Эти собаки будут жить вечно. Я так решила. И не надо мне объяснять про возраст, опухоли и прочее. Ни за что. Никогда. Они. Не. Умрут.

И мы будем гулять по Иерусалиму, потому что мы тут живём.

Таелет – это бульвар в Иерусалиме, близко от старого города, от Храмовой горы, от моего дома, от арабской деревни Абу-Тор, пятнадцать минут на автобусе до центра, где улица с гордым названием Кинг Джорж расходится в разные стороны сама от себя, становясь улицей Яффо. Пешком до Яффо – минут сорок, а реальность другая, хотя это я загнула, тут параллельные реальности буквально в шаге ходьбы…

На Таелет удивительно тихо, словно и не ездят по соседнему шоссе деловитые машины, озабоченные автобусы, огромные цистерны, груженые чем-то невыносимо грохочущим. И всегда виден старый город – только оглянись. Тумана тут не бывает.

Мы приходим сюда вечером, потому что днём линии наших сюжетов уводят нас далеко отсюда, иногда – в Хайфу, а иногда и вовсе в какой-нибудь суперский магазин, из которого не выйдешь просто так, размахивая свободными руками. Нужно нести что положено, выносить и переносить с места на место, и не до прогулок. Словом, вечером.

Когда звёзды, не дожидаясь того, что у людей появится свободное время посмотреть им в глаза, появляются над головой.

Когда я успеваю зайти домой, позвонить маме и сказать, что всё в порядке и что все автобусы повсюду приходили вовремя.

Только тогда моя собака в сопровождении меня отправляется на свидание. Целый день в ожидании, представляете? Сидеть и не знать, увидятся они или нет… почему всегда и во всём приходится зависеть от людей… Нет, меня она тоже ждёт и, несомненно, любит – как несмышлёного щенка, единственного ребёнка, не умеющего обращаться со своими игрушками, но… Давай уже выйдем на улицу, она тянет меня к двери, ну, открой, где же он, такой большой и славный, почти втрое выше, чем она, ростом, да и порода совсем другая…

Он в это время обычно идёт по направлению к нашему дому, в сопровождении своего хозяина, хотя и сам отлично помнит дорогу, тянет поводок, не сворачивая, втаскивает хозяина в наш подъезд. И мы выходим.

Они радуются так, словно не виделись пару лет и нежнейшим образом вылизывают друг дружке носы. Налево, через дорогу, за "Таверной", словно щёлкает выключатель, исчезает шум большого города, воздух становится "чист и прозрачен, как вино", о чём Наоми Шемер знала не понаслышке, он именно таков, этот воздух, и именно здесь…

Мы говорим о поэзии. Собственно, о чём ещё можно разговаривать с видом на огни древнего Иерусалима? Ну, хорошо, ещё об истории – только древнейшей, современная сейчас как-то не вовремя. О современной часто вспоминается днём, особенно, когда смотришь новости, лихорадочно переключая каналы. Но не здесь и не в такое время дня… Для бесед куда как уместнее царь Давид или, скажем, Семён Гринберг, иерусалимский поэт, пишущий об автобусах… Но уже пришла пора писать о собаках, идущих рядом. Если не я, то кто?..

Поэтическое

Раньше всё было хорошо. Я приходила повсюду вовремя, мыла руки перед обедом, складывала бумажки в отдельные стопочки и вообще старалась вписаться в рамки. Кроме того, собака очень организует – два раза в день, хочешь-не хочешь, а вывести на улицу надо, если ты порядочный человек. И даже, если непорядочный. Для этого нужно как минимум встать, и желательно делать это регулярно, в одно и то же время. То есть, невзирая на рассказы, кукол и прочие мажоры-миноры, я ходила чёткими шагами, куда нужно и вовремя. Хотя сейчас уже, честно говоря, ни в чём не уверена, память, знаете ли, путает следы…

В какой-то момент на нервной почве стали писаться стихи. Я не настаиваю, ну допустим, что и в самом деле – стихи. Недавно, пару лет как. И... по порядку: сначала я забыла получить зарплату. Звонили из Кирьят Арбы, очень удивлялись. И ещё из этого... посёлка Шломи Наарийской области… в Мицпе Рамоне и ещё где-то. На что я жила, никому не известно. Мне – тоже…

Затем я включила стиральную машину, забыв её закрыть. Потом забыла прийти на собственное выступление. Хорошо, что это был сборный концерт, в толпе легко потеряться, особенно, если тебя в ней нет...

Поэт N сказал, что с кем, мол, поведёшься, от того и... что в голове должно сохраняться равновесие – прибавилось там, где стихи, убавилось всего остального. Поэт N на моём фоне стал выглядеть очень упорядоченно. Между прочим, видела у одного поэта, натурального и признанного – амбарную книгу. Всё, что он должен миру – записывает, а чего не записал – не помнит. Утешает, что я не одна такая, хотя, если задуматься – чем?

Собаки, идущие рядом

О, моя рыжая собака клементинской породы! О, радостно любопытный нос и глаза, словно чёрные маслины! Клементина, – это цитрусовый плод апельсиновой рацветки, – случайно имя совпало с её рыжей мастью… легко отпрыгивает, катится мячиком куда-нибудь туда… где пахнет неизвестно чем… Как я её понимаю!

Нахшон – израильтянин. Он живёт в Иерусалиме, на улице Нахшон, поблизости от бывшей греческой патриархия. Он самый главный и самый большой на этой улице (по крайней мере сам так считает), и нужно держать поводок обеими руками, чтобы вся улица не покатилась рычащим клубком – здесь в каждом доме по собаке, иногда по две, три, четыре… Нахшон – очень грозный парень, но боится выстрелов. Этим он мало отличается от остальных жителей нашей планеты, только мы, в отличие от собак, стараемся держать себя в руках. Хотя удаётся не всегда...

Внизу – арабская деревня, прямо через долину – светится Стена, в вечерних дорогах – неведомый космос… хотя почему это неведомый, – иерусалимский космос…

Мне кажется, чудится, наверное, я брежу – этот город меняется сам собой, стоит только отвернуться. На улице Агриппас совсем недавно был проход на Яффо близко к базару, то есть не к самому базару, а тому шлагбауму, за которым всегда стоит полицейский пост. Так вот, прохода больше нет. На его месте появилась стена, улочку закрыли, идёт строительство.

А со стороны Яффо виднеется просвет между домами – там же, где и был прежде! только ведёт он в другой конец Агриппас. И никакой стройки оттуда не видно…

Город меняется, но заметить это трудно, наверное, нужно выпасть из состояния здесь и сейчас, настроится на небо, и тут важно не потеряться…

Такой город непостижимый. Вы только вслушайтесь: "Е-ру-ша-ла-им…" Звенит небесная струна, и пустынный ветер летит ко Храмовой горе.

Ерушалаим… Звёздный шалаш опускается прикрыть мою беспечную голову от неведомых бурь, у него тут свои дела, но ему небезразлично и моё присутствие.

Улица под названием Ерушалаим, в Хайфе, за последние пять лет стала короче, а пару домов поменялись местами, но живущие в этих домах люди привыкли двигаться ежедневно, не глядя по сторонам… Интересно, когда-нибудь Иерусалим станет приморским городом?

Мимо на автобусе

Иногда мы перестаём ездить в автобусе. Когда выпадает снег, наши южные дороги не выдерживают несусветной температуры в минус три градуса, колёса плохо идут по земле, не привыкшей к ледяной корке. Разве к этому можно привыкнуть?..

Потому и возвращаемся сюда, что не можем привыкнуть ни ко льду, ни к морозу, ни к другому воздуху – ко всему тому, что не Иерусалим.

Бывает, что после очередного терракта автобусы пусты. Куда-то все исчезают – то ли ездят в такси, то ли по домам сидят. Ходят медленно, глядя прямо перед собой, настороженно оглядываются на резкие звуки… Но потом всё снова налаживается, и воздух опять "чист и прозрачен, как вино", даже на шоссе, где фырчат автобусы и автомобили.

Когда едешь и смотришь в окно, пролетая над землёй, мимо домов, людей и других автобусов, – пожалуй, да, говоришь себе по секрету, несомненно, тут кинолента интересней, чем в кинотеатре…Там-то артисты играют придуманное, а здесь – настоящее. Лучи бегут за автобусом, по стёклам мечутся отражения. А сквозь окно видна жизнь в первом приближении.

Двое подростков раскручивают сумки на длинных ремнях – кто быстрее. И счастливы люди в свои тринадцать, и хочется туда, к ним, повертеть сумку или присесть рядом на корточки…

С трудом передвигаются старики. Тяжёлые сумки, тяжёлые походки, тяжёлые взгляды. Ну, пожалуйста… можно, я не буду здесь выходить? Я просто проеду мимо. Когда в автобусе не очень жарко, хочется ехать и ехать – всё мимо и мимо…

Пешком на поводке

Собаки идут. То есть, они бегают, присаживаются, обнюхивают интересные места, исчезают под кустами… Свобода! Только тут мы спускаем их с поводка. И они уходят в прохладную ночь под сень вечнозелёных деревьев.

Нахшон несётся бесшумно, как белый волк, на фоне звёзд и кипарисов. На него падает лунный отсвет, он исчезает-появляется, как призрак замка Моресвиль. Правда, никакой призрак не сумел бы так рычать на одиноких прохожих…

Идём цепочкой – поэт Y, он же хозян Нахшона, сам Нахшон и мы с Клементиной. Иногда мне кажется, что эта собака не даёт мне раствориться в другом пространстве, она меня держит за поводок. В моей правой руке чувствуется рукопожатие сегодняшнего дня… А может, мы с Клементиной давно ушли в другое пространство, во время одной из прогулок по Таелет? Засмотрелись на старый город, Стена, я думаю, светится во всех пространствах… а вышли совсем в другом месте. Всё может быть, и в доме моём с недавних пор тепло…

Некоторые не могут жить без сюжета. Увы. Все мы зажаты в тиски сюжета, каждый своего, и людям хочется отвлечься, посмотреть на чужую историю со стороны, вздохнуть, порадоваться: а у меня ещё ничего, вполне, можно жить…

Особенно не хватает сюжета тем, кому его не хватает… я имею в виду тех, чьей биографии не достаёт драмы, интриги… Работа-дом-работа, а так хочется страстей. Чтобы на белоснежной яхте два, нет, три сердца единодушной стрелой пронзены, и чайки кричат нестерпимо, она молчит, а он смотрит на причал и небрежно бросает крошки в прозрачную воду…

Нет, и не просите: страстей не будет. То есть, их уже нет, мы, кажется, на второй странице, поздно начинать всё сначала. Хотя… как знать? Знаете ли вы, какие страсти порой вызывают собачьи догли? А кошки?..

Я и не знала, а душа просила мороженого настолько, что и продавец встретился на пути…

Кем быть? Этот вопрос даже в детстве всегда заставал меня врасплох. Вообще-то, за годы жизни можно было бы подготовить хоть какой ответ... Мне казалось, что если захотеть чего-то определённого, то всё остальное уже не сбудется, а это, которое определённое, обязательно окажется не то. Стоило, наверное, всё-таки, хотеть, как минимум, в трубочисты или в балерины. Было бы, о чём вспомнить...

Почему бы, например, не в продавцы мороженого? Предлагать прохожим холодные шарики – да вы попробуйте, вкусно ужасно, я сама варила, и всё натуральное, от бананов до ананасов!

Пойти в продавцы мороженого, предлагать ванильно-молочные шарики просто так, бесплатно. Нет, просто так нельзя, покупать не будут. Должны быть какие-то рамки.

Например, моя собака, если её спустить с поводка, уходит в направлении дальних кустов и начисто теряет слух. То есть, перестаёт различать имя собственное, знакомое с детства.

Поэтому поводок нужен. То есть, продавать нужно за деньги и не больше двух часов в день, иначе неинтересно и улыбка станет неестественной. Кривой будет улыбка, а речь монотонной: возьмите свитер, он так на вас сидит, дамочка, я никогда не видела, чтобы так сидели…

Дорога – это когда всё чужое, и хочется облаять каждого. Но пути иногда кончаются, хотя не стоит зарекаться… Мы сменили одни запахи на другие. Хотя потом оказалось, что, в сущности, это те же самые ароматы. Возможно, изменилось обоняние…

Если бы её кто спросил – "Клементина, чего тебе не хватает в жизни?" – она бы, не задумываясь, ответила – "Кошки!". Воспитывал её гордый варяг из семейства кошачьих, но он остался гонять соплеменников в далёком украинском селе. А она, рыжая дворняга, уважающая кошек, доехала до белокаменного Иерусалима и обнюхала его ступени.

Поселились сначала в одном городе, потом в другом, потом в третьем… И везде, стоило выйти на улицу – кошки разбегались врассыпную. И даже местные люди почему-то пугались рыжей улыбчивой собаки комнатного формата. Как объяснить этим глупым созданиям, что её нужно любить! – и постоянно гладить, почёсывая за ушком. Каждого из нас нужно любить и почёсывать за ушком…

Теперь о еде. Эти собачьи догли…

О поэзии и поэтах

Поэт Y, отец двух сыновей и Нахшона впридачу, готов, по-моему, усыновить весь наш ненормальный народ вместе с главой правительства… Он каждому нашёл бы дело по способностям, а сам продолжал бы заниматься любимым делом – прислушиваться к строкам, летящим в пространстве. На остальное у него просто нет времени, потому что невозможно думать о чём-то ещё. Позвать всех за стол, умыть, усадить на стул, особенно старенького папу, приволочь продуктов, выпить-закусить, вычитать рукопись, выкинуть мусор, вывести собаку, продолжая прислушиваться…

У поэта Y одна проблема – он всегда прав. А так всё хорошо. Впрочем, он ведь и не настаивает – прав себе человек и прав… И о своей правоте сообщает не любому, потому что каждый в конце концов имеет право на эксперимент – трудно с этим не согласиться. И с поэтом Y трудно не согласиться… Я и соглашаюсь. Потому что действительно, каждый имеет право на эксперимент…

Вон, побежал поэт Y зацепить собаку поводоком – и конечно, он прав. Потому что приближается подозрительная компания, особенно подозрительная в темноте, а в такой ситуации Нахшон тут же начинает демонстрировать: нам – свою преданность, им – мощный рык, красивый оскал и правильный прикус…

Рецидивист Шони

У мальчика Сени умирал кот. Роскошный годовалый красавец по имени Беседер… не иначе как отравили. Врач сутки не отходил от кота, но ничего нельзя было поделать.

И тогда врач сказал: "А хочешь собаку? Кота ты всё равно теперь заводить не станешь…". Поехали в один уютный дом, куда недавно переселились два брата, мохнатые глазастые шарики, один – чёрный, другой – белый (дом оказался мал для двух собак). В общем, дом был не так мал, как ожидалось, – нормальная вилла с садом, но белый щенок перешёл в конуру помельче, получил имя Нахшон и прописку на одноимённой улице. Прошло полтора года.

Нахшон (для близких – Шони) вымахал в огромного пса с длинной мордой и острыми ушами. И не альбинос – глаза чёрной густоты – просто белый волк, говорят, есть даже такая порода – у степных волков.

Первый раз он попал в тюрьму ни за что ни про что, но потом освоился и в итоге побывал там то ли три, то ли четыре, но не больше пяти раз. Началось с того, что он бежал из дому погулять на воле, потерялся и десять дней слонялся неизвестно где, в итоге один полусумасшедший гражданин очень вовремя стал дразнить его палкой, за что совершенно справедливо был укушен. А Нахшон, соответственно, препровождён в тюрьму, где и нашли его счастливые хозяева. Суд они выиграли, потому что не дразнись и тебя не тронут, но штраф всё равно уплатили.

Во второй раз Шони цапнул кого-то, кто слишком широко размахивал руками… Ну, и уложить идущую мимо собаку брюхом кверху оказалось плёвым делом, и подвиги не заставили себя ждать…

Особенно полюбил наш белый друг удирать из дому и бегать вокруг Абу-Тор большими скачками. Хотя в последнее время он уже меньше любит одинокие пешие прогулки, потому что когда стреляют – страшно. Это оказалось спасением для поэта Y и его семьи... Теперь в нашем не очень шумном обществе Нахшон ходит рядом, хотя по-прежнему вид имеет угрожающий. А как же!

Но больше всего он любит крутиться у стола, и когда гуляют с гостями, и когда просто обедают-завтракают-ужинают, потому что жена поэта Y готовит несравненно… да как бы она ни готовила, еда же пахнет, а люди жуют… Шони аккуратно укладывает свою длинную морду рядом с тарелкой, и такому умоляющему взгляду попробуйте отказать! Вы же сами потом не уснёте от угрызений совести. И будут сниться вам укоризненные карие глаза на фоне белой печальной шерстяной физиономии. Белой, как одежды еврея в Судный День…

Визит на улицу Хеврон

Сколько собак гуляет по моей улице! А сколько кошек попадается им на пути…

Собаки старательно описывают территорию, пишут друг дружке письма на сухом асфальте, вынюхивают послания… Хозяева стойко следят, чтобы только на поводке и на расстоянии. Кошки сидят, не мигая, следят за собачьей жизнью, но, если нужно, они взлетают так быстро, как никакая ракета не взлетит… Моя собака их вежливо обходит стороной. У них – своя жизнь, у неё – своя…

…Мы довольно долго гуляли по отдельности и в гости мы приходили без собак. Но однажды поэт Y забыл, что на поводке у него грозный пёс, а может, просто не придал этому значения, нам нужно было срочно обсудить перевод песни Наоми Шемер, и недопустимость некоторых слов и необходимость других… они пришли вдвоём. Строфе пришлось подождать.

Моя небольших размеров псина выросла на глазах. Она зарычала так грозно, что Нахшон спрятался за своего худенького хозяина и стал почти не виден, особенно в профиль. Клементина не умолкала. Под аккомпонемент её так неожиданно прорезавшегося баса, мы всё-таки поговорили о том, что "тёплый дом, пчелиный улей", пожалуй, ближе к замыслу поэтессы, чем "этот мёд и это жало"… Шони не было ни видно, ни слышно. Клементина гордо стояла в центре прихожей (глубже зайти не удалось) и рокотала, как вертолёт на взлёте. Перевод мы закончили. А на другой день хозяева Нахшона позвали в гости нас вдвоём, даму с собачкой. Должна признаться, я ожидала мести, выяснения отношений, драмы в полном смысле этого слова, но только не того, что произошло.

Они обнюхались и Шони лизнул Клементину в нос. И уступил ей свою миску с доглями, причём стоял рядом, следил, чтобы ей никто не помешал угощаться. После чего подошёл ко мне и смущённо спрятал морду у меня под рукой.

И вот уже три года, каждый день мы вместе идём на Таелет.

Вечерний бульвар Таелет

Во-о-он те кусты регулярно напоминают мне ослика. А те два дерева – лося, причём с очень натуральными рогами. А какой здесь воздух! Такого больше нигде нет. Не верите – не надо, я не настаиваю. Но вы можете прийти и проверить. Просто приходите и дышите, нам не жалко.

Белый волк почти светится в темноте, а клементинская собака, не видна, но слышна, как ягнята на альпийских лугах – её ошейник звенит никак не соберусь проверить чем…

Поэт Y убирает за Нахшоном, он носит в кармане целлофановые пакетики и обращается с ними как хирург, аккуратно. И как хирург, держит поводок уверенной рукой, но как поэт, иногда спускает Шони с поводка, всё-таки, собаке нужна свобода. Но недолго, потому что свобода белого волка часто пытается ограничить свободу одиноко идущего человека, даже если просто обнюхать.

И тогда свобода пса заканчивается, даже такого большого и сильного, как Нахшон. Клементинская свобода иногда ещё какое-то время продолжается, потому что рыжая успевает удрать довольно далеко, а в темноте её не видно. Но так не всегда. Всё-таки, она сочувственно ко мне относится. Хотя не прочь показать пленённому Нахшону, кто тут свободный человек…

Стареют наши собаки. Белый волк уже так боится резких звуков (видимо, считая их выстрелами), что выходит на улицу имени себя, быстро облегчает душу и тело на ближайшее колесо знакомой машины и моментально удирает домой. А мы с клементинской собакой, одинокие, идём себе на другую улицу...

Но проходит время, Нахшон забывает о выстрелах и мы снова гуляем вместе. И так будет всегда. Зелёный ослик чуть шевелится от вечернего ветерка. Ну конечно, кипарисы, но всё-таки – ослик!

В конце

Так случилось, что она ушла. Мы гуляли вчетвером, как обычно. Без поводка, свобода… Мне ужасно не хотелось почему-то её отпускать, такие собственники эти хозяева, ей уж пора по своим делам, ей уже шестнадцать лет, а её ни на шаг в сторону, как тут уйдёшь?..

Я оглянулась на несколько секунд – Шони сделал вид, что удирает, прыгнул в сторону… Хороший товарищ, он прикрыл ей отход. Куда – а Бог её знает, куда-то. Я оглянулась – её рядом не было. Тишина стояла на Таелет, и не звякал привычно ошейник, как звякал последние годы – на нём висела медалька с надписью "Иерусалим". И мы её не нашли. Зато весь район теперь увешан её портретами…

Ещё через месяц белый пёс Шони переехал со своими хозяевами в новый дом, там большой сад и много собак вокруг. Скоро и я поменяю адрес, работу и что-нибудь ещё… И всё-таки, иногда мне кажется, что Клементина по-прежнему гуляет по Таелет.