Алина никогда не понимала, ну откуда же подружке известны все подробности происходящего в её дворе после того, как попрощавшись, та уходила в свой двор. Или же заверяла, что безвылазно находилась дома. Не понимала, пока не оказалась у неё в гостях на праздновании дня рождения.

***
Начало лета. Самая приятная пора. Не жарко. Закончилась школа, заброшены портфель и форма, а впереди три бесконечных месяца первых в жизни летних каникул. Но что было самым приятным, начиналось время летних платьев и первых фруктов.

Алина долго размышляла, что же ей надеть… Вертелась перед зеркалом, хмурилась. Многое не влезало, или же сидело так, что не продохнуть. А ведь она целый год ждала эти платья! А ведь на дне рождения они будут пить лимонад! Много лимонада будут пить!

— Не расстраивайся, — сказала мама. — Ты выросла из них. Сейчас что-нибудь придумаем.

Мама заговорщицки улыбалась, Алине же было не до улыбок. Вот этого голубого с белой шнуровкой и полосатыми зебрами ей было особенно жаль. Она сидела на диване, крепко прижимала платье к себе, размышляла о потере. Мама же времени даром не теряла. Она установила швейную машину, и вот уже меняла черную шпульку на белую.

— У меня кусок японского шелка остался. Будет тебе платье!

— Только рукавчики фонариками, пожалуйста, сделай.

— Да нет, не хватит. — Она посмотрела на притихшую дочку. — Смотри какая ткань прохладная. В самую жару бегать. Сама подумай, для чего тебе в жару платье с рукавами? Это мне уже надо руки прятать, а тебе и так хорошо. — Мама пошлепала себя по внутренней стороне руки.

Алина принялась внимательно изучать её руки. Но, даже изучив, не поняла, что в них не так. Обычные руки, как у всех взрослых людей. Ну, если только чуть-чуть с веснушками, тогда понятно. И Алина с мамой согласилась.

— Легкий фасон. Смотри, вырезаю горловину, два проема для рук, юбочка трапецией, два шва по бокам, и платье готово. — Ножницы легко скользили по ткани.

«Ой, сейчас будет говорить, что пора мерить… А потом прямо на мне закалывать иголками… Ой… Да не хочу я трапецией! Ой…»

Алину передернуло.

— Да не бойся ты так, я аккуратно, не уколю.

— А куда теперь мои платья?

— Отдадим кому-нибудь, — ответила спокойно, а дальше совершенно иным тоном. — Мы же вечно всё раздаем! Вот хоть бы раз нам кто-нибудь что-то дал! Вечно мы всем должны! Всё, снимай! Ну, осторожнее, расходится же…

Такое мамино настроение Алине никогда не нравилось. В предыдущие разы, прекрасно понимая, что она не виновник, а вынужденный слушатель, всё равно расстраивалась, если такое с ней происходило. Волновалась, что не смогла предупредить такие разговоры. А тут спровоцировала сама…
Платья малы, мама расстроилась... Определенно, Инка родилась в очень неприятный день.

…Платье понравилось. Фасон простой, но, как сказала мама, оно выигрывало за счет ткани и расцветки. Ощущения тоже были очень приятными. Казалось, что платья нет совсем. Но стоит только посмотреться в зеркало, как восхищения не сдержать. Алина едва справлялась с довольством. Оставалось причесаться и завернуть подарок.
Чтобы оттянуть первую процедуру, она как можно дольше натягивала белые гольфы. Мама же, оказывается, безрезультатно искала расческу. Так и не найдя, пришла с вопросом к ней, Алине.

— Где твоя расческа? Опять неизвестно где валяется?

«Как это неизвестно! Известно! — чуть не возразила Алина. Но вовремя опомнилась. — Вот еще не хватало, чтобы раскрылся расчёскин тайник…»

Расческа терялась каждое утро, и, в зависимости от настроения и торопливости мамы, в школу можно было пойти с приглаженными мокрой рукой кучеряшками. Неприятная процедура расчесывания откладывалась на следующий день. А там кто его знает, может, и на следующий. Тем более что Алина заверяла маму, и на тот момент верила сама, что непременно причешется днём! Вечером мама пытливо переспрашивала, получала кивок, но в каком-то недоверии проводила по её волосам.

— Терпеть не могу, когда мне врут, — произносила она куда-то в сторону и уходила.

Следующим за такой неприятностью утром расческа всегда обнаруживалась на положенном месте. Всегда. Но со временем исчезала вновь.
Вот и теперь, когда в школу не ходят, спят, сколько хотят, о ней бы и не вспомнили никогда, если б не Инкин день! Вот уж эта Инка!

— Я сейчас её найду.

«Мне не больно. Мне совсем не больно».

— Вот причесывалась бы каждый день, не приходилось бы так волосы драть. Нет, вы только посмотрите, какой овин в голове! Завтра же пойдем в парикмахерскую! Скажу, чтобы остригли тебя, как можно короче!

«Мне не больно. Мне совсем не больно», — а морщилась поневоле.

Ну вот и всё. Алина рассматривала себя в зеркале, не понимая, что так особенно поменялось после этой жестокости и что так особенно теперь нравится маме. Разве что кудряшки разгладились, стали волнами. И это, называется, хорошо?

Потом долго думали: во что завернуть подарок. Мама дарила Инке шелковый гарнитур. Еще в марте она купила таких два. Алина еще долго выбирала, какой взять себе: белый или сиреневый. Хотелось и тот, и другой. Инке тогда достался белый. Лежал, искушал, ждал сегодняшнего дня. Алина же успела свой поносить так, что шелк стал заметно светлее кружев. А у Инки вон какой, новенький. И не полиняет ведь никогда!

Оказалось, что подарок заворачивать не во что.
Алина отказывалась нести его в прозрачном целлофане. Стеснялась.
Папа предлагал газету, даже соглашался отдать новую, не прочитанную. На его предложение дружно замахали руками. На миллиметровку брат согласия не давал. Ему чертить видите ли. Как будто на чем-то другом нельзя!
Оставалась калька.

— Ну что ж, опять останемся без безе. Так мы никогда и не научимся его печь!

Алина горестно глянула на маму. Не так уж она получается и не права, когда говорит, что мы всё отдаем… Вот уж действительно, всем дням день!

…Алина волнительно спускалась по ступенькам. Не дай Бог помять…
Держать перед собой оказавшийся большим и неудобным сверток и спускаться — это было что-то новенькое. По ступенькам не попрыгаешь. Она знала, что на балконе стоит мама, а папа смотрит из окна на кухне, но ведь не помашешь им в ответ.

Еще никогда дорога в соседний двор не была такой невыносимо долгой, торжественной и... мало приятной. Оказавшиеся во дворе дети засыпали её завистливыми вопросами. Им хотелось на день рождения тоже.

— Возьмешь меня? Возьмешь меня? — кричала вслед малышня их двора.

Алина поджала губы. Неприятность покруче ждала у подхода к Инкиному дому. Как назло надо было пройти через весь двор! Заметив Алину, игравшая ребятня бросила свои дела и вмиг окружила её плотным галдящим кольцом. К Инке было не пробиться. Шажки стали мелкими, незаметными. Занемели руки. Плюнув на подарок, Алина сунула его подмышку и освобожденной рукой принялась пробивать себе дорогу. Дети отталкивались плохо.

— Ничего себе Инночка! Из чужого двора приглашает, а нас нет!!! Ничего себе…

Ничего себе… Ничего себе… Ничего себе…

Вдалеке, уперев руки в боки, выгнув спину, стояла Инка. В спортивных шерстяных штанах и белой майке. Стояла безмолвно, наблюдала. Заметив её, дети в мгновение ока разбежались кто куда. Алина, наконец, вдохнула, облегченно выдохнула и улыбалась теперь вовсю. Ей захотелось расцеловать Инночку как можно скорее!

— Чего это ты так вырядилась? — набросилась на неё Инка, когда они уже слюняво чмокнулись. — Не видишь, я по-домашнему! Никого кроме тебя не будет.

— Как не будет?.. — Алина опешила.

— А кто мне еще нужен? Ты у меня одна подруга.

Алине стало не по себе. Ведь она приглашает на свой день рождения кого-то еще… А надо, оказывается, только одну Инку! Мысль, а может, новое понимание, заставили поежиться.

— Ладно, идем домой. Запоминай, вот этот балкон наш. Вот по этому голубому ящику запоминай.

У Инки, как у всех, кто жил на первом этаже, почтовый ящик был свой собственный, а не ряд железных ячеек, как у остальных живущих выше. И балкон у них весь в решетке, как настоящая крепость.

Дверь, дверная ручка, звонок ей понравились тоже. И коридор был просторнее, квадратом, а не вытянутым прямоугольником. Инкины родители широко улыбались. Наверно, обрадовались Алине.

— Пока я накрываю, побудьте в нашей спальне, — сказала Инкина мама.

— Идём, — показала на дверь Инка. — Заходи, я сейчас.

В этот момент она, подумать только, дралась с папой. Лупила его кулаками и задирающимися ногами.

— Видишь, в какой я форме! — произнесла она в прыжке и мягком приземлении.

Алина еще раз осмотрела её обычную спортивную форму, может, излишне синего цвета. Но додумать не успела, потому что сейчас Инка поддавала ногой по папиному заду, как только он развернулся к ним спиной. А тот не только не ругался, напротив, будто одобрял!
Ну, ничего себе…
Алина перепугалась до смерти. Уже в комнате, маленькой, но заставленной так, что повернуться негде, как только совладала с собой, она всё-таки решилась на вопрос.

— Ты почему так ударила папу?

— Да ну…ему полезно, — сказала, будто отмахнулась от мухи.

В голове Алины сработал переключатель. Она многое переосмыслила и теперь жалела Инку. Это каков же у нее папа, раз ей, бедняжечке, приходится с ним так расправляться!

«Бедная ты моя Инночка… Как же тебе трудно приходится…»

Она подалась к подружке и скоро её поцеловала. Инка силой оттолкнула её. Хорошо, что за спиной оказалась кровать, а не зеркало и не стул, и Алина грохнулась на неё.

— Ты чего это нам покрывало портишь? — Инка взобралась на постель с ногами. — Ладно, раз испортила, я тогда попрыгаю немного. Только тебе нельзя!

— А я и не хочу! У нас свои кровати есть! Я сколько хочешь на них прыгаю! — брякнула в запале Алина.

— Да-а-а? — затянула гласную Инка с разгорающимися прямо на глазах глазами. — Я тогда завтра к тебе приду!

Даже не зажмуриваясь, Алина смогла увидеть, как Инка скачет по их новым тесненным покрывалам. С кровати на кровать. Туда и обратно. От зрелища подурнело. А еще захотелось вырвать свой язык. Ведь в самый последний раз с полным разрешением она вдосталь напрыгалась на сетке от старой кровати, которую выбрасывали. Тогда тоже случилось одурение, но совсем не такое, как сейчас. Тогда же она дала честное слово, что это в последний раз в жизни! Новое надо беречь. И она берегла. Что же будет теперь?

— А завтра нас не будет! — нашлась Алина. — Завтра мы ведем меня в парикмахерскую.

— Ну, я тогда в понедельник приду. Еще лучше, твоей мамы дома не будет!

Ответа на такое не нашлось.

— Девочки, у меня всё готово. Идите к столу…

— Идём, мам, я только подарок посмотрю. Давай, дари.

Алина хотела сказать Инке, что подарки обычно смотрят, когда гости уходят. А так некрасиво себя вести. Но Инка уже рвала любовно завернутую кальку на клочки.

— Мама-а-а-а-а! — через секунду она уже вопила. — Они мне комбинацию с трусами подарили! Ты ужас, а не подруга! — перестав вопить, Инка заговорила взрослым, поучительно-назидательным голосом. — Алиночка, ты взрослая девочка, вот сама подумай, разве такие подарки дарят?

Неизвестно за что и почему, но ей сделалось стыдно… Сразу захотелось домой. Она вспомнила свою любимую комбинацию со своими трусами и принялась надумывать, что в них не так. Как назло, не надумывалось.

— Ладно, — горестно вздохнула Инка. — Что мне теперь с тобой делать, горе ты моё луковое. Идём, — смилостивилась она и перестала поедать взглядом, — угощать тебя будем. Мы люди добрые.

В коридоре Алина застыла. Дверь в левую комнату (у них даже комнат больше!) оказалась открытой. В глубине, на большой кровати лежала крошечная сухонькая бабушка с широко раскрытым ртом и проваленными глазами.

— Не смотри туда, проходи. Это про-пробабушка моя. Она двадцать лет лежит, воняет, не помирает никак.

— Что, даже никогда не встает?

— Не-а, и не собирается даже.

«Вот какие про-пробабушки бывают, оказывается! Лежат целыми днями в постелях, и вставать не собираются!»

— А мы за ней стирай, убирай, — попала в мысль Инка. — И еще воняет как. Воздух нам отравляет только. — Она погрозила в комнату кулаком. — Дед, ты чего дверь распахнул?

— Душно… — из комнаты показался белый дедушка. — Ладушки, ладушки, затворяю. Ягодку купите. Крупную только. Мелкоту саме ишьте.

— Это мой прадед, — пояснила Инка. — Бабулин отец. А лежит его теща. Его жена умерла давно, он теперь с ней живет.

— … …А помнишь, у тебя еще рыжая бабушка есть. Она тогда кто?

— Дотумкала, наконец. — Инка заулыбалась. — Не бабушка, а бабуля! Иди в зал, давай. Бабуля этому деду — дочка.

— А кто тогда тёща?

— Вот ты, Алиночка, тупая… В зал, говорю, иди.

Комната. Вот где Алина застыла вновь. На этот раз от великолепия. Красивый бархатный диван, а в длинных, во всю стену шкафах искрящийся хрусталь. Наконец, Алина осознала значение слов «полки ломятся». Полки, действительно, ломились. От добра. А у них две лодочки, две конфетницы, пудреница, как мама говорит, и еще одна корзиночка. Всё, чем Алина так гордилась, вылилось в сравнении в сущую ерунду. Она поняла чего Инка ухмыляется, когда бывает у них. Было чему. Что за день сегодня такой!
Великолепие стола, первые фрукты, огромная клубника, черешня: белая, розовая, бордовая — радовали глаз, но не радовали душу. Хотелось уйти отсюда. Уйти, в свой скромный, но какой-то теперь еще более родной, дом.

— Что ты как не живая. Садись. Села? Удобно тебе? Не проваливаешься? Может, подушку под попку хочешь? Выше будет. Нет, лучше на стул садись.

Алина пересела. Так правда было лучше.

— Папа, мы сели! Иди наливай нам «Тархун»! Или тебе «Байкал»?

— Ты что! «Байкал» для взрослых! — Алина неожиданно расслабилась, поняв, как многого Инка еще не знает.

— Ты так много салата не ешь, а то у нас еще курица жареная, горячее и еще мы с мамой делали вчера вафельные каллы с кремом. Вон, видишь, на блюде. Мы их только на мой день рождения делаем, — гордо заявила она напоследок.

Глупые вопросы не предполагались, но Алина всё-таки не сдержалась. Отложив вилку, она застрекотала, как пулемет:

— А всё-таки, Инночка, других гостей разве не будет? Почему папа с мамой не идут к нам? Где твой брат? Дедушка? Он же ягодку хотел. Хорошо, из класса сейчас никого нет, а твои подружки со двора? Почему нет их? А Майка, Юлька? Ты же знаешь, где они живут! Почему только я-я-я?

Инка перестала жевать, насупилась.

— Мало того, что подарок дурацкий принесла, теперь день рождения мое портит. Бабуля когда придет, принесет ему черешню. Брат в… в... Мама!!! Папа!!! Идите сюда!!! …А хочешь, потом в подвал полезем. Там холодно.

— Х-хочу… Инночка, а что тебе надо правильно дарить?

— Мне? Мне надо дарить бусики, браслетики. Всякие золотые вещи. Видишь, какие серёжки? Это…

Но тут пришли встревоженные родители, встали у двери. Инка не договорила, но, завидев их, теперь всем своим видом излучала обиду. Алина принялась сосредоточенно накалывать на зубчик вилки зеленые горошинки.

— Что тут у вас, девочки? Поссорились? Алина, сегодня Инночку обижать нельзя. Смотри, она вся в слезах. Инночка, дочечка моя, что случилось, что она тебе сказала?

Инка вроде плакать не собиралась, но вдруг, правда, расплакалась. Алина еще ниже склонилась над тарелкой, и сметанная заправка становилась всё жиже, водянистее. Инка же теперь рыдала в голос, захлебывалась слезами. На раскрасневшемся лице веснушки стали коричневее обычного. Мама хлопотала над ней с одной стороны, папа с другой отпаивал лимонадом. Она давилась, но пила, пыталась что-то говорить, а скошенными глазами, полными отчаянной, незаслуженной обиды, упёрлась в сторону Алины. Потом поперхнулась, закашлялась. Ей долго стучали по спине. Отдышавшись и смачно высморкавшись, она для начала накинулась на склонившегося к ней отца, отхлестала его по щекам.

— Это из-за твоего «Тархуна» я чуть не умерла! А она, вот она, — Инка вновь зашлась в обидной икоте, — сказала, что вы мне неправильное день рождение сделали-и-и-и!!!

Алина сказала бы, что не говорила никогда таких слов. Сказала бы, если могла. Инкин папа кинулся отпаивать лимонадом теперь её. Но она захлебнулась от первого же глотка.

— Инночка, дочечка моя, Алина твоя глупости говорит. Такое день рождение, как мы тебе сделали, ни одной девочке не устраивают. Алина, вот честно только мне скажи: у вас тоже всё так бывает? — Инкина мама обвела руками вокруг себя и, заполучив отрицательное мотание головой, удовлетворенно продолжила. — Вот видишь, Инночка.

— Но к ним гости приходят, а к нам не-е-ет!!! — Инка кричала отчаянно. — Почему вы не разрешаете мне никого приглашать домой-й-й?!!

Алина, пронзенная её состоянием, своей виноватостью донельзя, сейчас любила её больше всех на свете. Родители переглядывались и молчали. Трель дверного звонка вывела из оцепенения. В коридоре стало шумно. Пришел Инкин брат.
Он был младше брата Алины на два года и еще учился в их же школе. Так что, разница в пользу старшинства давала преимущества Алине, а вот постоянное присутствие старшего брата в школе перекрывало это преимущество. Инка им часто и результативно угрожала. Алина его побаивалась тоже, но не из-за страха расправы, а за его сухую суровость. Он никогда не замечал её в школе.

И вот он пришел. А они тут в слезах. И его сестре испорчен день рождения…

Он шумно вошел в комнату и остановился.

— Ух ты как интересно! Мам, это они лимонадом так опились, что он уже из глаз полез?

Сказал в полной серьезности, но стало отчего-то смешно. Тут Инкина мама засуетилась больше прежнего.

— Девочки, девочки, давайте мириться. Вы подружки, вам ссориться нельзя ни в коем случае! Идите ко мне, обнимитесь скорее…

Девочки обнялись крепко-крепко. Инка мокрым носом уткнулась в самое ухо, и Алине сделалось щекотно, а, значит, еще смешнее.
Теперь смеялись все. Затем дружно уселись за стол, и дальше хохотали не переставая.
Инкин брат оказался та-а-аким веселым человеком! Словами. Он постоянно говорил что-то такое, что они хватались за всё больше и больше надувающиеся животики. Ведь Инкин папа «Тархуна» не жалел! От смеха болели щеки и даже ребра. А когда пришла бабуля стало еще веселее. Она говорила вроде по-русски, но какими-то удивительными словами.

— Ты понимаешь, что она говорит? — захлебываясь смехом шепнула Инке Алина.

— Мы сейчас тебя в подвал спустим и закроем там. — Весело, но серьезно ответила ей Инка.

А потом принесли торт. «Апшерон»! Такой торт, и Алина это знала, настоящий дефицит! Доставали его из-под полы, по знакомству.

— Откуда у вас такой?

— Это всё мой папа! Он всё может! — Инка выгнула спину и возгордилась лицом.

А потом принесли еще коробку. С крошечными пирожными. Такими же, как продавались везде, но очень маленькими. Алина залюбовалась… Такие не есть, а только рассматривать!

— Это мини, — важно сказала Инка.

— Что?

Инка пронзила её уничтожающим взглядом и осуждающе покачала головой. Вроде, что с такой взять.

А потом их телевизор оказался…цветным!!! И теперь того, что творилось вокруг, Алина больше не видела.

— Алина!!! Алина, ты что оглохла? — Инка изо всей силы толкнула её в спину. — Мама сказала, чтобы ты в тундик сходила, а то весь диван нам сейчас засикаешь. Там, в коридоре белая дверь, но не где душ, а где мальчик без трусов. У нас санузел раздельный. Только закройся, а то дед зайдет.

В коридоре Алина услышала разговор, прислонилась к косяку и опасливо заглянула в комнату, совершенно иную комнату, по духу, мебели и людям. Бабуля тоже была там. Она стояла у двери, белый дедушка сидел за круглым столом, а прапрабабушка так и лежала в постели.

— Ты полкило купи, но ладной. А эта барахлятина мне не нужна, — белый дедушка усмехнулся и брезгливо отодвинул тарелку с черешней от себя подальше. — Что, девочка, верно я говорю? Поди сюды, откушай ягодку. Вишь, нейдет. Хряка тож отворотит.

Алина перестала заглядывать в комнату, рванула на кухню. Тем более что воздух в той стороне оказался много лучше, не забивал нос чем-то странным и до тошноты неприятным. Там было открыто окно. Жаль в сетке и тоже зарешеченное, а то бы Алина шмыгнула в него.

— Правда его. Верно говорит, верно, — за ней вслед шла рыжая бабуля, тоже постоянно улыбающаяся, как Инкин папа.

«Они так похожи. Интересно, она Инкиному папе кто?»

— …лучше полкило хорошева прикупить, чем два кило похужее. Правда его!

Рыжая бабуля говорила сама с собой.

— Бабуля, — Алину хоть и оглоушило от собственной смелости и непонимания: а может ли она так обращаться к этой бабушке, но сил для вопроса хватило, — а Вы Инночкиному папе кто?

Бабушка не заругалась, а напротив, заулыбалась больше обычного.

— Коленьке-то? Матушка я ихнева. Коленька сынком мне доводится.

— А дедушка белый кто тогда?

— Батюшка.

— А Инночка мне сказала, что отец!

— Я и говорю: батюшка. Батюшка и есть.

«Вот и попалась Инночка! «Отец» говорит… Вот какая обманщица нашлась! Но всё равно, как ведь много у неё всех! Очень…»

Алина загрустила, встала у окна и принялась рассматривать мир через маленькие железные квадратики. И тут, присмотревшись внимательнее, она поняла, что видит свой двор! Свой двор!!!

Вот когда Алина поняла, откуда Инке известны все подробности происходящего в её дворе после того, как попрощавшись, та уходила в свой двор. Или же заверяла, что безвылазно находится дома.
Она следила! Следила вот из-за этих маленьких железных квадратиков!
Вот откуда она знала всё!

— Ты где застряла?

— Там наш двор! Вот ты откуда всё знаешь! Ты за нами следишь всё время!

— Во-первых, Алиночка-дуриночка, это мое окно. Куда хочу туда и смотрю. Поняла? Иди, там за тобой твоя мамочка любименькая пришла. А во-вторых, нужна ты нам сто лет!

В коридоре действительно стояла мама, стеснительно улыбалась и смотрела на Алину таким удивительным взглядом, будто не узнавала. Алина похлопала себя по груди: смотри, это я, точно я. Мама кивнула.

— Ну что, говори людям «Спасибо» и пойдем уже, наверно… Она и так у вас весь день отняла.

— Что вы, что вы… — послышалось в ответ.

Инка присела помочь застегнуть босоножки, и смотрела так, как будто прощается навсегда. Они вновь обнялись и долго не разжимались.

— Видите, как наши девочки дружат, мы прям не нарадуемся…

Уже на улице Алина поняла, что сейчас надует в штаны. Но не возвращаться же… Домой, скорее домой! А мама шла неторопливо, засыпала вопросами «про как и что», на которые Алина отвечала с излишней дрожью. А затем, войдя в описательность, позабыла о своем хотении, и расписывала Инкин день рождения, как самый волшебный день в жизни. Таких дней она еще не жила, честное слово!

— А про платье что сказали? — вроде как безразлично спросила мама.

— Сказали: красивое!

Алина, не дожидаясь пока поднимется мама, взлетела на свой третий этаж, прижалась щекой к своей любимой двери светло-салатного цвета… До-ма…

Хорошо… Ей было очень хорошо.

А вот и мама показалась! Теперь можно стучать в свою дверь!

Тук-тук-тук! Открывайте скорей! Мне, вашей Алине! Только смотрите, никуда меня больше не отдавайте!

Всем дням получился день, но как же хорошо, что он заканчивается…