя его в угол автостоянки на привокзальной площади. – Во-о-он наша машина. Я посижу в ней, брата подожду. Спасибо вам, дяденька.

Они не дошли до бежевой «Волги» каких-то несколько шагов, как Назаров почувствовал острый, резкий укол в ягодицу.  Ещё успел обернуться назад, но никого не увидел. Больше он ничего не помнит. Провал в памяти.  

Потом были проблески сознания, отрывочные, смутные. Резко воняло бензином. Он лежит, скрючившись, в каком-то небольшом пространстве. Начал понимать, что его везут. Сильно занемело всё тело. Сухость во рту сопровождала почти все воспоминания. Обрывочно слышал разговоры, но пошевелиться, произнести хоть слова не мог: не было сил. Однажды пришёл в себя, память, сознание вернулись к нему. Понял, что он лежит в багажнике той самой бежевой «Волги», к которой  по собственной доброте и глупости сопроводил парнишку.

Слышал голоса людей, выделял голос того паренька, понимал, что разговор происходит где-то на посту ГАИ.

- Команди-и-ир, какой базар? – проникновенно говорил парень. – Неужели я не понимаю? Всем надо жить. Давай не будем мешать друг другу, а будем помогать. Вот, держи. Купишь жене и детишкам подарки.

Отъехали от поста, машина снова остановилась. Василий Петрович хотел, было, закричать, напомнить о себе, но открылся капот багажника.

- А-а-а, баран, очухался, очнулся?

Тот самый мальчишка наклонился над багажником. Рядом маячило ещё одно бородатое лицо.

Назаров не успел произнести и слово, как тут же последовал резкий, острый укол, и снова наступило беспамятство.

Когда в очередной раз пришёл в себя, машина стояла, капот багажника был открыт, над ним склонилась целая толпа незнакомых бородатых мужчин.

- Иса, ты кого привёз? – среди гортанных звуков разобрал родной русский язык. – Это же пенсионер. Там что, не было молодых и здоровых?

- Извини, дядя, но на вокзале только этот сидел один и откликнулся на мою просьбу пройти до машины. Другие не хотели даже говорить или были с попутчиками. Так что, как говорят у русских: чем богаты, тем и рады, - развёл руками молодой паренёк, к которому все обращались по имени Иса.

Только теперь Василий Петрович начал осознавать, что попал в плен к горцам. Раньше он слышал, что исчезают молодые здоровые мужчины из российской глубинки, но никогда не думал, что в качестве пленника окажется и сам.

Сначала выкинули из багажника. Вот именно: выкинули, а не достали или  помогли вылезть. Именно бросили у машины на землю, как барана, он лежал, связанный по рукам и ногам крепкой бечёвкой. Да-а, баран и есть. Когда-то Назарову приходилось наблюдать, как лежат бараны, подготовленные для заклания. И сейчас сам себя видел со стороны в позе такого же барана.

Когда его развязали, он долго не мог встать на ноги, они подкашивались, не держали его плоть. Даже руками не мог помочь себе встать, они, так же как и ноги, не подчинялись ему. Тогда он прислонился к машине и замер так в ожидании.

А мужчины что-то горячо обсуждали на повышенных тонах, махали руками, совершенно не обращая внимания на пленника.

- Простите, уважаемые, - он решил напомнить о себе, попросить воды: во рту настолько пересохло, что язык и губы еле-еле смогли произнести несколько слов. – Пить, дайте, пожалуйста, воды.

Ему казалось, что он кричит, а на самом деле прохрипел слабым скрипучим голосом.

Но его услышали, и ещё через какое-то мгновение перед ним стоял ковшик с водой. Василий Петрович сделал попытку протянуть руку, но она не повиновалась, не хотела слушаться. Он повторял такие попытки ещё и ещё раз, и все они оканчивались неудачей: руки не слушались его мозга, они жили, нет, существовали отдельно от его сознания. Тогда он лёг, почти упал на грудь и жадно припал к воде.

Вокруг него тут же раздался громкий мужской хохот, как будто люди находились в цирке и наблюдали очень смешной трюк. Он не видел, как тыкали в его сторону руками, как закатывались от смеха зрители.

Назаров выпил, вылакал почти всю воду и в бессилии отвалился в сторону, упал лицом вниз, в землю, прислушиваясь к себе, к своему телу. А оно начало оживать. Только сначала помутилось в мозгах, закружилась голова, но стало проходить. Сознание прояснялось, а с ним появлялась и сила в руках и ногах. Он смог снова встать на колени, опять прислониться спиной к машине.

Смех прекратился, все мужики с интересом уставились в пленника.

- Скажите, - произнёс Василий Петрович, - это средневековье? Я в племени Ням-Ням или на дворе двадцать первый век и я в родной России?

Он не успел дождаться ответа, даже не успел обвести взглядом толпу, как тут же получил сильнейший удар ногой в зубы, его голову отбросило, больно, до искр из глаз, до пустоты в мозгах ударило затылком о машину, и он снова потерял сознание.

Сильно саднило губы, болело во рту, ныла, звоном отдавала  голова. Болело всё тело. Не было ни единого клочка, суставчика или части тела, которые бы не болели. Пошевелил языком, нащупал выбитые зубы, с трудом выплюнул  себе в руку, долго смотрел на них, лежащих в кровавых сгустках,  не до конца понимая, что весь этот ужас творится именно с ним, Назаровым Василием Петровичем. Ему всё казалось, что он смотрит или сон, или фильм ужасов. Вот сейчас проснётся, встряхнёт головой и весь кошмар кончится.

Поднял голову: в толпе мужчин появились новые зрители. Детишки протискивались у ног взрослых, с интересом наблюдали за происходящим. Чуть в отдалении стояла толпа женщин в непривычных для пленника одеждах.

- Ну что, баран? – перед ним присел на корточки тот самый паренёк Иса.

Вот сейчас Василий Петрович смог хорошо разглядеть его, увидеть до синевы чисто выбритое лицо, коричневые, чуть-чуть навыкате глаза, правильной формы нос с тонкими, хищными ноздрями, которые слегка подрагивали. Плотно сжатые губы имели чуть фиолетовый оттенок. И он не показался больше ребёнком. И голос был далеко не детским. Напротив, перед ним сидел достаточно взрослый молодой человек лет двадцати пяти. 

- Ну что, дядя? – снова повторил парень. – Что ж ты меня так подвёл? На самом деле ты пенсионер?

Василий Петрович провёл руками по карманам: они оказались пустыми.

- Посмотри в паспорт, - прошамкал пленник. – Если грамотный, прочтёшь.

Опять удар отбросил Василия Петровича, он ударился  головой о машину,  упал на землю, растянувшись. Вокруг одобрительно зашумела толпа.

- Ты что, баран, Иванушка-дурачок, ещё не понял, где находишься? – зловеще прозвенел голос Исы.

Хватило сил подняться, прислониться к машине, взглянуть открыто в глаза парня.

- Вот уж никогда не подумал бы, что гордые и сильные сыны гор способны глумиться над беззащитным человеком.

Увернуться от удара не успел и снова оказался лежащим на земле. Потом били ногами, били остервенело, с придыханием, с хаканием. Он уже не уворачивался, не защищался, сил хватило лишь прижать ладони к лицу, подтянуть ноги, скорчиться.

Очнулся, пришёл в себя от воды, что плеснули в лицо. Ещё какое-то мгновение лежал, потом всё же сделал попытку подняться, встать на ноги или хотя бы сесть. Почему-то в мозгу засела, занозой застряла одна единственная мысль: умереть стоя, лицом к смерти. Он где-то читал это в какой-то патриотической литературе. Тогда не понимал героя той книги, считая излишней бравадой, позёрством. А вот сейчас понял, нутром почувствовал необходимость встать на ноги, встретить смерть лицом к лицу. Считал, что ему, человеку здравомыслящему, уважающему себя как личность, нужно поступить именно так: встать глаза в глаза со смертью, со своими  убийцами. Он повержен, повержен физически, но не покорён. Душу его сломать не удастся. О том, что его сейчас убьют, он уже не сомневался. За свои неполные пятьдесят лет жизни он видел всякое, немного разбирался в людях. Этих, который глумились над ним, он уже людьми не считал, сравнивая их с душманами, со зверями. Нет, зверей он тоже немного знал, знал, что зверь никогда не нападёт на жертву просто так. А вот эти люди нападали, били его, и возможно, сейчас убьют.

Он знал, что есть категория людей, что звереют при виде крови. Есть другие, что упиваются своей силой, вседозволенность вскружает им голову, они тоже сходят с ума в издевательствах над себе подобными.  К какой категории относятся эти особи в человеческом обличии, что терзают его тело? Он не знал.

Вспомнился вдруг Робинзон Крузо, сцена с поеданием человека людоедами. Скажи или услышь, что вот сейчас эта толпа людей понесёт на вертеле его, Василия Петровича Назарова, капитана в отставке, да и вообще просто современного человека,  на костёр, чтобы зажарить и съесть, он бы уже не удивился, настолько разуверился в человеческих началах толпы бородатых людей.

Ему снова связали ноги и руки, перенесли в тень сложенного из камня забора, оставили там. Взрослые ушли. На смену им пришли дети, удивительно много детей, мальчиков и девочек. Они с любопытством рассматривали Назарова, как какую-то диковинку, что-то обсуждали между собой, приближаясь к нему всё ближе и ближе.

Василий Петрович никогда не вникал в обычаи горских народов, но прекрасно понимал, что детей, так же как и женщин,  трогать, оскорблять нельзя. Потому и молчал, ни единым звуком, движением не давая повода детишкам к агрессии, к агрессии против себя. 

Опустил голову, молча сидел, лишь исподлобья наблюдал за малышнёй. Первым потрогал, прикоснулся к нему мальчишка лет десяти. Он ладошкой толкнул пленника в плечо и тут же сам отпрянул в сторону. Это понравилось остальным. Дети загалдели, смелее подступили к пленнику, толкая и щипая его. И снова Назаров ни единым жестом не ответил ребятишкам, продолжая не обращать внимания на их выходки.

Тот мальчик, что прикоснулся первым, первым же и бросил в Назарова камешек. Небольшой такой камешек, что отскочил от головы пленника, не причинив особой боли. Его примеру последовали и остальные. Ещё через какое-то мгновение в пленника уже летел град камешков и камней. Он не успевал уворачиваться, они ударяли сильно, причиняя ему всё большую и большую боль. Назаров не придумал ничего другого, как  упасть на землю, прикрыть голову руками, благо, они были связаны спереди,  и замереть так.

Чуть раньше он заметил, как с интересом за действиями детворы наблюдало около десятка женщин. Они не подходили близко, не вмешивались, продолжая смотреть со стороны. Возможно, женщины  считали забивание камнями человека простыми, безобидными забавами детишек. По-видимому, Кавказ, как и Восток, дело тонкое и тёмное, горько усмехнулся сквозь боль своим мыслям пленник.

Сколько продолжалась такая ребячья шалость, он не знает. Казалось, вечность. Он потерял счёт времени. И только появление какого-то мужчины, его грозный окрик прервал это занятие. Только тогда Назаров перевёл дух, снова сел, прислонившись спиной к забору из камня. Болело всё тело, болью скрутило рот. Вокруг валялось огромное количество камней, больше похожих на небольшие булыжники, чем безобидные камешки.

Поднял голову. Перед ним стоял мужчина лет около пятидесяти, может быть чуть младше его самого,  с аккуратной, начинающей седеть бородой. Большая шапка с длинным козырьком закрывала  глаза. Назаров не видел  этого человека в той, первой толпе мужиков.  Незнакомец пристально рассматривал пленника, заложив руки за спину, периодически наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

- Да-а-а, мужик, попал ты крепко, - произнёс мужчина и присел перед пленником. – Да-а-а, мужик,  я тебе не завидую.

Слово «мужик»  в его устах прозвучало как «музик».

Мужчина ушёл, Василий Петрович наконец остался один. Связанные руки и ноги не давали свободы действий, но сменить положение на более удобное он уже мог.

Судя по тому, что солнце постепенно пряталось за горой, день подходил к концу. Дневная жара сменялась приятной прохладой. Сильно хотелось пить. Кое-как  встал на ноги, справил нужду, снова сел, прислонившись к забору. Смог оглядеться.

Прямо перед ним раскинулась небольшая площадь с лёгким наклоном в сторону заходящего солнца.  К площади выходило несколько узеньких улочек. Дома, встроенные в гору, представляли с ней единое целое. Часто крыша одного жилища являлась двором другого. Такое расположение домов он уже видел в Афганистане, в одном из районов Кабула. Там они лепились к горам, напоминая с высоты  ласточкины гнёзда, а не жилища людей. Что-то схожее было и здесь. Отличие было в том, что здесь над крышей каждого дома нависали спутниковые антенны да удивительным образом держались в каменистой почве столбы линии электропередач. По телевизору он видел похожие и у нас на Кавказе, но никогда не думал, что придётся самому лично вот при таких странных и страшных обстоятельствах созерцать эту диковинку.

К нему никто не подходил. Если и появлялся редкий прохожий на площади,  то пробегал мимо, не приближаясь к пленнику, лишь украдкой кинув на него взгляд. Было такое впечатление, что о нём забыли. Но Василий Петрович прекрасно осознавал, что его пленили, вывезли из Ростова не для экскурсии в эти экзотические края. Быстрее всего в рабство. Он слышал об этом, знает из прессы, что многие жители гор держат рабов. В цивилизованных странах, в приличных семьях держат собачек, породистых кошек, попугайчиков, а здесь рабов. Во-о, дикость! Пещерный век. Читаем об этом в книгах по древней истории. Звучит дико в наш продвинутый двадцать первый век, но это так. Всегда казалось, что с ним, Василием Назаровым, такого никогда не может случится по определению. Да и вообще так не живёт уже давно весь мир. А вот, поди ж ты…

Засыпая,  в голове пленника назойливо звучал голос незнакомого мужчины: «музик, музик, музик». Где-то он это уже слышал, но где, когда?  Так и не вспомнив, забылся в тяжком сне.

2

- Му-зик, му-зик, му-зик, - отбивали дрожь уцелевшие зубы, озноб то и дело сотрясал избитое тело Василия Петровича.

Пришлось встать, попробовать согреться. Как было жарко днём, так стало прохладно, если не холодно, ночью. На нём были изорванная и запачканная кровью летняя рубашка и такие же, некогда светлые, а теперь все в бурых пятнах крови и пыли брюки. Туфлей не было. Нелепо выглядели когда-то белые носки. Часы, сотовый телефон, документы, деньги, портфель со сменой белья и чистыми носовыми платочками  исчезли бесследно. Кто, когда и как их у него отняли, он не помнит.

Прыгал на связанных ногах, пытался шевелить избитым телом, продолжая навязчиво в такт движениям повторять: «му-зик, му-зик». И вдруг остановился: Алтайский край, город Славгород, один из учебных полков Барнаульского училища лётчиков, время существования СССР. Он, старший лейтенант Назаров исполнял обязанности коменданта учебного лагерного аэродрома «Южный». Зима. На улице мороз под сорок градусов. Ночью раздался телефонный звонок в квартире Василия Петровича в военном городке:

- Товарищ старший лейтенант! Пожар! Горят учебные лётные классы и казарма на аэродроме «Южный». Срочно приезжайте! Машина за вами уже вышла.

Тогда Назаров прибыл на место происшествия вместе с пожарными машинами, опередив их на какую-то минуту. Казарма, лётные классы, класс предполётной подготовки, здания столовой и объективного контроля горели как свечи, выбрасывая в морозную ночь мириады искр, сопровождавшихся выстрелами горящего шифера.

Прибывшие пожарные расчёты приступили к тушению пожара, а он, старший лейтенант Назаров, сразу же кинулся в пристроенную к торцу казармы кирпичную котельную, что обогревала все жилые и нежилые помещения аэродрома, которые  сейчас горели за милую душу. Котельная топилась углём. В глаза Назарова сразу же бросилась толстая стальная проволока, что свисала с потолка прямо у топки котла. Рядом с котлом валялась пустая фляга  с вмонтированной в неё самодельной форсункой. Сильно воняло авиационным керосином.

«Значит, кочегар-истопник поленился дежурить в ночь, подбрасывая постоянно уголь в котёл, а приспособил для этой цели отопление керосином через самодельную форсунку самотёком?! - обожгла мысль. – Проволока не выдержала веса фляги с керосином, фляга сорвалась, керосин разлился, вот тебе и пожар!».

В то же мгновение Василий Петрович схватил ёмкость, выбросил её на улицу за котельную в сугроб, судорожно сорвал с потолка проволоку.

Уничтожив улики, пошёл разыскивать кочегара-истопника. Им в ту злополучную ночь был уроженец Хасавюртовского района Дагестана рядовой Дугкоев. За такие проделки солдату грозило как минимум годик-другой дисциплинарного батальона. О себе тогда старший лейтенант Назаров не думал.

Весь в саже, грязный рядовой Дугкоев  спрятался в кабине автогрейдера, где его и нашёл старший аэродромной команды сержант Ивантеев.

- Вот, товарищ старший лейтенант, любуйтесь: поджигатель собственной персоной, - доложил командиру сержант.

Перед Назаровым стоял жалкий, испуганный, трясущийся, замёрзший, грязный солдат.

- Ну, что ты скажешь? – спросил тогда Назаров, спросил просто так, для очистки совести. Ему уже было всё ясно и понятно. – Ты хоть знаешь, что тебе за это светит, Дугкоев?

- Н-н-не-е-ет, н-н-н-е-е зна-а-а-аю, - дрожащим голосом произнёс солдат.

- Как минимум годик дисциплинарного батальона. Устраивает?

- Так точно! Никак нет! Я не хотел, музики, я не хотел, я не специально, клянусь мамой! – прижатые к груди грязные руки сливались с такой же грязной технической курткой на солдате, лишь испуганные глаза отражали зарево пожара, блестели в ночи.  

- Что скажешь, Ивантеев? – старший лейтенант обратился к сержанту.  – Ты что скажешь?

- Жаль Дугкоева. Хороший солдат, но дурак. И дембель через два месяца.  Вам решать, товарищ старший лейтенант. Как решите, так и будет.

- Без тебя знаю, сержант, что от меня зависит, и что хороший солдат да дураком оказался. Но и от тебя тоже зависит: почему не проконтролировал? Не уследил?  Слушайте внимательно: про флягу с керосином ни слова! Понятно? Под пыткой ни слова!

- Так точно! – сразу повеселел Дугкоев. – Клянусь мамой, музики, язик вырву!

- Я поговорю с дежурной сменой, со всеми, кто здесь был, товарищ старший лейтенант. Спасибо вам! – сержант круто повернулся, ушёл в сторону котельной, где, сгрудившись, стояли подчинённые Назарова.

Из своего пока ещё небогатого армейского опыта старший лейтенант уже хорошо усвоил, что солдатская солидарность крепче любой, самой крепкой и священной присяги, и поэтому был спокоен за подчинённых. Своего товарища они не сдадут, как бы не пытались следователи и военные дознаватели узнать, докопаться до истины.  И его, старшего лейтенанта Назарова, непосредственного командира этого солдата,  совесть не мучила, не гложила. Да, солдат совершил проступок. Но это и на самом деле не специально. Здания отстроят, а судьбу мальчишке испортят. Что мы хотим: это же ещё дети по большому счёту. До восемнадцати лет закон запрещает продавать им спиртные напитки, считая на официальном уровне этих парней детьми. А вот в армию призывают, дают в руки оружие, отправляют на смерть, и за любые проступки, зачастую – детские шалости,  наказывают по полной программе. Нестыковочка, господа-товарищи, в советской юриспруденции!

Да и жаль было паренька. Простой, хороший, безобидный. Пошёл в армию по личному настоянию. Врождённое плоскостопие гарантированно обеспечивало ему «белый билет». Однако не раз обивал пороги военкомата, доказывая, требуя призыва в армию. «Да-а, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…». Прав поэт. Опередил время.

- Я зе музик! – неизменно отвечал рядовой Дугкоев на вопрос «Зачем тебя понесло в армию? Сидел бы дома, плодил детей, а ты сам, добровольно…»

- Я зе музик! Неузели не понятно?

Кстати, рядовой Дугкоев обладал одной феноменальной способностью: умел мгновенно в уме сосчитать количество букв в любом предложении. Не раз и Назаров испытывал, проверял способности подчинённого, заранее составляя выражение, сосчитав в нём количество букв. И не было случая, когда бы солдат ошибся!

- Ты кем собираешься быть не «гражданке»? – допытывался командир у солдата.

- Не знаю, - всегда следовал один и тоже ответ. – Кем отец решит, тем и буду.

- Ну а ты сам, что? Так и будешь жить по указке отца? Может, и жену тебе отец подыщет?

- А как же. Вы не смейтесь, товарищ старший лейтенант, но у нас всё решает отец. И жену подберёт он же. У него и жизненный опыт больше моего будет, так что…

- Да тебе учиться надо, дальше развивать свой талант. Смотришь, через год-другой по всей стране о тебе говорить будут, знаменитым станешь.

- Какой талант? Так, баловство это. По жизни надо рожать детей, растить их, воспитывать, работать как все нормальные люди, а не баловством заниматься.

Утром на аэродром нагрянули представители военной прокуратуры, начались проверки, следствие, допросы. Причину пожара так и не установили, виновного не нашли. Но в армии так не бывает: если нет виновного, его назначают. Вот и  в том случае им был назначен старший лейтенант Назаров. За халатность и серьёзные упущения по службе, приведшие к уничтожению военного имущества судом чести младшего офицерского состава старший лейтенант Назаров был разжалован в лейтенанты. Попросту – сняли звёздочку с погон. Их и так не очень-то много у стралея, да и весом они маленькие, но… сняли! Начальство посчитало, что справедливость восторжествовала, на том и остановились. Здания отстроили заново, жизнь не остановить ни каким пожарам.

- Товарищ командир! Вы приезжайте к нам в гости! Будете самым дорогим, самым желанным гостем! У нас умеют встречать гостей, вот увидите! – рядовой Дугкоев увольнялся в запас, зашёл в канцелярию командира роты попрощаться. – Я о вас уже написал родителям. Отец просил передать вам огромную благодарность и приглашает в гости. У нас умеют ценить добро.

Тогда Назаров вежливо поблагодарил солдата за приглашение, хотя в мыслях лелеял мечту после увольнения из армии проехать, посетить своих бывших подчинённых. Не только Дугкоева, но и других на просторах тогда ещё великого Союза Советских социалистических республик.  Он, Назаров Василий Петрович любил свою работу, любил общаться с солдатами, ему нравилось делать из них настоящих мужчин. Иногда даже ловил себя на мысли, что работать с личным составом ему предоставляет большее удовольствие, чем от управления самолётом. «Может, это призвание?» - не раз задавал себе вопрос и не находил ответа.

«Неужели это Дугкоев? Если это так, значит я в Хасавюртовском районе Дагестана. А это название сейчас практически не сходит со страниц прессы, как место борьбы органов правопорядка с бандитским подпольем. Да-а, дела-а. Вот тебе и кавказское гостеприимство. Ладно, не будем торопить события, надо оглядеться, если, даст Бог, такой шанс у меня ещё будет».

Остаток ночи и начало утра он провёл в состоянии полудрёмы, часто просыпался от холода, пытался себя согреть. Но взошедшее откуда-то из-за спины, из-за забора солнце быстро восстановило температурный баланс, и стало теплее.

На площади начали появляться прохожие. Куда-то спешили женщины с пустыми кувшинами, обратно возвращались с водой. Тут и там стал слышен рёв скотины, кудахтанье кур. Старик вёл за узду запряжённого в небольшую арбу ослика. Где-то затарахтел трактор, ему вторил мотоцикл. Люди уже сновали туда-сюда через площадь. Наступил новый день. И все только бросали мельком взгляд на пленника и спешили по своим делам. У Василия Петровича стало появляться одна странная мысль, одна догадка: для жителей этого села связанный по рукам и ногам пленник на площади такая же обыденная, привычная  деталь в пейзаже, как восход солнца. Никто не обращает на это никакого внимания. Если это так, тогда что происходит в этом селе? Кто эти люди, его населяющие?  Россия ли это, а не какое-то первобытное государство, где главенствует не закон, а человеческие пороки? Неужели высшие чиновники не знают, не догадываются, что творится на просторах  страны? И что предпринимают, чтобы цивилизация, современный образ жизни, современное мышление  пришли в этот уголок дикого средневековья?

Ощущения нереальности не покидали ни на минуту сознание пленника. Неужели это правда? Не фантастический боевик? Не сон? Думал ли капитан Назаров в той, ещё советской жизни, что ему когда-то придётся стоять жалкой ничтожной тварью перед некогда соотечественниками?

Да-а, знали бы его однополчане, сослуживцы, где он сейчас находится. Впрочем, никто не бросится искать Василия Петровича Назарова. Для друзей он уехал домой; для начальства в небольшой канторе по грузовым перевозкам он уехал на встречу с однополчанами; для хозяйки квартиры тоже. Подождут, подождут да и примут на работу нового механика, хозяйка возьмёт другого квартиранта. Делов-то! На работе вещей нет никаких, правда на квартире кое-что есть из одежды. Впрочем, какая разница для пленника Назарова, что станется с его одеждой и кто будет новым механиком? Тут думать надо, как бы сохранить голову. А останется голова на плечах, появится и надежда на спасение.
На площадь начали сходиться мужчины. Они не подходили к пленнику, а стояли чуть в отдалении, курили, разговаривали. То и дело до Василия Петровича доносился здоровый мужской смех.

Он не заметил, откуда появился вот этот странный оборванный человек: к нему шёл, припадая на левую ногу,  молодой белобрысый мужчина.

- Здравствуйте, -  поздоровался незнакомец. – Нашему полку прибыло? – вымученная улыбка обнажила на половину беззубый рот. – Извините, что руку не подаю и не развязываю вас: здесь так не принято среди рабов. За это сильно бьют.

- Ты давно здесь? – Назаров уже понял, что перед ним молодой, не более двадцати лет, парнишка, поэтому и обратился к нему на «ты».

- Вы со мной разговаривайте, но в мою сторону не смотрите. За общение рабов друг с другом тоже бьют. По-видимому, боятся восстания рабов, - и снова вымученно улыбнулся.  – Меня зовут Павел.

- Хорошо. Давно здесь? Что здесь происходит? Меня зовут Василий Петрович.

- С апреля этого года. Выкрали из института. Заманил студент четвёртого курса Иса, он у них главный специалист по похищениям.

- Убивают?

- Да, если тяжело заболел или сделал попытку убежать.

- Зачем им мы? – Василий Петрович старался задавать вопросы, опустив голову, исподлобья наблюдая за местными мужчинами.

Точно так же отвечал ему и Павел.

- Раньше требовали выкуп, сейчас заставляют работать. Все грязные и тяжёлые работы выполняют рабы.

- А здесь на площади ты зачем?

- Здесь рынок рабов. Знаете, как в Стамбуле в древние времена. Я закончил работу у Исмаила, сейчас он меня выставит на продажу. Вот подъехал их мулла, он у них главный.

- Ди-и-икасть! – только и смог произнести Назаров.

- Всё. Идут. Замолкаем. Вы только не перечьте им. Могут убить.

На площади появилась белая «Нива». С пассажирского сиденья не спеша вылез толстый, грузный мужчина в чалме, жиденькой бородкой. Вслед за ним из машины появилось двое крепких мужчин с автоматами в руках. Они тут же встали за спиной муллы, пристальным взглядом  окинув площадь. К священнослужителю  сразу же кинулись мужчины, выстраиваясь в очередь пожать протянутую руку муллы, подобострастно кланялись ему,  прижав свои руки к груди.

- Марк Твен и Джек Лондон отдыхают, - Василий Петрович никак не хотел воспринимать всерьёз ту действительность, те реалии, что окружали его на площади в этом высокогорном селе. Однако отсутствие передних зубов, нетерпимая боль во всём теле говорили об обратном: явь это, я-а-авь!

Его товарищ по несчастью присел на корточки у забора, и, казалось, полностью отрешился от происходящего.

Среди мужчин на площади Назаров заметил и вчерашнего незнакомца с характерным произношением «музик». Он был всё в той же широкой шапке с большим козырьком. Однако было хорошо видно, что он не спешит с почтением к мулле, а терпеливо стоит чуть в стороне, дожидаясь своей очереди.

Потом говорил мулла, говорил долго, все остальные застыли в почтительных позах, ни единым звуком или движением  не давая повода восомниться в своём внимании к знатной особе.

Если бы не боль и не осознание пленения себя, то это зрелище представляла бы интерес Назарову, как что-то необычное, экзотическое для него, человека, выросшего и воспитанного совершенно в других традициях. Но он прекрасно понимал, что «со своим уставом в чужой монастырь не лезут», и поэтому с любопытством наблюдал за происходящим, ни на мгновение не забывая, где он и в каком качестве здесь находится. Иллюзии закончились, исчезли ещё вчера, когда его выгрузили, как скотину, на краю вот этой площади, выбив зубы и избив до полусмерти. Впрочем, они должны были закончиться ещё там, на железнодорожном вокзале Ростова-на-Дону, в зале ожидания, когда он впервые увидел человека, обратившегося к нему за помощью. И на толстовских Жилина и Костылина они с Павлом  тоже не тянули. Хотя, впрочем, времена и другие, но нравы, нравы… Увы, увы, ничего не изменилось со времён Льва Толстого. А если и изменились, то только в худшую сторону, всё стало более изощрённым.

Мулла щупал мышцы  Назарова,  поворачивая его то в одну, то в другую сторону, заглянул даже в рот, как коню.

- Как ты себя чувствуешь? – чистый русский язык, приятный, мягкий тембр голоса несколько смутил пленника. На какое-то мгновение ему показалось, что вот сейчас этот человек во всём разберётся, и кошмар кончится, настолько доброжелательно звучал вопрос из его уст.

- Как вам сказать, уважаемый?  Наверное, так же, как чувствовал себя Кук перед тем, как его съели аборигены, - у Назарова ещё хватило  мужества шутить. Через шутку он пытался находить у себя силы выдержать эти испытания, что выпали на его долю.

- Да? А как себя чувствовал Кук? – склонив голову набок, мулла уставился на пленника, ждал ответа.

- Он мне не рассказывал, но я думаю, что отвратительно.

К их разговору прислушивались, и Василий Петрович уже успел заметить частокол кулаков в свой адрес, что грозили ему мужчины из-за спины муллы.

- Ты так думаешь? Наши аборигены тебя кушать не будут.

- После вчерашнего гостеприимного разговора с вашими людьми я уже ничему не удивлюсь.

- Что ж ты так о наших людях?

- А как прикажете? – Назаров уже начал понимать, что под кажущей личиной доброжелательности скрывается очень хитрый и коварный человек. Но и ему, пленнику, уже терять нечего. – Когда-то, ещё в те, советские времена, меня приглашали к вам в гости, обещали почёт и уважение. Впрочем, так оно тогда и было. Не смог приехать, так сейчас привезли как барана.

-Кто же тебя приглашал? За какие заслуги? – мулла встал напротив, сложил руки на животе, перебирал чётки. – Надо быть хорошим человеком, чтобы тебя пригласили в гости на Кавказ.

- Я был командиром роты, комендантом учебного аэродрома в Славгороде, это Алтайский край. У меня служило много солдат, хороших солдат с Кавказа. Вот они меня и приглашали. А каким я был командиром? Плохим или хорошим? Решать солдатам.

Наступила тишина. Мулла тоже молчал. Василий Петрович краем глаза увидел, как после его последних слов к нему стал протискиваться сквозь толпу мужиков тот незнакомый мужчина с плохой дикцией. В какой-то момент их глаза встретились. Назаров не отвёл взгляд.

Глаза незнакомца расширились,  в тот же миг  он руками зажал рот, и  до пленника долетел тяжёлый вздох:

- О-о-о-о!

- На Кавказе всегда хорошие солдаты. А ты в каком звании был, человек? – мулла провёл заученным движением по бороде, огляделся вокруг.

- Капитаном ушёл в отставку.

- Та-а-ак, капитан, значит? – то ли переспросил, то ли утвердил мулла. – Русские военные – наши враги.

Но Назаров уже не слушал муллу: незнакомец – это Дугкоев! Он узнал его! Они узнали друг друга! Значит, земля не так уж и большая, если на её просторах происходят вот такие встречи?!

И вдруг обстановка на площади резко изменилась. Мулла повернулся, направился к машине. Но вокруг него уже не группировался народ: все мужчины разом отошли на другой край площади. 

Жестом руки он подозвал к себе своих охранников, и в тот же миг Назаров увидел, как телохранители муллы достали пистолеты, направились в его сторону. Сердце сжалось от предчувствия, всё тело окаменело, глаза застыли на нацеленных в него пистолетах.  Павел побледнел, непроизвольно качнулся к Василию Петровичу. И опять вопреки ожиданию самого страшного, рокового, что-то подсказывало Назарову, что надо обязательно встречать свою смерть стоя. Это было  самым последним, самым сокровенным желанием. Именно оно, это желание, ещё держало его на ногах, не давало им подкоситься, согнуться, упасть на колени. И плечи вроде распрямились, и голову приподнял повыше, и боль исчезла, ушла вдруг из больного тела, растворилась от предчувствия неотвратимой смерти: тому, новому, неживому состоянию тела боль не нужна будет. Отболело тело мгновенно перед переходом в другое измерение.

- Паша, - шептал как заклинание, как молитву, - Паша, не робей. Это не страшно, Паша.   Ожидание смерти страшнее, чем сама смерть, поверь мне, Павлик.

В этот миг в нём проснулся капитан, офицер, который не имеет морального права по определению струсить, не поддержать товарища. Свист пуль у виска для него был не нов, а вот парнишке рядом, собрату по несчастью нужна была поддержка в эту самую критическую минуту в его жизни, на грани жизни и небытия, когда смерть стояла всего лишь в десяти шагах, смотрела, приценивалась к ним холодными, чёрными  зрачками пистолетов. В него уже стреляли и не раз, хотя к этому привыкнуть нельзя, но некое отупение приходит при выстрелах в свою сторону, по крайней мере, мозг дружит с телом, не покидает черепную коробку, не убегает куда-то в пятки, в преисподнюю струсившегося тела.  
- Паша, прижмись ко мне, Павел. Голову, голову выше, Павел! Враг не должен увидеть твой страх. Не дай ему этот шанс. Это наше последнее, секретное,  главное оружие – не показать страх, не струсить.

Вот так, прижавшись друг к другу, пленники застыли перед нацеленными в них пистолетами.

Выстрелы звучали дуплетом, пули ударялись где-то позади в камни забора, рикошетили  странными жужжащими звуками, улетали в неизвестность, крошки камней вылетали из-за спин пленников. Назаров уже не смог держать разом подломившееся, осунувшееся тело товарища, немигающим, застывшим взглядом смотрел в дуло пистолета, ждал того рокового выстрела, той роковой пули. Выстрелы были, а вот той пули роковой так и не было. Больнее всего ударил по нервам холостой металлический щелчок: патроны в обоймах кончились!

Мужчины с невозмутимым видом перезарядили оружие.

- Молитесь своему богу, Иванушки-дурачки.  Что, капитан, напустил в штаны? – оскалил в улыбке здоровые белые зубы один из стрелявших охранников.

И только теперь Назаров начал понимать страшную, злую шутку бандитов: это его так испытывали, пугали. Почувствовал, как тяжело дышит, с каким сипением воздух втягивается в его немного омертвевшее, подрагивающее  тело. Появилось страстное желание прислониться к забору, а ещё лучше – упасть на землю и просто лежать, смотреть в небо. А ещё хотелось пить. Ему так уже хотелось вчера. Но сегодняшняя жажда была чуточку другой: та, вчерашняя, иссушала тело. Именно тело жаждало влаги вчера, а сегодня живительной воды требовала душа.

- Парнишку-то за что? – смог вымолвить Василий Петрович пересохшим ртом, наклонившись к Павлу.

- Цел твой пацан. Наложил в штаны, вот и всё, - мужчины как по команде уложили пистолеты в кобуры, а к пленникам уже бежал Дугкоев.  

- Музики, музики!  Я забираю капитана, я уже заплатил за него.

Мулла утвердительно кивнул головой, усаживаясь в машину. И в это мгновение один из охранников в прыжке нанёс резкий, сильный  удар ногой Назарову в лицо. Чуть расслабленное тело пленника не ожидало этого, мешком отлетело к забору, больно ударившись затылком о камни, сползло на землю.                                     

Когда Назарова уводили с площади, она была пуста, только над Павлом стоял его новый пожилой владелец небольшого роста с палкой в руках. Рядом смиренно застыл ослик с арбой.

- Потом, потом все разговоры, а сейчас идите вперёд, не оборачивайтесь. Для всех мы незнакомы, товарищ капитан,  - шептал в спину Дугкоев. – Я всё расскажу, но потом.

Шли довольно долго. Пленнику было тяжело преодолевать подъемы в гору: он уже не знает, сколько дней не ел, почти сутки оставался без воды. Пережитая имитация расстрела тоже отняла не мало сил. Поэтому приходилось часто отдыхать, прислонившись к скале или даже присаживаться на корточки для восстановления сил. Босые ноги кровоточили, не повиновались хозяину. Сопровождавший его Дугкоев делал вид, что злится, что-то говорил на непонятном языке, размахивал руками и тут же тихонько, шёпотом на русском просил прощения, что не может помочь.

- Здесь мы на виду, товарищ капитан. Вы идите, идите, а меня простите, что не могу помочь идти вам.

Дом Дугкоевых находился на краю села у подножья горы. Так казалось Василию Петровичу, что это гора. Хотя сам хозяин говорил, что это быстрее сопка, возвышенность, чем гора и показывал рукой в даль, где в лучах полудённого солнца блестел снег, отливая серебром на пике большой горы, устремлённой куда-то вверх к солнцу. Рядом с той горой все возвышенности зеленели кронами деревьев и кустарников, и на самом деле были небольшими.

Высокий глухой забор из камня надёжно скрывал и сам дом, и надворные постройки от постороннего взгляда. О таких сооружениях говорят «крепость». Только крытая зелёным андулином крыша  весело выставила себя на всеобщее обозрение, удачно выигрывала на фоне серых камней. Чуть ниже по склону зеленели квадраты полей, огородов.

Женщина и куча ребятни мал мала меньше встретили во дворе Назарова с хозяином. Опершись на посох, с любопытством наблюдал за пленником седой, согбенный старик. Рядом с ним, сложив руки под фартуком, стояла такая же старуха с не меньшим интересом рассматривала незнакомца подслеповатыми глазами.

- Родители, - представил гостю стариков Дугкоев. – Отец и мать. А это жена, внуки, - повёл рукой в другую сторону.

Но Василию Петровичу сейчас никто не был интересен, ничего не надо было. Мечтал о двух вещах: напиться вдоволь воды и выспаться.

- Пи-и-ить! -  больше терпеть сил не было, и он опустился прямо на землю посреди двора.

Тотчас хозяин сам поднёс ко рту пленника ковшик воды,  Назаров пил, пил и не мог напиться.

- Спать… - так там же и застыл, уснул, не хватило сил дойти под навес, где стоял старый диван и куда усиленно пытался довести гостя хозяин.

3

Раз в день Мурад Дугкоев заводил мотоцикл «Урал», цеплял к нему самодельную тележку и вместе с Назаровым выезжали к подножию соседней сопки, грузили песок, отвозили домой. Иногда ездили и за глиной. Её копали ещё дальше с другой стороны этой же сопки, где уже начинался лесной массив.

- Вы, товарищ капитан, должны меня понять, - объяснял Василию Петровичу свою позицию хозяин. – Наш род, род Дугкоевых не имеет того веса, что род Толлоевых. Поэтому будем показывать всем, что вы у меня не лодыря гоняете, а работаете в поте лица, как и положено рабу. Могут донести мулле или кому-то из Толлоевых, и всё: конец вам и моему роду.

Дважды съездили в  соседнее село на  кирпичный завод, загружали кирпич, отвозили к Дугкоевым, готовились перестраивать дом, пристраивать к нему пристройку.  Там среди рабочих Василий Петрович видел многих со славянской внешностью. Да почти всю черновую, грязную и тяжёлую работу они же и выполняли. Назаров поинтересовался у Мурада: кто они? Как попали сюда? Какой у них статус? 

- Точно так же, как и вы, товарищ капитан. Но вам этого лучше не знать, впрочем, как и мне тоже и всем остальным землякам: жизнь дороже. Завод, как и все близлежащие сёла подчинены роду Толлоевых. Чтобы у вас не возникало вопросов, скажу сразу, что у Толлоевых есть  свои люди и в администрации, и в милиции, и в прокуратуре, в судах, и даже там, - Дугкоев поднял руку вверх,  оглянулся по сторонам. – Это вам наши места непривычны, может быть, даже кажутся дикими, а вот роду Толлоевых Москва – дом родной.

о слов бывшего подчинённого Назаров постепенно вникал в жизнь и нравы гор, искренне восхищаясь мудростью и мужеством народа, что населяет эти благодатные земли. В то же время ему было дико слышать о том беспределе, что иногда творится здесь же. Нет, конечно, он не упал с луны, знает не понаслышке о событиях на Кавказе в конце прошлого, начале нынешнего века. Но никогда не окунался в гущу этих событий, всегда оставаясь вдалеке, наблюдал со стороны. А вот теперь ему самому пришлось собственной шкурой прочувствовать всё.

- Вы там, в России не всё знаете, - Мурад  продолжал насыпать песок в бетономешалку. – Чтобы во всём разобраться, надо здесь родиться и прожить не одно десятилетие.  
Василий Петрович в первый же день относительной свободы выбросил из головы мысль о побеге, об избавлении себя из плена.

Вечером умытый, отдохнувший пленник сидел с хозяином в тени каких-то незнакомых растений во дворе Дугкоевых. Перед ними стоял столик с чаем, вином, фруктами. Вспоминали. Говорили обо всём, но когда речь зашла об освобождении, Мурат наклонился к Назарову, заговорил доверительно, но настолько убедительно, что Василий Петрович был вынужден безоговорочно согласиться с его доводами.

- Я, конечно, могу отвезти вас в райцентр, оттуда – в Махачкалу и вы свободны. Но сам Аллах мне не даст гарантии, что мы с вами доедем до конечной цели. На всех постах милиции есть свои люди  муллы. Что будет потом? – сам себе задал вопрос хозяин, и сам же  ответил: - За вашу жизнь никто не даст и ломаного гроша: не для того вас сюда привезли, понятно? Впрочем, за мою тоже.

- Да-а, - выдохнул из себя Назаров. – Неужели и милиция с ними заодно?

- Не вся, что зря говорить. Но есть.

- Неужели всесильны? Расстреляют, убьют?

- А вы как думали? У людей муллы законы страшные. И мне, и моим внукам, родителям уготована та же участь. Род Дугкоевых прекратит своё существование, вот так-то, дорогой товарищ капитан.  А мои внуки – последние из нашего рода, пос-лед-ние, командир, пос-лед-ни-е-е!

- А вот тот паренёк, что со мной стоял у забора на площади, что с ним, где он?

- Его больше не ждите, не придёт он уже никогда, товарищ капитан. Оттуда никто не возвращается. Вот тот безобидный старичок с осликом отведёт его в горы или в лес, передаст другим людям, и будет ваш друг  рыть укрытия, так называемые схроны для людей муллы. Выроет и всё-о-о, нет человека. Закопают где-нибудь, и с концом: был человек, и не стало человека. Жизнь таких строителей совершенно не ценится. Тайну уносят на тот свет, прячут в могилу вместе с носителем этой тайны. Кстати, вас тоже должны были отправить с ним вместе, но я выкупил вас, товарищ капитан. Не обижайтесь. 

- Какая обида?! Напротив… Что ж я, не понимаю, где и в качестве кого нахожусь?

Ум не хотел воспринимать услышанное, однако  тело пленника заставляло верить бывшему подчинённому рядовому Дугкоеву. В то же время и не  оставаться же здесь? Смысл?

Зачем? Но и подводить солдата, подставлять его семью, остатки рода Дугкоевых под неминуемую смерть?  Замкнутый круг.

- А позвонить отсюда нельзя? – в голове пленника уже зарождался план.

- Почему же… Можно, только надо ли? Стоит ли ваш звонок  жизни?

- Я позвоню своим друзьям, они организуют дело так, что от вашего муллы мокрое место останется.

- Вы уверены? Тут федеральные силы почти год стояли, и что? Что-либо изменилось? Как правил род Толлоевых, так и продолжает править, только с десяток односельчан перебрались под гранитные плиты раньше времени.

- Куда-куда?

- На кладбище.

Мужчины замерли, замолчали, каждый по отдельности погрузившись в  свои мысли. Полная, удивительно яркая луна и такие же яркие звёзды зависли над горами. Ещё по Афганистану Назаров помнит, что в горах и ночь наступает по-иному, чем на равнине, и звёзды горят совершенно не так.

- Телефонной связи нет со времён советской власти. Кто-то даже столбы выкопал, повыдернул из земли живьём,   - первым заговорил хозяин. -  Сотовая связь есть. Но мобильный телефон берёт сигнал только на склоне во-о-он той горки, её в последнее время переименовали из Спящего барана в Телефонную, - Дугкоев указал рукой куда-то в темноту. – Стоит  вам или мне появиться на сопке, как об этом тут же станет известно мулле или его людям. Слова произнести не успеем, как… - Мурад  замолчал, уставившись в звёздное небо, в отчаянии махнул рукой.

- Даже так?

- Даже так и никак иначе, дорогой товарищ капитан.

Первые люди Толлоевых поселились в селе не так уж и давно: где-то в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Две семьи и фамилии у них были совершенно другими. Откуда они пришли? Не принято спрашивать у гостей, если они сами не скажут. Выделили им землю, помогли построить дома, очистили от камней места под огороды, и зажили  переселенцы как все нормальные люди. Только местные жители и не заметили, как к первым семьям добавились ещё и ещё семьи их родственников, и вот уже почти весь край села заселен родственниками рода Толлоевых. А этот род, по утверждению их самих, восходит к старейшим и знаменитейшим родам  то ли курейшитов, то ли сейидов, то ли чингизидов, это потомки Чингисхана. А,  может быть,  их потомки были крымскими ханами? Никто достоверно не знает.

- Самозванцы они, а не какие-то потомки знатных фамилий, - Дугкоев встал, прошёлся, размял затёкшие ноги. – В России в истории уже были самозванцы типа Лжедмитрия. Вот и мы не отстаём от вас, своих имеем. Не могут носители таких знатных фамилий быть бандитами, а Толлоевы – бандиты.

В конце девяностых годов прошлого века на сельском сходе переселенцы смогли убедить сельчан избрать  муллой Хамида, одного из рода Толлоевых, отца нынешнего муллы Ахмеда. Но кто знал тогда, что новый мулла призовёт через несколько лет в отряд Басаева сельчан, поведёт их на Карамахи?

Два сына Дугкоева вступили в ополчение, пошли защищать свою землю от бандитов. Сам Мурад не смог: лежал в больнице с язвой желудка, делали операцию.

Казалось бы, разогнали, разбили всех самозванцев, однако Толлоевы уцелели. Мало того, даже получили награды от правительства России, хотя все в селе знают,  на чьей стороне воевал род матёрых бандитов. Говорят, получают ещё и пособия, имеют льготы как участники войны. Чудеса да и только!

Однажды ночью  в дом Дзугкоевых ворвались люди в масках. С тех пор у Мурада нет сыновей, остались лишь внуки. Да, он знает, что это сделали люди муллы Хамида, но кто именно? Они мстили всем ополченцам. Сколько лет прошло с тех пор, как прошли события в Карамахи, но они разыскивают, узнают каким-то образом о тех, кто воевал против них, и уничтожают. В селе не одна семья оплакивала,  и ещё до сих пор оплакивают своих близких, кто выступил против ваххабитов. Мстят жестоко. Правда, и сам мулла Хамид подорвался в своём автомобиле вместе с охраной. Его место тут же занял сын Ахмед.

- Куда отделяться от России? Напротив, надо молиться Аллаху, что мы живём в составе России. Работы нет, денег нет. Съездим в заработки в Москву, Ростов,  Челябинск, вот и живём.  В Чечню ещё можно, отстраивается республика, работы тоже хватает, рабочие руки нужны. Спасибо, на всех внуков выплачивает государство пособие, и то его надо делить с Толлоевыми. А как иначе? У них всё схвачено, они везде. Конечно, мы бы жили как и все в России: спокойно, размеренной жизнью,  но… Некоторым из нас хочется быть местными баями, богачами, чтобы люди за километр падали на колени перед ними. Если ты этого хочешь, так и стремись к этому честным путём, трудом и умом своим пробивай себе почёт и уважение. Но только не за счёт других, не по трупам, не по крови иди к цели. 

Хозяин налил вино, пододвинул пленнику.

- Содержим огороды, кое-что выращиваем. Снимаем урожай, оставляем себе самую малость,  чтобы не умереть с голода, остальное везём на продажу. И опять машины выделяет мулла Ахмед за определённую плату. Продал, опять делись с ним. Вот так и живём.

- А не пробовали жаловаться?

- Кому? Нам что, жизнь надоела? Живём как в средневековье под игом хана: на него пашем, на него молимся, без него вздохнуть не можем. Он у нас и суд, и прокурор. Как говорят у русских: « до бога высоко, до царя далеко».

Изредка к мужчинам присоединялся отец Мурада старый Салих Салманович Дугкоев. Это от него унаследовал такую дикцию сын. Тогда больше вспоминали, вспоминали то хорошее, что было в Советском союзе. А претензии высказывал Василию Петровичу.

- Зачем страну развалили? Зачем плешивому разрешили развалить такую сильную державу? – с негодованием спрашивал старик.

Назаров или отшучивался, или просто не знал, что ответить.

- Первый секретарь райкома партии был наш, местный, а вторым у него русский человек, глаза и уши Москвы, ЦК КПСС. Чуть что не так, и полетел вверх тормашками возомнивший себя баем первый секретарь. Так и теперь надо: глава района пусть будет наш человек, а его заместителем поставьте человека из Москвы. Что, в России мало хороших вторых секретарей?

- Так и партии уже давно нет, уважаемый Салих Салманович, - извинялся за всю Россию Назаров. – А вы сами не пробовали навести у себя порядок?

- Не получится, дорогой товарищ капитан, - на помощь отцу пришёл Мурад. – У нас в кого не ткни пальцем, то если не президент, так его заместитель как минимум. И все хотят повластвовать, порулить. Вот и получается, что Кавказ маленький, а желающих взойти на царство, на царство в селе, в районе и так далее очень много. И убиваем друг друга, очищая себе дорогу на трон.

- Ты это о кровной мести, Мурад Салихович? – поинтересовался Назаров.

За сына ответил отец.

- Кто придумал кровную месть? Не знаю. Я, к своему стыду, до конца Коран так и не прочитал, - старик провёл руками заученным движением по лицу. – Наверное, я не лучший и не худший человек в этом плане. Не все христиане читали Евангелие или как там у вас называется главная христианская книга. Сам не читал и детей не заставлял. К Богу надо приходить самому, без помощи посторонних. А не то, такие как мулла Ахмед или его отец мулла Хамид вложат в голову человека далеко не божественные мысли. Я не думаю, что Аллах сказал, повелел  нам уничтожать друг друга. Он нам дал, даровал  жизнь и сказал жить, выращивать хлеб, любить людей, рожать и воспитывать детей, уважать старших, заботиться о сирых и убогих, помогать им, защищать страну от иноземных захватчиков. Убивать друг друга он не говорил, это я знаю точно. Наш Аллах,  как и ваш Иисус Христос,  мирные люди, добрые. Они плохому не научат. Это здесь на земле кто-то из нас взял на себе право Бога лишать или даровать  жизнь человеку. Но там, - старик ткнул в звёздное небо рукой, - эти убийцы предстанут перед Аллахом, ответят за свои проступки, это я знаю точно.

Иногда Василию Петровичу приходили на ум крамольные мысли, что  не так уж всё и страшно с его пленением. Не будь приснопамятного Исы на железнодорожном вокзале в Ростове-на-Дону, не было бы и вот таких разговоров под высоким звёздным кавказским небом.  Вот только как быть с выбитыми зубами, со своим унижением, с Павликом, которого увели в горы рыть укрытия?  Разве можно забыть имитацию расстрела? Да разве можно смириться с такой жизнью вот здесь, на Кавказе?

Назаров замешивал, подавал раствор, кирпич, Мурад клал стенку, стоя на лесах. Солнце припекало, пришлось раз за разом бегать к ведру с водой, а то и вставать под душ.

- Вы только не думайте, что я трус, - хозяин слез с лесов, а сейчас отдыхал в тени. – Это я о кровной мести, - ответил на молчаливый вопрос пленника, продолжая прерванный когда-то разговор. Крепкие, рабочие руки его лежали на коленях, слегка подрагивая. Лёгкий ветерок ворошил прядку волос над ухом, взгляд устремлён куда-то за забор, вверх. - Прав отец: Аллах дал нам возможность жить, а не убивать друг друга. Вы знаете, товарищ капитан, у нас в селе уже есть личные семейные, родовые  кладбища, где лежат все, весь род. Представляете, один род уничтожил другой под корень. Не осталось ни единого человека ни с того, ни с другого рода. И это всё кровная месть истребила. Разве это правильно? Кому и что они доказали? Вот пройдёт ещё несколько лет, десятилетий и о них уже ничто не будет напоминать. Был род, и его не стало. А зачем? Вот вы мне ответьте: зачем уничтожать друг друга?

- Ты меня извини, дорогой Мурад Салихович, - Назаров развёл руками. – Для меня это тоже непонятно, но я не могу лезть со своим уставом в ваш монастырь, указывать или подсказывать тебе. Вы сами, сами…

- Вот мы и решили с отцом, что внуки мои должны жить, возрождать род Дугкоевых.

- Я не могу быть вашему роду судьёй. Пошли работать.

- Я это к тому, чтобы вы наш род, род Дугкоевых, не считали трусами, - мужчина поднялся, покачался из стороны в сторону, разминаясь. – Из детей и внуков надо растить хороших людей, семьянинов, а не убийц.

Назаров ничего не ответил, лишь молча положил ладонь  на плечо хозяина, легонько сжал его.

Поразительно, но дни летели с невероятной быстротой. Иногда Василию Петровичу казалось, что он уже давно живёт здесь, и кроме как подсобным рабочим у Мурада никем больше и не был.

Вот и сегодня  взял самодельную тележку, приспособленную для перевозки одной  сорокалитровой фляги, отправился к роднику за водой. Сам родник удивительным образом вытекал откуда-то из скалы.  Откуда?  Назарову не было видно, но вода бежала стремительным потоком в руку толщиной, падала с небольшой высоты и тут же исчезала под дорогой, чтобы появиться уже с другой стороны неплохим, достаточно широким и  шумливым ручьём.

- Здравствуйте, - поздоровался Василий Петрович с женщиной, что набирала воду в высокий, с узким горлом кувшин.

К удивлению Назарова, женщина была одета хотя и в обычную для этого села одежду, но голова  не была покрыта платком. Коротко стриженые каштановые  волосы аккуратно обрамляли круглолицее светлое лицо славянского типа. Вот только  тёмные глаза с густыми бровями  выдавали в ней присутствие кавказских кровей.

- Здравствуйте, - мягкий,  убаюкивающий голос без акцента ещё больше заставлял уверовать мужчину  в правильности своих догадок.

Она улыбнулась, весёлые морщинки разбежались от глаз, сделав лицо удивительно приветливым, если даже не ласковым, и красивым - точно.

- Здравствуйте, капитан, - незнакомка встряхнула головой, поставила полный кувшин у ног, смотрела на мужчину ясными, добрыми глазами.

- К-кто вы? – что-то дрогнуло в груди Назарова. Такое состояние давно не посещало его, а вот сейчас заставило даже волноваться. – Меня зовут Василий Петрович,  а кто вы?

Как вас зовут? – наконец он справился с волнением, смог взять себя в руки. - Вы совершенно не похожи на местных женщин.

- А я вас знаю. Видела с первого дня. Вас все называют в селе капитаном. Не обижайтесь. Мои родители назвали меня Светланой, Светой, а здесь пытаются называть Нафисад, но я не отзываюсь на это имя. Света я, Светлана.

Женщина легко подняла кувшин на плечо, снова улыбнулась.

- Удачи вам, Василий Петрович. До свидания. Сюда уже идут.

- Где вас можно увидеть? – успел спросить Назаров.

- Я прихожу за водой каждое утро вот в это же время.

Женщина уходила, а Василий Петрович ещё долго смотрел ей вслед, совершенно забыв подставить флягу под струю воды.

С этого мгновения  Назаров начал отсчёт нового времени: до появления Светланы и после. Вот никогда бы не подумал о себе,  что он такой… такой… и не находил объяснения своему поведению, своим чувствам, что зарождались в его холостяцком и рабском теле. Однако это было так.

Сразу же кинулся с расспросами к Мураду. Тот обстоятельно и подробно поведал историю Светланы.

После развала Советского Союза в селе появилась молодая семья: муж и жена Попшоевы. Кто они и откуда приехали -  стало известно чуть позже. А тогда сельчане поступили с ними так же,  как и с другими гостями: помогли в строительстве дома, приютили. Это потом стало известно, что молодой Васим Попшоев выкрал с помощью друзей однокурсницу товарища Светку  Бобоеву из Ставропольского педагогического института. Увезли в горы, оставили молодых одних в избушке чабана на отдалённом, высокогорном  пастбище. Спустя месяц  Васим привез невесту в дом своих родителей. Те узнали, что невестка,  во-первых, не хочет быть женой сына; во-вторых, ни в коем случае не согласна принимать их веру; в-третьих, она русская наполовину, христианка, крещёная в православной церкви, на шее крестик, не подчиняется обычаям и традициям рода Попшоевых, грубит свекровке. Даже за стол садится вместе с мужчинами. Пробовали бить. Пригрозила, что если хоть кто-то  тронет её пальцем, перережет весь род. Первым будет их любимый сын.  Мать русская, а отец-то у молодой невестки аварец, кровь горячая. Поверили и выставили молодых за порог, отреклись от них. Вот таким запутанным был путь четы Попшоевых к ним в село. Впрочем, Светлана так и не взяла фамилию мужа, осталась Бобоевой.

Правда, и здесь женщина не подчинилась местным обычаям и традициям. Не одевалась, как местные женщины, ходит по улице с непокрытой головой, управляет машиной, мотоциклом, может обматерить по-мужски любого, кто готов сделать ей замечание. Старики проклинают её, а вот женская половина села уважает Нафисад-Светлану, готовы носить  на руках. Ещё не известно, что бы сталось с ней, если бы не местные женщины: как и что они говорят своим мужьям – тайна великая Кавказских гор, но никто её не трогает. Терпят.

Хотя  любви между мужем и женой не было, однако успели нажить двоих сыновей и дочку. Сыновья погибли вместе в одночасье вначале 2005-го года: нашли мину и решили её разобрать. Вот и… Сам хозяин исчез при загадочных обстоятельствах:  спустя полгода после смерти сыновей повёз баранину в район и не вернулся. Поговаривают, что это люди муллы Хамида привлекли его рыть схроны в горах. А оттуда, как известно, никто ещё не возвращался. То же самое и с сыновьями: ходит молва, что мина попала пацанам в руки не случайно. Какая причина? Одному Аллаху известно. Однако, как говорят у русских: «не пойман, не вор».  Осталась на руках у Нафисад-Светы дочка восьми лет Надежда, Наденька. Так  и живут вдвоём года четыре-пять. Все в селе считают эту семью русской. Да она и сама во весь голос говорит об этом при каждом удобном случае.

Отныне  Василий Петрович взял на себя добровольную обязанность доставлять в дом Дугкоевых воду. Домашние отнеслись к этой инициативе своего пленника и работника с пониманием и с некоторой долей иронии.

- Как у вас говорят? – лукаво улыбался Мурад Салихович, поглаживая бороду. – «Седина в голову, бес в ребро»?

Он уже знал семейную историю бывшего командира, понимал его. А тут молодая, чуть больше сорока, женщина, красивая, одинокая. Чем не пара? Вот только статус влюблённого Назарова… Пленник… Мулла Ахмед и его люди просто так не пойдёт навстречу рабу.

Сам Василий Петрович так увлёкся встречами с женщиной,  что уже начал благодарить судьбу, позволившей ему при столь трагических обстоятельствах оказаться здесь в плену. Не ожидал, что окажется ещё в одном плену, в плену у Светы. И опять Света! Судьба! Рок!

Но сбрасывать со счетов свой статус пленника и раба он тоже не мог. Не далее как вчера ближе к обеду приходил в дом Дугкоевых человек муллы Ахмеда.

- Платить надо за русского, - поведал невзрачного вида, высокий и  худой Исан, глаза и уши муллы на их улице. – Мулла Ахмед сказал, что твоё время, Мурад, прошло, плати снова или продавай капитана.

- Погоди, Исан, - стал умалять Дугкоев. – Потратился на строительство. Сам видишь, кирпич-миркич, цемент-шмемерт, нет денег. Скажи мулле, что мне нужен работник, а деньги я отдам, обязательно отдам.

- Не-е-ет, - стоял на своём представитель муллы Ахмеда. – Сказал, что деньги нужны. Велел передать, если денег нет, то продавай капитана: Рустаму с верхней улицы тоже нужен работник, сына женить собрался, дом ему строит.

- Подожди, погоди, Исан, друг! – Мурад как никогда понимал, что над капитаном Назаровым нависла смертельная угроза: от Рустама  рабы исчезали бесследно. Ещё не было случая, чтобы Рустам перепродавал  работника-раба. А вот набирает  их регулярно снова и снова. Это тоже был доверенный человек муллы Ахмеда, во сто крат страшнее Исана.  Именно под его руководством пленники и жертвы рыли и строили укрытия в горах и лесах. – Скажи мулле, у меня есть «Жигули», на ходу, исправные. Отдаю машину взамен капитана, - глаза умоляюще смотрели на соседа. – Видишь, я ещё не достроил, пусть поможет капитан, - взмахнул руками в сторону пристройки. – Ещё один месяц и больше работник мне не нужен.

Весь разговор происходил на местном языке, Назаров стоял рядом за углом в тени виноградника, не вмешивался. Лишь редкие русские слова, что проскальзывали в разговоре,  были ему понятны. Но и из них  было ясно, отчётливо  понял, что его благополучию, относительному благополучию  приходит конец.

- Э-э-э! Что ты говоришь, дорогой Мурад? Если мулле Ахмеду нужна будет машина, он возьмёт её у тебя и тебя не спросит. Ты же знаешь, что в случае чего, мулла и его люди имеют право пользоваться всем, что есть в селе. Или ты не согласен? – прищуренный, холодный взгляд пронизывал насквозь собеседника, не оставляя ему шанса на уступки.

- Дай мне три дня, и я всё решу, рассчитаюсь, ты меня знаешь, Исан, - не отставал от гостя хозяин. – Клянусь, я рассчитаюсь!

- Э-э-э! Твоими разговорами не будет полон карман муллы Ахмеда. Ими полна уже моя голова. Так ты даёшь деньги или я забираю капитана, отвожу его к Рустаму на верхнюю улицу? Он ждёт и, в отличие от тебя, имеет деньги, - криво улыбнулся мужчина, обнажив гнилые, жёлтые зубы.

- Хорошо! Ладно! Так и быть! – Дугкоев хлопнул в ладони, побежал под навес и уже через минуту выкатил на средину двора мотоцикл «Урал». – Бери, дарю тебе, Исан, мне не жалко. Только ты скажи мулле, что мне нужен капитан ещё на один месяц.

-Вай-вай-вай-а-ай! Как ты  хорошо сказал, дорогой Мурад, - длинный и худой Исан уже приседал у мотоцикла, трогал руками, цокал языком. – Ты же знаешь, хороший мотоцикл заменяет полтабуна лошадей. А не жалко, Мурад? – глаза горели, от предчувствия мужчина то и дело облизывал вдруг высохшие губы, голос подрагивал. – Жалеть не будешь? – опять спросил хозяина. – Я уже устал на ишаке работать. Его же кормить надо, а сено где взять этой ленивой твари? А мотоцикл кушать не просит: бензина залил и катись, куда душе угодно. Бензина хватает: спасибо, «керосинки-самовары» дымят в округе, бери, хоть залейся.

Неожиданно сделку нарушил отец Мурада Салих Салманович. Он вышел из дома, направился к калитке. Открыв её, вернулся к мужчинам.  Взяв за воротник Исана, подтолкнул к выходу.

- Вон, шакал и сын шакала! Передай мулле:  завтра утром я лично отдам деньги ему. Ещё никто не мог упрекнуть род Дугкоевых, что мы не держим слово, негодник! Вон! – старик выпроводил незваного гостя, сам тут же вернулся к сыну.

- Ты почему унижаешь наш род? Почему унижаешься перед тварью? Почему не слушаешь совета старшего рода? Почему забыл, что для таких дел у тебя есть отец?  – крепкая суховатая палка раз за разом опускалась на спину опешившего Мурада.

Он не уворачивался, не защищался, лишь вобрал голову в плечи, смиренно сносил удары отца. Внуки с интересом наблюдали со стороны, безучастные.

Старик передохнул немного, присев на скамейку в углу двора, потом молча поднялся и ушёл. Его не было долго. Вернулся уже ближе к вечеру. Так же молча прошёл к умывальнику, умыл усталое лицо, снова присел в углу двора.

Вслед за ним один за другим во двор стали заходить старики. Подходили к хозяину, потом к Назарову, здоровались за руку и молча рассаживались вдоль внутренней стороны забора.

С появлением стариков Мурад Дугкоев повеселел, забегал по двору, рассаживая столь почтенных гостей. Его жена тут же разносила чашки с горячим чаем. Василий Петрович прекрасно понимал, что виновником экстренного собрания старейшин села является он. Но никогда бы не подумал, что  его судьба интересна вот этим старцам. Ему с некоторых пор казалось, что участливо к нему относятся только Дугкоевы, как на раба смотрят на него мулла Ахмед и его люди. Какая-то надежда светилась в глазах Светы-Нафисад при встречах с ним у родника. Всем остальным жителям села его судьба абсолютно безразлична. Оказывается, всё намного сложнее.

- Иди сюда, капитан, - пригласил Назарова Салих Салманович. – Сядь со мной рядом, слушай, что скажут, в отличие от твоего солдата и моего сына, умные и мудрые люди.

За спиной Василия Петровича на маленькой скамеечке пристроился Мурад. Его руки то и дело касались спины капитана. В зависимости от того, хорошо или плохо говорил кто-то из стариков, рука бывшего солдата то ласково поглаживала  командира, то замирала, то сильно надавливала, чтобы снова ласково и мягко пробежаться по спине. Сам Назаров мог лишь догадываться, периодически улавливая знакомые, понятные слова.

Никто не кричал, не размахивал руками, не вскакивал с места: казалось, горячий кавказский темперамент – выдумка. Разговор шёл степенно, размеренно, каждый из стариков говорил именно тогда, когда считал нужным. Все слушали друг друга внимательно, не перебивая, лишь кивком головы соглашаясь или споря с собеседником.

Мурад уже давно зажёг лампочку, осветил двор, а конца разговорам всё не предвиделось.  Его жена дважды обходила стариков, поднося им очередную чашку горячего чая.

Иногда старики замирали, и тогда слышно было, как орал где-то ишак, то вдруг залает собака, ей вторит другая. Даже звук мотоцикла казался звуком детской трещотки, а не техники. Ночь в горах давит, глушит звуки.

Откуда появилась посреди двора чаша, больше напоминающая небольшой тазик, Назаров не заметил. Возможно, её поставила жена Мурада, когда разносила чай? Кто его знает. Но старики начали по очереди вставать, подходить к чаше, молча складывать в неё деньги. Потом так же молча возвращались к хозяевам, к Василию Петровичу, молча пожимали руки и уходили, растворяясь за воротами в темноте.

- Собирайтесь, товарищ капитан, - Мурад довольно улыбался, теребил за руку командира. – Старики решили продать вас Нафисад-Светлане, вот так! Не обижайтесь, что я сказал «продать». Это как у вас у русских сватовство, вот как будет правильно. Они вас засватали. Всё село давно знает о ваших встречах, жёны мужьям уже прожужжали уши, чтобы вас соединить. Я же вам говорил, что вы просто не знаете кавказских женщин: это со стороны кажется, что муж в доме хозяин. На самом деле, они ого-го-о! – мужчина от избытка чувств ударил рука об руку, пошёл, пошёл выплясывать «лезгинку». – Асса-а!

В углу двора стояла его жена, укоризненно качая головой.

- Старики решили вывезти вас со Светланой в Россию. Я помогу вам, - Мурад обнял Назарова, подтолкнул к калитке. – Мы ещё встретимся. Будем дружить домами.

Какое же было удивление Василия Петровича, когда увидел, что за калиткой на улице его ждали старики. Ему казалось, что они разошлись давно, а они вон что!

К дому Светланы Бобоевой Назаров пришёл в окружении стариков. Один из них стукнул палкой в калитку, во дворе залаяла собака,  зажёгся свет. В дверном проёме  появилась хозяйка. За ней, прижав руки к груди, зябко поёживаясь, застыла девчонка.

4

- Почему ты не уехала в Россию? – Василий Петрович высвободил руку, лежал, прижавшись к женщине.

- А куда? Кто и где нас ждут, скажи мне, капитан?

- У тебя ведь родители где-то, родственники. Зачем обрекла себя на заточение?

- Глупыш ты, Вася, глу-пыш! – Светлана сладко потянулась, села на край кровати. – В Чечню мне ехать предлагаешь? Мои родители жили  в станице Червлённой Шелковского района, потом там началось то, что началось. Ты знаешь. Русских попросили с вещами на выход. Кто не согласился, тех оставили там навечно. Возможно, к последним относятся и мои родители. Несколько раз я пыталась отыскать их следы через знакомых чеченцев, но… Звонила по нашему домашнему телефону. На том конце провода мне ответили, чтобы я забыла этот номер, если и мне дорога жизнь. Говорить что-либо о родителях со мной не стали. И так всё ясно. Даже обращалась в передачу «Жди меня». Я слишком хорошо знала своих родителей, чтобы поверить, что они не искали меня или не откликнулись.  Сама  училась в Ставрополе. Оттуда и украли меня дружки бывшего мужа. Потом Васим пробовал помириться с родителями, но я запретила ему это делать. Ни отец, ни мама никогда не простили бы этой сволочи. Я тоже. Если бы ты знал, как  я ненавидела своего мужа и теперь ненавижу. Он испортил мне жизнь.

- Что ж ты так? Он ведь мёртвый.

- И чёрт с ним! Где бы он не находился, чёрт с ним! Собаке собачья смерть! – женщина резко повернулась, склонилась над мужчиной. – Ты понимаешь, что благодаря ему,  я почти двадцать лет как умерла,  прекратила своё существование как человек, как женщина. Кто дал право горному барану решать за меня мою судьбу? Знаешь, у русских баб есть такая поговорка: «Сначала надо договориться с головой, а потом лезть к женскому телу». Если он хотел более покладистой и смирной жены, пускай бы выкрал девушку из своего круга. Я говорила ему об этом при первой же встречи с ним. Просила отпустить меня, просила по-хорошему. Говорила, что жить с ним никогда не буду. Но он не послушал. Как же! Гордый! Меня сонную только смог скрутить, связать  в домике чабана и потом надругался надо мной. Это как называется? Обычаи? Дикостью это называется. Применяй их к себе подобным, для кого эти обычаи стали нормой жизни. А я не хочу быть плодоносящей самкой-овцой. Я хочу любить и быть любимой, Василий, слышишь? Я… я… - она уже плакала, уткнувшись в подушку, - а он… а они…

Василий Петрович привстал, молча гладил женщину. Молчал. А что говорить? Он не в силах изменить её прошлое. Разве что будущее…

- Ты знаешь, Светик, - он назвал её Светиком, как и ту женщину, что было когда-то его женой, любимой женщиной. – Я не знаю, люблю я тебя или нет, но знаю точно, что ты мне дорога. Возможно, в моём возрасте и в моём положении назвать мои чувства к тебе любовью покажется смешным со стороны, но это так. Ты мне нужна. С той встречи у родника ты стала для меня не только желанной, но ты вошла в меня, в мои мысли. Я каждый день, каждый час и миг думал о тебе, не выпускал из головы мысли о тебе, о нас с тобой. Почему-то своё будущее я вижу только с тобой. Не знаю, может это и любовь, но я хочу видеть тебя, слышать твой голос, вдыхать допьяна твои запахи. Тебе не смешно, что я так говорю?

Он не дождался её ответа. Она упала в его объятия, отвечала на его ласки, отвечала своими страстными поцелуями на его поцелуи.

На рассвете их разбудили выстрелы:  стреляли в другом конце улицы, там, где когда-то поселились первые семьи рода Толлоевых. Василий Петрович и Света выбежали во двор, но на улицу носа казать не старались, смотрели и слушали из-за забора. Дочка хозяйки восьмилетняя Наденька была тут же.

- Иди в дом, доченька. Не бойся, это не к нам, - мать выпроводила дочь, сама взобралась на лесенку, приставленную к забору, встала рядом с Василием.

Хорошо слышна стрельба, нет-нет, да взрывались гранаты. Но увидеть чего-либо нельзя было: стреляли где-то в домах, что террасами поднимались в гору.

- Спецоперация, - со знанием дела шептала на ухо женщина. – У нас её проводят раз в два-три месяца. Бандитов выкуривают. Они, гады, могут в любой дом заскочить, забаррикадируются, и всё: а хозяин в чём виноват? Дом-то ему с землёй сравняют.

- А кто приводит такие операции? – у Назарова уже созревал план.

- Федералы с местной милицией, а что?

- Я сейчас доберусь до них, обращусь к нашим и мы свободны, Светка!

- Ты думаешь? Не советую. Если бы было всё так просто…

- Да ты что? Там же наши! – Василий Петрович уже загорелся, и ничто не могло остановить его на пути к свободе.

- Ну-ну. Блажен, кто верует.

Быстренько слез с лестницы, выбежал на улицу. Светало.

- Ты куда, капитан? – дорогу преградил Исан. Рядом с ним стояли ещё несколько незнакомых мужчин. Среди них Назаров узнал своего похитителя Ису.

- Пусти! – откуда-то появилась смелость, решительность. Василий Петрович отодвинул в сторону Исана, полный решимости бежать туда, где стреляют, где наши, свои.

- Пускай бежит, брат, - Иса махнул рукой Исану, тот отступил, давая дорогу пленнику. – Дугкоевы и русская женщина с дочкой останутся здесь. Пусть бежит.

Сказано, произнесено было таким тоном, что Назарова как будто кто дёрнул за шиворот, он остановился, невидящим взглядом обвёл толпу бородатых мужчин, втянув голову в плечи, повернул обратно, побрёл, как побитая собака.

Он не мог передать словами Светлане, что творилось у него в душе. Этого не перескажешь, не передашь. Это можно только пережить. Казалось бы: вот она, свобода! Всего несколько сот метров и ты, твоя любимая женщина с девочкой Наденькой на свободе, в нормальных человеческих условиях. Среди своих людей, нормальных людей, а не бандитов. Ты больше не раб! Ты – че-ло-век! Но… Нет!

Присел на корточки, прислонился спиной к забору, Назаров завыл. Назвать эти звуки стоном было бы ошибкой, настолько они походили на вой.

- Как же так, Светик? – сил не было говорить: что-то комом встало в горле, нельзя было проглотить, протолкнуть в себя или вытолкать наружу. – Как же так? Неужели нет выхода, Господи?

- Открой глаза, Василий Петрович, - женщина присела рядом, приобняла мужчину. – Старики дали хороший выкуп мулле Ахмеду за то, чтобы мы с тобой могли жить вместе вот здесь, в селе.

- Да?

- А ты и не знал? Наивный. В тот день сначала ко мне пришли старики, получили моё согласие и только потом пошли к Дугкоевым. Всё на много сложнее, чем  тебе кажется, милый Вася. Нас просто так отсюда не выпустят: слишком многое мы знаем. Погоди, дай время и всё наладится, встанет на свои места.

С другой стороны к Назарову прижалась Надя. Нежные детские руки гладили голову мужчине, только не по-детски серьёзно смотрели её глаза.

Почти каждый день к Светлане наведывались местные женщины, в большинстве своём её ровесницы или чуть моложе. 

- Что их к тебе так тянет? – поинтересовался Василий Петрович. – Ты на них мало похожа.

- Эх вы, мужики! Понять не можете, что все женщины похожи как две капли воды, - Светлана покровительственно похлопала по плечу Назарова. – Ты думаешь, им приятно всю жизнь прожить,  не выходя дальше собственного дома? Как бы не так! Те, что постарше, кто ещё захватил ту, советскую эпоху, они ещё кое-что видели, знают. А вот молодые, родившиеся, выросшие  в новой России они закрыты от мира своими головными уборами, обычаями, традициями, семьями. Вот и идут ко мне, выспрашивают всё, а я и не скрываю, говорю, как есть, что думаю, что знаю. Им интересно. Некий женский клуб. Нам ведь хочется покрасоваться, показать себя во всей красе, что бы вы, мужики, штабелями у ног…

На следующий день по селу прошёл слух, что троих бандитов убили в той перестрелке. Муллу Ахмеда, Ису, Исана, Рустама с верхней улицы и ещё нескольких человек арестовали, увезли в Махачкалу. Село притихло.

- Товарищ капитан! Собирайтесь! Срочно! – таким возбуждённым Василий Петрович никогда не видел Мурада. – Я отвезу вас до Хасавюрта, там мой товарищ поможет переправить вас до Махачкалы и дальше в Россию.

- Нет! – категорически отказался Назаров. – Только вместе со Светланой и Наденькой, дорогой дружок! И никак иначе!

- Езжай, езжай, Вася, мы приедем к тебе попозже, как и договорились, - Света встала на сторону Дугкоева. – Подготовь для нас квартиру. Просто так на голое место мы не поедем. Мы же не раз говорили на эту тему, Василий. Чего ж ты так? И потом. Исчезновение всех сразу? Никто не даст гарантии, что в селе не остались ещё люди муллы. И на милицейских постах как проехать? Я лично не верю, что мы проскочим.

После длительных переговоров решили, что Назаров уезжает завтра на рассвете. Светлана с дочерью будут выходить на связь каждую пятницу в шесть часов утра. Будут приходить на Телефонную сопку и ждать звонка. В конце августа Светлана с Наденькой поедут в Хасавюрт якобы покупать одежду для школы девчонке. Это ни у кого не должно вызвать подозрения. А оттуда уже уедут к Назарову.

Уезжал Василий Петрович на «Жигулях» в пассажирском салоне за передними спинками на полу под целлофаном. Сверху на нём и в багажнике лежало несколько свежих бараньих туш.

5

Сегодня пятница. Последняя пятница августа. Василий Петрович поднялся чуть раньше обычного:  будет звонить Светлана. Не проспать бы звонок.  

На прошлом сеансе связи он рассказал Светику, что ему выделили трёхкомнатную квартиру в бывшем военном городке. Помог однокашник  и друг Колька Перминов. Впрочем, не Колька, а Николай Валентинович, он сейчас работает в администрации области,  вот и выхлопотал для военного пенсионера Назарова Василия Петровича квартирку. А то! Так что, дело за вами, милые девоньки! Да, он же, Колька, занимается восстановлением всех документов, что похитили бандиты в тот раз. И вообще, все однокашники, сослуживцы приняли самое действенное участие в его судьбе. Спасибо им.

Ходил в местную среднюю школу, предварительно договорился, что с первого сентября здесь будет учиться во втором классе «б» его доченька Назарова Наденька Васильевна. Так решили они со Светкой ещё там,  на Кавказе, перед бегством-отъездом Василия Петровича. Поженятся, распишутся в ЗАГСе, обвенчаются в церкви обязательно, и он сразу же удочерит Надюшу. А как же! Всё должно быть как у людей. У него столько нерастраченных отцовских чувств, что прямо… прямо… А если Бог не даст завести совместного, общего ребёночка, тогда они со Светкой обязательно возьмут двоих мальчиков из детского дома. А лучше из дома малютки. И обязательно назовут их Рома и Игорёк. Как тех сыновей, что с миной…

Мужчина свесил ноги с кровати, смотрел на безразличные, безучастные, беспристрастные, неспешащие, бездушные  стрелки будильника, ждал  шести часов утра. Блаженная улыбка застыла на его пока ещё неумытом и небритом лице, глаза окидывали пустую квартиру. Не беда! Вот-вот он получит накопившуюся за его пленение пенсию, с прежней работы начальство выделило несколько тысяч рублей «на возмещение морального ущерба», как выразился сам шеф; бывшие однокашники-сослуживцы подкинули немного деньжат. Обставит квартирку молодая семья! Обязательно всё будет так, как надо, как должно быть. Ведь,  вокруг всё своё, родное.  И люди свои, наши, и он свой, наш, а не раб, прости, Господи! В диком сне, в бреду не могло прийти такое в голову, а вот, поди ж ты... Был в рабстве, и это в наш-то двадцать первый век?! Воистину, дикая страна Россия. Слава богу, в прошлом это. В прошлом. Сейчас надо жить настоящим, готовить задел на будущее. А оно высвечивалось очень даже неплохим боком. И это правильно. Сколько можно жизни испытывать людей на прочность? Пора и лицом повернуться. Заслужили. И Василий Петрович заслужил, а Светлана с дочуркой Наденькой тем более достойны хорошей, счастливой жизни. Пора уже.

В детский садик, что рядом с домом, требуется воспитательница с педагогическим образованием. Заведующая детским дошкольным учреждением жена сослуживца Вера Николаевна Подколзина клятвенно заверила Василия Петровича, что подержит место столько времени, сколько надо будет для Светланы Мансуровны Назаровой.  Мало ли, что у неё неоконченное, прерванное не по её воле образование. Важно, что бы было  соображение. А  образование?  Чего уж тут… Был бы человек хороший.

Нет, что ни говори, а лучшего места, чем городок Котельниково, не сыскать во всём белом  свете! Правда, домишки серенькие, в большинстве своём одноэтажные, и дороги не все заасфальтированы, и ветра пыльные, и морозы сильные, и вокруг степи калмыцкие. Но люди! Люди! Василий Петрович от избытка чувств хлопнул в ладоши, снова улыбнулся.

- Хорошо-то как! – потянулся, соскочил с кровати, стал прыгать по полу, махать руками-ногами, изображая зарядку. Физически ощутил, как сила возвращается в сонный организм, как тело наливается ею, и сам он просыпается, готовый к новому прекрасному летнему дню. – Хорошая штука жизнь! – опять улыбка застыла на его довольном лице.

Ровно в шесть забулькал сотовый телефон.

- Аллё, Светик! – Назарова переполняли чувства, счастье выпирало, лезло  изо всех щелей, расползалось по комнатам. – Рад слышать тебя, радость моя! – ворковал в трубку, щурился, мурлыкал от блаженства.

- Семьи Мурада больше нет,  Василий, - голос с Телефонной сопки дрожал, вибрировал, как натянутая струна. – Не-е-ету-у! Ты представляешь? Род Дугкоевых прекратил своё существование. Уби-и-или-и! Всех убили!  Зарезали!   И деток тоже, маленьких детишек, всех, –  женский плач прерывался на мгновение и снова до Василия Петровича долетали, как камни,  слова:  - Мы сейчас уезжаем, жди нас, родной наш Василёк!  Выезжаем! Отвезёт нас до Хасавюрта дедушка Абдул. Он внизу с машиной ждёт на… - пистолетный выстрел прогремел в телефонной трубке как раскат грома, как взрыв самой мощной в мире бомбы, ударил по перепонкам, отозвался огненными кругами в глазах. Создал звенящую пустоту в голове, больше похожую на страшную, ужасную, могильную, загробную   тишину, вытеснив собою душу мужчины из его пока ещё живого тела, бросив её куда-то в неизвестность, туда, где она до этого ни разу не была,  куда противилась всю жизнь.  

- Света?! Света?! Аллё, Светланка?! Све-е-ети-и-ик?!

- Ма-а-а-ама-а-а-а! – отдалённый душераздирающий крик  Наденьки Василий Петрович не мог спутать ни с чьим другим. – Ма-а-а-ама-а-а! Ма-а-а…

- Аллё?! Аллё?! – очередной пистолетный выстрел прервал детский крик,  и в телефонной трубке наступила тишина.

Тишина давила, звенела, разрывала на части, сокрушала, уничтожала  на своём пути прошлое и настоящее, неумолимо подбиралась  к будущему… 

В дверь позвонили. На пороге стоял Иса. Из-за его  спины выглядывало небритое лицо незнакомого мужчины.                                                                              

5 января 2011 года.