Июньским полднем меж невысокими берегами, покрытыми сочной травой, спокойно катила свои воды неглубокая речка. На одном из них, под сенью развесистого древа, устроилась небольшая компания. Нарядные дамы в соломенных шляпках наслаждались природой, мятным чаем и пением молодого мужчины.

— Камерастоп!

Режиссер, сидящий напротив в раскладном кресле, прикрыл глаза ладошкой и горестно вздохнул. Рядом замерла съемочная группа.

— Валера, Валерочка…

Актер отложил гитару, снял треуголку, и по-холопски прижав её к груди виновато спросил:

— Что опять не так, Геннадий Иваныч?

Тот посуровел, провёл рукой по остаткам волос, и ответил:

— Всё не так, Валера… Ты же кавалер, не побоюсь этого слова — шевалье! А воешь как оборотень на луну, на том берегу всё коровье стадо разбежалось.

Молодой человек покаянно опустил голову, но из-под упавшей на лицо чёлки озорно блеснули глаза.

— У нас звукозапись идет, а пастух кнутом стегает да матом ругается, — поддакнул звукооператор.

Теперь враз зашумели все, и актеры, и статисты, и ассистенты.

— Попрошу тишины! — зычно призвал Геннадий Иванович.

Тетка с хлопушкой вопросительно посмотрела на режиссера, тот снова вздохнул и махнул рукой.

— Давай еще раз.

— Сцена пикника, дубль шесть, — громко объявила тётка и устало щелкнула бруском.

Актеры оживились, полились звуки гитарных аккордов, не стало слышно буйства пастуха на противоположном берегу речки.Работа шлана подъеме, но снова…

— Стоп!

Ассистент режиссера вздрогнул и с удивлением посмотрел на начальника.

— Надя, Наденька…— запричитал тот. — Вы компаньонка, а не дама сердца! Не надо смотреть на шевалье как на батон финского сервелата…

Наденька поправила на плечиках кружевную косынку и зло бросила:

— А я вечная компаньонка, а также подружка и служанка! Как декорация сижу тут, надоело, Геннадий Иваныч. В конце концов это унизительно для меня как для актрисы, профессионала своего дела.

— Вот ты Наденька даже не заслуженная, — заметил режиссер, — а Ольга Васильевна почти народная, потому она и дама. Работайте, товарищи, «солнце еще высоко».

— Да какое это солнце! Облачность, освещения не хватает, подключаем дополнительно софиты, — раздраженно буркнул оператор.

Степан Ильич, ответственный за производство картины, иначе именуемый директором, встрепенулся.

— Кому как не вам, Юрий Анатольевич,должно быть известно, — возмущенно упрекнул он оператора, — что деньги на фильм выдали небольшие, потому и снимаем в Сходне, а не на Рижском Взморье.

— А по мне Взморье тоже самое, что и Сходня, а вот Одесская киностудия совсем другой коленкор. Вот где свет!

— Чем вам Подмосковье не угодило? — встал на защиту родного края ветеран советской киноиндустрии.— На профсоюзном собрании вот так бы выступали.

— Давайте делом заниматься, — одернул спорщиков Геннадий Иванович. — Где гример? Валеру срочно припудрить, а то вон как залоснился.

Бойкая девчушка с саквояжем подскочила к кавалеру и короткими взмахами кисточки привела его лицо в порядок.

— Готово.

— Поехали, — скомандовал главный.

Тётка с хлопушкой снова встала перед камерой.

— Сцена пикника. Дубль семь.

Актеры галантно пили чай из фарфоровых чашек, стрекотала камера, ярко светило солнце.

— Милый друг, — со слезами на глазах томно прошептала кавалеру главная героиня.

Режиссер аж с кресла подскочил. Он нервно вытер испарину со лба, дрожащей рукой ослабил узел галстука. Едва уняв сердечный ритм, он обратился к актрисе.

— Оля, Олечка… Вот не надо тут Татьяну Доронину изображать!

— Па-а-звольте, в сценарии дана ремарка «с чувством», - не уступила почти народная.

Это был вызов. Сцена разваливалась на глазах, команда была неуправляема, даже ерундовую сцену уже семь дублей наснимали.Режиссер закипел.

— Степан Ильич,ну-ка бери весла, и сгоняй на ту сторону в животноводческую ферму, двух доярок да пастуха пригласим, хуже не будет! — рявкнул он.

— Помилуйте, Геннадий Иваныч, — взмолился тот. — Лодка-то бутафорская!

— Между прочим это всё вы виноваты! — продолжил множить обвинения главный. — Организация ни к черту. Вместо фарфора сначала что привезли? Гжель!

— Сами же просили — голубенький…

— Голубенький, заметьте, товарищи, — обратился к присутствующим режиссер. — И какая к черту гжель? У нас Франция восемнадцатый век! Давайте еще вместо бисквитов печатный тульский пряник на тарелочках разложим.

— Но мы же быстро это исправили, — ввернул директор. — Зато остальные шесть дублей на вашей совести. Всё-то вам «не так».

— Я советский режиссер, и не могу снимать заведомую чушь. Оценили бы зрители Валеркины завывания?

— Геннадий Иваныч, — обиженно протянул молодой человек.

— Глохни, Валера.

— И доколе мы в пустую будем расходовать весьма дорогой целлулоидный материал? — бросил оправдываться Степан Ильич и рванул в атаку.

—Какой такой дорогой материал? — возмутился оператор. — Не «Кодак» же, а Шосткинский комбинат «Свема»!

— Вам еще и «Кодак» подавай! — театрально расхохотался директор. — Слава КПСС пока укладываемся в смету. И давайте снимать уже…

— Я только «за». Ребятушки, давайте, превозмогите, — взмолился режиссер. — Оля на тебя вся надежда. Ты же можешь, что-то вроде Маргариты Тереховой молодые годы…

Ольга Васильевна с трудом освободила ступни от узких туфелек и категорически заявила:

— Так жмут, заразы, что ни о чём думать не могу!Весь текстиз головы вылетел…

— Дайте актрисе другую обувь!

— Нет другой, — резко заявили костюмеры, но потом поправились: — в смысле, подходящей к эпохе.

— Я сейчас даже в лапти себя не обую… — чуть не плача сказала героиня. — Ноги под юбку уберу, и вуаля.

— Это ты правильно сказала:вуаля, — зацепился за оброненное слово режиссер. — Вот и валяйте!

Тётка с хлопушкой снова явилась с кислой миной.

— Сцена пикника. Дубль восемь.

Ольга Васильевна выдала мученическую улыбку, и неуклюже повернулась к шевалье.

— Моншерами, — задохнулась от чувств актриса, позой напоминавшая бабу на чайник.

Геннадий Иванович скривился, словно надкусил лимон.

— Может по полтешку? — милостиво предложил директор картины, кивнув в сторону походного столика, где ассистенты увлеченно собирали закуску. Даже тётка с хлопушкой посветлела лицом.

— А давайте. Сегодня точно ничего путёвого не снимем, видно день не мой, да и Юрий Анатольевич жалуется на облачность. Свет не тот.

— Это хрен знает что, а не свет, — подтвердил оператор, довольно потирая ладошки в предвкушении. — Наливайте.

— На натуре-то снимать эт вам не павильон, где мушка не пролетит, — мечтательно вздохнул директор, наблюдая за разлитием напитка.

— Валера, вы закусывайте, а то получится как в прошлый раз, — наставительно произнесла Ольга Васильевна, поправив шнуровку на камзоле шевалье.

Молодой человек мощно задвигал челюстями давая понять, что критику воспринимает правильно.

— К чертямвсе эти пасторали, вот отмучаюсь и сниму нечто батальное! — пообещал Геннадий Иванович.

— Слава Бондарчука спать спокойно не дает? — с лукавой ухмылкой спросил директор. — Учтите, глубокоуважаемый, вам столько рубликов не дадут, да и полк кавалерийский уже задействован в «Первой конной».

— Всё вы, Степан Ильич, рубликами меряете…

— А как жеж, доля такая: и рубликами, и метрами, и граммами.

— Тогда начислите мне еще грамм пятьдесят.

— Да хоть сто, лишь бы на здоровье!

И полетели над тихой водой речки Сходни заздравные тосты, ярко по-провански светило солнце, мирно жевали сочную траву совхозные коровы. Пастораль.